Харлан Кобен - Второго шанса не будет
Обзор книги Харлан Кобен - Второго шанса не будет
Харлан Кобен
Второго шанса не будет
Глава 1
Когда мне в грудь попала первая пуля, я подумал о дочери.
Во всяком случае, хотелось бы в это верить. Сознание я потерял быстро. Если желаете подробности, то вынужден признаться: я вообще не помню, что в меня стреляли. Знаю только, что потерял много крови. Знаю также, что вторая пуля чиркнула по макушке, хотя к тому времени я уже, наверное, вырубился. Знаю, что остановилось сердце. И все же надеюсь, что, умирая, я думал о Таре.
Для вашего сведения: ни яркого света, ни тоннеля я не видел. Или если видел, то не помню.
Таре было всего шесть месяцев от роду. Она лежала в своей кроватке. Интересно, напугали ее выстрелы? Должно быть. Наверное, она заплакала. Быть может, знакомый пронзительный плач как-то достиг моего угасающего сознания, каким-то его краешком я и впрямь воспринимал крик. Но, опять-таки повторяю, в памяти ничего не удержалось.
А вот миг рождения Тары я помню. Помню Монику – это мать Тары. Помню родовые схватки. Помню, как на свет появилась детская головка. Я первым увидел дочь. Все мы знаем о развилках на жизненном пути. Все знаем, что одна дверь открывается, другая закрывается, что у жизни есть циклы, а времена года сменяют друг друга. Но когда у вас рождается ребенок – нет, это даже не сюрреализм. Словно проходишь через звездные врата – настоящий преобразователь действительности. Все – другое. Ты – другой. Какая-то элементарная частица, неожиданно столкнувшись с катализатором, превратилась в другую, куда более сложную. Мир, в котором вы жили раньше, исчез, съежился до размеров – по крайней мере, в данном случае – материи весом шесть фунтов пятнадцать унций.
Отцовство меня смущает. Да, понимаю, что со своим шестимесячным опытом этой работы я всего лишь любитель. У моего лучшего друга Ленни четверо ребятишек. Девочка и три мальчика. Старшей, Марианне, десять, младшему только что исполнился год. Ленни, с его постоянно и счастливо-озабоченным лицом, с его квартиркой, вечно замусоренной остатками засохших гамбургеров, напоминает мне, что ничего-то я еще не знаю. Согласен. Но стоит мне всерьез заблудиться в королевстве родителей или испугаться чего-то, я смотрю на беспомощный комочек в кроватке. Девочка глядит на меня, и я думаю, что готов на все, лишь бы оградить ее от неприятностей. Не моргнув глазом, жизнь свою отдам. А если дойдет до края, то, честно говоря, и вашу.
Так что, когда в меня впились две пули и я рухнул на пол, покрытый линолеумом, зажав в ладони недоеденное овсяное печенье, когда я лежал неподвижно в луже собственной крови, когда сердце мое перестало биться, – даже тогда мне хотелось думать, что я по-прежнему защищаю Тару.
* * *Я провалился во тьму.
Поначалу я не имел представления, где нахожусь, потом справа послышалось какое-то попискивание. Звук знакомый. Я не пошевелился, просто прислушался. Ощущение было такое, словно мозг замариновали в черной патоке. Первый стимул вырваться наружу был элементарный – жажда. Мне безумно захотелось пить. Горло никогда еще так не пересыхало. Я попробовал заговорить, но язык прочно присох к гортани.
В комнату кто-то вошел. Я попытался сесть, но меня пронзила такая боль, словно кто-то ножом полоснул по шее. Голова дернулась назад. И снова – тьма.
* * *Когда я очнулся вновь, на улице было светло. Сквозь жалюзи косо проникали зазубренные полосы солнечного света. Я прищурился. Какая-то часть меня хотела поднять руку и защититься от лучей, но жуткая слабость не позволяла выполнить эту команду. В горле по-прежнему была непереносимая сухость.
