Наталья Горчакова - Я написала детектив
Я вошла в кабинет, абсолютно не готовая к встрече, не представляя, что стану говорить, и даже втайне не ожидая увидеть перед собой рыжую девицу. Я ее и не увидела.
— Что вам? — рявкнула мужеподобная гарпия в совершенно ужасном, невероятном полосатом костюме, сидевшая за столом, и с недоверием окинула меня взглядом.
В чем это она меня заподозрила? В желании выдать себя за пенсионерку? Украсть коробку скрепок? Выпросить субсидию?
— Моей бабушке… — начала я и не успела закончила.
— Адрес. Фамилия, — перебили меня кратко и резко.
Я назвала. Она быстренько набрала что-то на клавиатуре компьютера и сразу потеряла ко мне интерес:
— Нет такой. Следующий.
— Как это — нет такой, когда есть? — возмутилась я.
— Где прописана?
Я повторила.
— Так дом пять или пятнадцать?
— Дом пять, квартира пятнадцать.
— Что вы мне голову тогда морочите?
— Извините, я перепутала.
Не нарочно же.
Пощелкав мышкой, гарпия кинула:
— Ну?
— Что? — переспросила я озадаченно.
— Что хотите?
— К моей бабушке приходила девушка из вашего отдела. Рыжая с веснушками. Принесла материальную помощь.
— Никакой помощи у нас по домам не разносят, и рыжих девушек у нас нет.
— Послушайте, этого не может быть. Она приходила из вашего отдела. А тушенка была просрочена, ее есть совершенно невозможно.
— Вы что, глухая? У нас по домам никто ничего не разносит. Людей не хватит, чтобы всю Москву обойти.
— Как же так, — настаивала я, — кто-то приходил.
— Почем я знаю. Ваша бабка умом тронулась, ей всякое мерещится. Или купила сама испорченную тушенку по дешевке, теперь прикидывается, признаться боится.
— Это точно, что от вас никто не приходил?
— Да что вы пристали ко мне со своей тушенкой? Видали очередь? Никакой тушенки мы не выдаем. Следующий, — опять рявкнула владычица кабинета.
В комнату робко заглянул седой старичок с палочкой:
— Можно?
Испытывая чувство вины перед собравшимися в коридоре стариками за то, что отнимаю время (но выхода у меня не было), я покинула кабинет. Послонявшись по управе, заглядывая во все комнаты, делая вид, что ошиблась дверью, я не встретила ни одной рыжей, подходящей по возрасту. Другого результата и не ожидалось. Получила подтверждение своей уверенности в том, что рыжая девица никаким образом не связана с соцзащитой. Теперь можно и удалиться со спокойной совестью.
Ничего не узнав и не найдя, вышла в пыльный, жаркий двор. Но это было ничто по сравнению с улицей, с ее выхлопными газами и раскаленным асфальтом. Поскорее нырнув в спасительное, прохладное метро, я присела на скамейку и достала листок со стрелочками. Пририсовав еще одну от «Соцзащиты», написала «Тупик». Потом поставила знак вопроса рядом с рыжей девицей. Кто же она такая и как ее искать?
Мимо проходили поезда. Останавливались, маня открытыми дверями, сообщали название следующей станции и исчезали.
Если бы на моем месте был следователь Михайлов, сейчас из одного из этих вагонов вышло бы рыжее с веснушками создание семнадцати лет и навело бы меня на след. Но оно почему-то не выходило.
В таком случае оставим ее пока в покое и займемся другими.
Проверив выясненный накануне по справочной адрес галереи «Нео-арт», я прямиком направилась туда.
Зеркальные стекла галереи отражали замученную жарой старую московскую улочку, вяло бредущих по ней полуравнодушных туристов, спешащих москвичей.
Плакат перед входом гласил, что именно сегодня в 13 часов состоится открытие выставки Сергея Петухова.
Еще этого не хватало. Сейчас меня быстренько отсюда вытурят, если вообще пустят. Открытие, как правило, только для своих, а меня, помнится, никто не приглашал.
Я распахнула дверь и вступила в прохладное помещение.
Собственно, галерея и представляла собой один-единственный, к тому же не слишком большой зал, в конце которого была дверь, скрывающая, должно быть, подсобное помещение. В углу — винтовая лестница на антресоль, занимающую примерно четверть зала, отделенную от остального пространства легкой витой балюстрадой. Что там находилось, не знаю, да и не хочу знать.
Мои опасения быть выдворенной оказались напрасны. За час с момента открытия все уже успели изрядно выпить, никто не обратил внимания на вновь прибывшее незнакомое лицо.
Кто-то быстренько сунул мне в руку пластиковый стаканчик с шампанским, предложил бутерброд с засохшим сыром, края которого неэстетично загнулись. Машинально улыбнувшись, я деловито продефилировала вдоль строя довольно уродливых картин.
