Луиза Пенни - Разные оттенки смерти
Глаза Бовуара широко раскрылись.
– Я говорил такое ночью?
– Ты не помнишь?
– Я помню, что смотрел видео, что расстроился. Но не помню почему. Неужели я так говорил?
– Говорил.
Старший инспектор сверлил взглядом Бовуара. Тот был искренне потрясен.
Вот и непонятно, что лучше. Это означало, что Бовуар, возможно, не имел в виду то, что говорил, но еще это означало, что у его инспектора отшибло память. Что у него что-то вроде помутнения рассудка.
Старший инспектор Гамаш продолжал изучать лицо Бовуара, и тот под взглядом шефа покраснел.
– Простите, – пробормотал он. – Я, конечно, ничего этого не думаю. Даже поверить не могу, что сказал такое. Простите.
У него и в самом деле был виноватый вид.
– Я тебе верю, – сказал Гамаш, подняв руку. – Я пришел не для того, чтобы наказать тебя. Я здесь, потому что тебе нужна помощь.
– Нет, не нужна. Я в порядке. В полном.
– Нет. Ты похудел, ты в стрессовом состоянии. Ты раздражителен. Вчера во время допроса мадам Коутс ты позволил своему раздражению прорваться наружу. А то, как ты набрасывался на главного судью, выходит за всякие рамки.
– Он сам начал.
– Здесь тебе не школьный двор. Подозреваемые все время нас провоцируют. Но мы должны оставаться спокойными. Ты утратил контроль над собой, что нам непозволительно.
– К счастью, вы вовремя меня поправили.
Гамаш снова посмотрел на него – мимо него не прошла некоторая язвительность этих слов.
– Что происходит, Жан Ги? Ты должен мне сказать.
– Я просто устал. – Бовуар потер лицо. – Но мне становится лучше. Я набираю силы.
– Нет. Какое-то время ты шел на улучшение, но теперь тебе становится хуже. Тебе нужна помощь. Ты должен еще раз обратиться к полицейским психологам.
– Я подумаю об этом.
– Тебе нужно не просто подумать, – сказал Гамаш. – Сколько таблеток оксикодона ты принимаешь?
Бовуар хотел было возразить, но остановил себя.
– Столько, сколько сказано в рецепте.
– И сколько там сказано?
– По одной таблетке на ночь.
– А больше ты не принимаешь?
– Нет.
Они уставились друг на друга, умные карие глаза Гамаша смотрели, не моргая.
– Или принимаешь?
– Нет, – твердо сказал Бовуар. – Слушайте, мы так часто сталкиваемся с наркоманами – я вовсе не хочу становиться таким, как они.
– А ты думаешь, что наркоманы хотели становиться такими, какие они есть? – спросил Гамаш. – Ты думаешь, Сюзанна, Брайан и Пино стремились к этому? Никто не ставит перед собой такой цели.
– Я просто устал, да еще перенапряжение. Ничего больше. Таблетки мне нужны, чтобы снять боль и спать по ночам, ни для чего иного. Клянусь вам.
– Ты должен снова обратиться к психотерапевту, и я буду контролировать это. Ты меня понял? – Гамаш встал, отнес стул в угол комнаты. – Если с тобой и в самом деле все в порядке, психотерапевт мне сообщит. Но если нет, тебе понадобится больше помощи.
– Какой помощи? – спросил потрясенный Бовуар.
– Такой, о которой скажет психотерапевт, а решать буду я. Это никакое не наказание, Жан Ги. – Голос Гамаша смягчился. – Я сам еще их посещаю. И до сих пор у меня случаются трудные дни. Я знаю, как нелегко тебе приходится. Но не бывало еще такого, чтобы психологические травмы были одинаковы и чтобы люди выздоравливали одинаково.
Гамаш пристально посмотрел на Бовуара.
– Я знаю, как это ужасно для тебя. У тебя своя жизнь, ты добропорядочный человек. Сильный человек. Иначе я бы не выбрал тебя из сотен других агентов. Ты мой заместитель, потому что я тебе доверяю. Я знаю, какой ты умный и мужественный. И тебе сейчас нужно твое мужество, Жан Ги. Ради меня. Ради нашего отдела. Ради себя самого, наконец. Чтобы поправиться, тебе нужна помощь. Прошу тебя.
Бовуар закрыл глаза. И тут он вспомнил. Вспомнил прошлую ночь. Как он снова и снова смотрел это видео, словно в первый раз. Как видел миг своего ранения.
Видел, как Гамаш оставляет его. Поворачивается к нему спиной. Чтобы он умер в одиночестве.
Он открыл глаза – шеф смотрел на него с тем же выражением, как тогда на фабрике.
– Я сделаю это, – сказал Бовуар.
Гамаш кивнул:
– Bon.
И ушел. Как ушел в тот страшный день. Как будет уходить всегда – Бовуар понял это.
Гамаш будет всегда бросать его.
