Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя
Обзор книги Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя
Малколм Прайс
Аберистуит, любовь моя
Маме и Папе, Энди и Пепис
И давайте сразу проясним, что к чему, – в восьмидесятые годы Аберистуит на Вавилон не тянул. Даже воды, на него сошедшие, были совсем не библейскими, что бы ни болтали сейчас разные дурачки. За много лет до начала потопа я завел себе офис на Кантикл-стрит, над магазином «Ортопедо-Башмачок». Сами понимаете, что это значит – от порога два раза свернуть налево, и вы – на старой Набережной. Где как раз и кипела самая жизнь – бары, забегаловки, игорные притоны, Улитковый Лоток и Соспанов киоск с мороженым. Там же были и магазины чайничных попонок, где никогда не продавались попонки для чайников, и магазины глазированных яблок, где никогда не продавались глазированные яблоки. И там же держали свой лоток эти Кнуды[1] последнего дня, дамы из «Лиги Милостивого Иисуса». Всякое видал я в тех уголках набережной, но чего-чего, а висячих садов не припомню. Не считая бетонных вазонов с гортензиями, которые понаставил Городской Совет, чтобы местным алкашам было куда тошниться. К тому же я провел немало времени на Патриарх-стрит в клубе «Мулен», который держали Друиды, и знаю, какого сорта были там девушки. Если угодно, зовите их блудницами, само собой, но я там был в тот вечер, когда погибла Бьянка, и меня вполне устраивает слово «проститутки». А что до идолопоклонства… если хотите знать, на постоянной основе в допотопные времена люди обожествляли только деньги. Деньги и певицу из «Мулена» Мивануи Монтес. И уж это я точно знаю, потому что хоть деньги в мою контору в те времена и не залетали, но однажды залетела Мивануи Монтес…
Глава l
Не могу позволить себе друзей в этом городе – слишком много рабочих дней теряю на похоронах.
Соспан, мороженщикСильнее всего мне врезалось в память, что, пройдя в то утро Набережную из конца в конец, я не встретил ни одного Друида. Обычно гуляя часов около девяти утра, я обязательно вижу, как несколько Друидов в стильных костюмах из Суонси и летчицких очках-каплях красуются у Соспанова лотка с мороженым. Или ошиваются возле лавки розыгрышей, ожидая, пока она откроется и хозяин, Дай[2] Торт-Кидай, продаст им еще мыла, которое пачкает людям лицо. Но в тот июньский денек не было видно ни единого барда. Как будто природа позабыла добавить кое-что в тесто дня, но продолжала месить в надежде, что никто не заметит. Теперь-то постороннему человеку и не понять, какое странное это было ощущение. В те дни Друиды контролировали в городе все. Само собой, Бронзини контролировали мороженое, портных и парикмахерские; а Ллуэллины контролировали Безумный гольф, глазированные яблоки и бинго. Но все мы знали, кто контролирует самих Бронзини и Ллуэллинов. Ну, конечно, полиция время от времени взъедались на поэта-другого, но это так – для пущей важности. Как мелким рыбешкам, которые чистят акулью пасть, легавым позволялось шнырять между зубов.
Когда я прибыл на Кантикл-стрит, миссис Ллантрисант уже мыла крыльцо. Она мыла его каждое утро – и каждое утро наводила порядок у меня в кабинете, а также проделывала еще ряд вещей, которые я настрого запретил ей проделывать. Но она не обращала внимания. Мать ее драила это крыльцо, как в прежние времена – ее мать и ее прамать. Наверное, когда-то в горной крепости Железного века к югу от города накрашенная синей вайдой намыливала менгиры своя миссис Ллантрисант. Оставалось только принять факт, что помещение оборудовано ею, как электрической розеткой.
– Боре да, мистер Найт!
– Боре да, миссис Ллантрисант! Добрый денек?
– А как же!
Тут нам традиционно полагалось несколько минут углубляться в вопрос, с чего именно он добрый, этот денек. В чем нам помогало сравнение его с аналогичными днями из предшествующих лет, чьи характеристики миссис Ллантрисант держала в голове, как иные – удачные голы кубковых игр с 1909 года. Однако на сей раз ей было не до того – она, как младенец, подпрыгивала на месте в нетерпеливом возбуждении, распираемая желанием выложить секрет. Костлявый белый палец лег мне на предплечье.
– Угадайте, что стряслось! – ликующе проговорила она.
– Что? – сказал я.
– К вам клиент!
Оказия нечастая, но никак не заслуживает подобного фурора.
– Сроду в жизни не догадаетесь кто!
– Ну так надо, наверное, пойти и посмотреть, да?