Прямо скажем, это не собрание Анфилады Львовны. Такого она не потерпела бы в своей квартире. Картины представляли собой некое невообразимое смешение всех жанров и стилей, бессюжетное, хаотичное нагромождение красок. Художник оказался к тому же еще и скульптором по совместительству.
В центре зала расположились металлические монстры. Петухов, не скрывая своих планов, намеревался шокировать публику собственным творчеством. Во избежание кошмаров, не рекомендовала бы посещать выставку слабонервным и впечатлительным.
Присоединившись к наиболее многочисленной кучке приглашенных, я прислушалась к разговорам, пытаясь определить владелицу галереи. Самая шумная дама, ярко, но далеко не безвкусно одетая, лет сорока пяти, высокая, громко смеющаяся, по моим расчетам, и являлась хозяйкой. Спросив об этом у стоявшей рядом со мной манерной женщины, я получила утвердительный ответ, а также узнала имя владелицы галереи — Ольга. Переходя от кружка к кружку, переместилась ближе к интересующему меня объекту.
Арт-жаргон, как вы понимаете, небезызвестен мне, и я постепенно вступила в разговор. Впрочем, особых знаний и не требовалось. Главное вовремя кивать головой и сыпать не всем понятными и, в сущности, мало что говорившими словечками типа «художественное восприятие», «амбивалентное отношение», «цветовая палитра», «ассоциативное мышление» и так далее.
Люди подходили и отходили, рассматривали петуховские шедевры, свободно перемещались по залу, общались. То и дело наполнялись стаканы. Особое оживление вызывал вынос из таинственной комнаты в конце зала очередных бутылок шампанского и водки.
Когда возле нас осталось наименьшее число свидетелей, оттянувшихся ближе к столу с новой порцией спиртного, не раздумывая и боясь упустить такую благоприятную возможность, я брякнула наобум первое, что пришло в голову:
— Моя тетя, Анфилада Львовна Соколова, говорила, что вы заходили к ней и предлагали сделать выставку.
— Как! Вы племянница Анфилады Львовны? — преувеличенно обрадовалась Ольга. — Очень приятно. Не ожидала вас увидеть. Она мне много о вас рассказывала.
Да неужели! Почему-то мы познакомились с ней только сегодня. Конечно, не исключаю, что Анфилада Львовна успела рассказать и ей о всех своих родственниках, среди которых могла быть и племянница.
— Правда? Надеюсь, только хорошее.
— Естественно. Не передумала ваша тетушка насчет выставки?
— Да нет, пока не хочет. Размышляет, сомневается. Знаете ведь, как в таком возрасте с ними сложно.
— Ой, и не говорите. Такого натерпишься, пока договоришься со всеми этими старыми перечницами! Извините, я вашу тетушку в виду не имею. Она милейшее существо. Куда уж проще с молодыми дело иметь.
Согласна. Куда уж проще. Они не слишком привередливы, счастливы хоть на время избавиться от патологических уродцев, последствий стихийных выплесков катастрофического видения своих создателей. Кому захочется такое в собственной квартире держать или даже в мастерской.
— Вы бы уж ее как-нибудь уговорили, — попросила Ольга.
— Да она в маразме почти, — проговорила я. (Простите мне, Анфилада Львовна, эту клевету, в конечном счете я же для вас стараюсь. А вы об этом моем плохом поступке и не узнаете. Надеюсь.) — То она хочет, чтобы «люди увидели коллекцию Соколовых», то скажет: «Нет, все тут будет, как мой папа повесил. Не дам никому разбазарить то, что столько лет любовно собиралось».
— Вот-вот. И мне она тоже твердила про наследие своего отца и деда, что, мол, все государству достанется после ее смерти. А то распродадут — и поминай как звали, растащат по кусочкам и не вспомнят, что, откуда.
Это что-то новенькое, Анфилада Львовна. Мне вы ничего о том, что собираетесь оставить картины государству, не говорили. Какие еще сюрпризы вы приготовили?
Болтает — не остановишь, а что-то важное неожиданно недоговаривает. Попробуй догадаться, что еще она скрыла от меня, что помогло бы в следствии.
— Я одного старичка знала, — продолжала между тем Ольга, — так он над своими картинами точно скупой рыцарь сидел. А уж собрание не так чтобы особо ценное. Так, пара рисунков Врубеля, остальное — начало XX века. — (Ничего себе — не особо ценная!.. Что, по-твоему, в таком случае ценно, дорогая Оленька?) — Они с определенного возраста начинают воображать себя Третьяковыми и думают, в дар какому-нибудь музею отдадут, так им кто спасибо скажет. Как же! Уплывет их коллекция за границу, никто и не узнает. Какая такая коллекция? Не было ничего. Это тогда Третьяковыми можно было быть. Сейчас и пытаться не стоит.