Жан Ги Бовуар засунул руку под подушку, вытащил оттуда маленький пузырек, вытряхнул таблетку на ладонь. К тому времени, когда он побрился, оделся и спустился вниз, чувствовал он себя прекрасно.
– Что ты нашла? – спросил старший инспектор Гамаш.
Они завтракали в бистро, потому что им нужно было поговорить, а они не хотели делить маленькую комнату гостиницы с другими постояльцами, как не хотели делить с ними и информацию.
Официант принес чашки с пенистым кофе с молоком.
– Вот что я обнаружила. – Агент Лакост положила копии статьи на деревянный стол и уставилась в окно.
Гамаш и Бовуар погрузились в чтение.
Дождичек перешел в густой туман, который повис на холмах, окружающих деревню, отчего уединение Трех Сосен стало чувствоваться особенно остро. Остального мира словно и не существовало. Только тот, что здесь. Тихий и мирный.
В камине потрескивало полено. Его вполне хватало, чтобы не впускать внутрь прохладу.
Агент Лакост устала. Ей хотелось бы выпить кружечку кофе с молоком, съесть круассан и свернуться калачиком на большом диване у камина. И почитать какую-нибудь потрепанную дешевую книгу из магазина Мирны. Что-нибудь про старика Мегре. Читать и дремать. Читать и дремать. Перед камином. И пусть внешний мир с его заботами потихоньку тает в тумане.
Но она знала, что заботы никуда не уходят. Они остаются здесь с ними, в деревне.
Инспектор Бовуар первым закончил читать и поймал ее взгляд.
– Отличная работа, – сказал он, постучав пальцем по копии. – Наверно, всю ночь сидела.
– Почти, – призналась она.
Они посмотрели на шефа, который слишком уж долго читал эту короткую, резкую рецензию.
Наконец он положил бумагу на стол и снял очки. В этот момент подошел официант. Тосты и конфитюр домашнего приготовления для Бовуара. Груша и блинчики с черникой для Лакост. Она старалась не уснуть по дороге сюда, представляя себе, что будет есть на завтрак. И победила сон. Перед шефом поставили тарелку с овсянкой и изюмом, сметану и коричневый сахар.
Он налил сметану, насыпал коричневый сахар на кашу, потом снова взял копию.
Лакост, увидев это, тоже положила нож и вилку.
– Как вы думаете, это оно? Поэтому убили Лилиан Дайсон?
Он глубоко вздохнул:
– Да, скорее всего. Нам нужно подтверждение, заполнить некоторые даты, дособрать недостающую информацию, но мотив у нас есть. И мы знаем, что возможность тоже была.
Когда они закончили завтракать, Бовуар и Лакост отправились в оперативный штаб. Но у Гамаша были еще дела в бистро.
Он распахнул дверь в кухню, нашел там Оливье, который стоял у кухонного стола, нарезая землянику и муксусную дыню.
– Оливье?
Оливье вздрогнул и уронил нож.
– Господи боже, неужели вы еще не знаете, что нельзя пугать человека с острым ножом в руке?
– Я пришел поговорить с вами. – Старший инспектор закрыл за собой дверь.
– Я занят.
– И я тоже, Оливье. Но нам все равно нужно поговорить.
Нож рассек земляничины, оставив тонкий ломтик ягоды и маленькую капельку фруктового сока на доске.
– Я знаю, вы сердитесь на меня, и понимаю, что имеете на это право. То, что случилось, непростительно, и я могу сказать в свое оправдание одно: это было сделано без умысла, я не имел целью навредить вам…
– Однако навредили. – Оливье бросил нож. – Вы думаете, тюрьма становится менее ужасной, если вы сделали это без умысла? Вы полагаете, когда эти люди окружили меня во дворе, я подумал: «Ну ничего страшного, потому что милый старший инспектор Гамаш не желал мне зла»?
Руки Оливье так дрожали, что ему пришлось ухватиться за край стола.
– Вы понятия не имеете, что это такое – знать, что правда все равно победит. Доверять адвокатам, судьям. Вам. Быть уверенным, что меня отпустят. А потом услышать вердикт: виновен.
На мгновение гнев Оливье спал, вместо него появились недоумение, потрясение. Одно-единственное слово, вердикт.
– Конечно, я во многом был виновен. Я это знаю. Я пытался искупить свою вину перед людьми. Но…
– Дайте им время, – тихо сказал Гамаш. Он стоял по другую сторону кухонного стола от Оливье, расправив плечи. Но он тоже держался за стол, так что костяшки пальцев побелели. – Они вас любят. Стыдно, если вы этого не видите.
– Только не говорите мне про стыд, старший инспектор, – прорычал Оливье.
Гамаш смерил Оливье взглядом, потом кивнул:
– Прошу прощения. Я только хотел, чтобы вы знали это.
– Чтобы я мог вас простить? Снял вас с крючка? Что ж, может, это ваша тюрьма, старший инспектор. Ваше наказание.
Гамаш задумался:
– Может быть.
– Все? – спросил Оливье. – Вы закончили?