Я переступил сияющий сланцевый порог, но палец миссис Ллантрисант вкогтился в мою руку. Она воровато оглядела улицу и понизила голос, будто опасаясь, что едва только слово слетит с ее уст – кто-нибудь умыкнет клиента.
– Это Мивануи Монтес! – прошипела она. – Знаменитая певица.
Возбуждение костром полыхало в ее взоре, и кто бы мог подумать, что миссис Ллантрисант по три вечера в неделю проводила под дверью ночного клуба, где работала Мивануи Монтес, раздавая листовки и провозглашая певицу блудодейкой.
Контора моя делилась на приемную и кабинет. Однако миссис Ллантрисант обычно пускала клиентов прямо внутрь, хоть я и говорил ей этого не делать. Мисс Монтес сидела на клиентском стуле спиной к двери; она подскочила, когда я вошел, потом привстала и приобернулась.
– Надеюсь, вы не против, что уборщица пустила меня.
– Знаю, она такая.
Она посмотрела на вешалку в другом углу комнаты – там висела широкополая соломенная шляпа.
– Я воспользовалась вашей вешалкой.
– А номерок взяли?
– Нет.
– Всегда требуйте номерок, мисс Монтес, а то вдруг появится еще один клиент, и начнутся недоразумения.
Секунду она озадаченно таращилась на меня, потом захихикала.
– Миссис Ллантрисант говорила, что вы станете меня дразнить.
Я сел в кресло напротив.
– Что еще наговорила она за то время, пока должна была драить мое крыльцо?
– Вы на нее сердитесь?
– На кого?
– На миссис Ллантрисант.
Я покачал головой:
– Что толку? На нее не действует.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Вы не хуже меня понимаете, что им облеплены все свободные стены отсюда и до вокзала.
Комплимент, если это был комплимент, вызвал у нее улыбку; подложив под себя ладошки, она подалась вперед. Ее роскошные волосы, цветом и блеском напоминающие конские каштаны, только что вынутые из скорлупы, водопадом пролились на лицо. Да уж – не узнать ее я не смог бы. Черты лица у нее оказались гораздо мягче, нежели изображалось на черно-белых афишах, расклеенных по всему городу; но одно сразу выдавало, что передо мной знаменитая клубная певица Аберистуита, – родинка в аккурат на границе между кончиком рта и начальцем щеки. Мивануи глядела на окно и щурилась, поэтому я пошел и опустил жалюзи; вид открывался на сланцевые крыши городского центра и далее на горную крепость Железного века на Пен-Динас, и еще далее – на четыре трубы леденцовой фабрики, уже изрыгающие розовый дым.
Обычно клиент тут же выкладывал наболевшее, но Мивануи, кажется, не торопилась. Она по-детски сидела на стуле и с любопытством оглядывала комнату. Посмотреть было особо не на что – обшарпанный «честерфилдовский» диван, монофонический проигрыватель и матросский сундук XIX века. Верхняя половина двери в приемную – матовая, травленого стекла, на которое трафаретом нанесено «Сыскная контора Найт и Несда-ватсон» и – пониже и помельче – «Луи Найт». Когда я несколько лет назад начал практику, название представлялось лихой задумкой, но теперь я вздрагивал всякий раз, когда видел его. На столе громоздился довоенный вентилятор с бакелитовыми переключателями; настольная лампа 50-х годов; современный телефон с автоответчиком… Люди считали, что меблировка нарочита и иронична, хотя на самом деле помещение я взял в аренду у библиотеки, мебель и миссис Ллантрисант достались мне в придачу. Наружный замок на двери туалета остался от тех времен, когда там хранили разные щепетильные предметы, вроде книжек по анатомии и «Цветного атласа глазной хирургии». В дешевых стоячих рамках на столе – две фотографии. Черно-белый снимок моих отца и матери на продутой ветрами набережной в Лландудно 1950-х годов. Мой отец, румяный, набриолиненный, клонится навстречу ветру – прикрывает собой молодую жену, а моя мать, вечная невеста, улыбается и не ведает, что умрет через год. Другая картинка – размазанный «кода-колор» Марти, моего школьного друга, которого отправили в метель бежать кросс, и он больше не вернулся. Кроме них, в комнате имелась всего одна фотография, на стене рядом с дверью – портрет моего многоюродного прапрадедушки, Ноэля Бартоломью, чудака и романтика викторианской эпохи; шальной ген предрасположенности к безмозглому рыцарству я унаследовал от него. По флангам от прапрадедушки Ноэля, глядя друг в друга, висели две карты, одна – Аберистуита и его окрестностей, другая – острова Борнео.
– Я раньше у частного сыщика никогда не была.