Послышалось какое-то движение, и внезапно надо мной возникла женская фигура. Я поднял взгляд – медсестра. Перспектива, полностью противоположная той, к которой я привык, смутила меня. Все было не так. Это я должен стоять и смотреть сверху вниз, а не наоборот. Белая шапочка – знаете, из этих маленьких форменных пилоток – сидела на сестре, как птичье гнездо. Немалую часть жизни я проработал в самых разнообразных больницах, но такого рода шапочки видел, кажется, только по телевизору или в кино. Сестра, негритянка, была плотного сложения.
– Доктор Сайдман? – Голос был что теплый кленовый сироп.
Я с трудом кивнул.
Должно быть, сестра умела читать чужие мысли, поскольку в руках у нее была чашка с водой. Она сунула мне в рот соломинку, и я жадно глотнул.
– Спокойно, спокойно, – мягко сказала она.
Я хотел было спросить, где нахожусь, но передумал – и без того более или менее ясно. Тогда я собрался выяснить, что же, собственно, со мной случилось, но сестра вновь оказалась на шаг впереди.
Она забрала у меня соломинку и сказала, направляясь к двери:
– Схожу за доктором. А вы пока отдохните.
– А семья… – прохрипел я.
– Я мигом. Постарайтесь не волноваться.
Я с усилием обвел взглядом комнату. Перед глазами стоял туман, словно я смотрел сквозь занавеску в душе. Однако был смысл вылезти из мути и сделать кое-какие умозаключения. Я находился в обыкновенной больничной палате. Это ясно. Слева капельница, к руке тянется трубка. Чуть слышно жужжат флуоресцентные лампы. В верхнем правом углу подвешен на вращающейся ручке маленький телевизор.
В нескольких футах от изножья кровати располагалась большая стеклянная панель. Я прищурился, но так ничего и не разглядел сквозь нее. Но за мной-то, вероятно, наблюдали. А это означает, что я в реанимации. И стало быть, что бы меня сюда ни привело, дело довольно серьезное.
Кожу в районе макушки саднит, волосы, чувствуется, стянуты. Наверняка перевязка. Я попытался ощупать себя, но безуспешно. Внутри ощущалась тупая боль, хотя где именно – непонятно. В руках-ногах тяжесть, грудь словно в железо закована.
– Доктор Сайдман?
Я скосил глаза на дверь. В комнату вошла миниатюрная женщина с щеткой в руках, на голове шапочка для душа. Марлевая повязка болтается на шее. Мне тридцать четыре года. Ей по виду примерно столько же.
– Доктор Хеллер, – представилась она, подойдя поближе. – Рут Хеллер.
Называет себя по имени. Ясно, профессиональный этикет. Рут Хеллер испытующе посмотрела на меня. Я попробовал сосредоточиться. Голова по-прежнему варила неважно, но вроде я возвращался к жизни.
– Вы в больнице Святой Елизаветы, – подобающе мрачным голосом объявила она.
Дверь за ее спиной открылась, и в палату вошел мужчина. Разглядеть его сквозь пелену душевой занавески было трудно, но, похоже, я его раньше не встречал. Мужчина сцепил руки и с привычной небрежностью прислонился к стене. «Не врач», – подумал я. Когда так долго работаешь в клиниках, различить нетрудно.
Доктор Хеллер оглянулась на мужчину и повернулась ко мне.
– Что со мной? – спросил я.
– В вас стреляли. Дважды.
Она секунду помолчала, давая мне усвоить услышанное. Я бросил взгляд на мужчину, неподвижно стоящего у стены, открыл рот, но Рут Хеллер не дала мне сказать ни слова.
– Одна пуля задела голову. Вернее, буквально срезала кожу на черепе. Сами понимаете, крови вытекло немало.
Да, я понимал. Если в голову ранят по-серьезному, крови натекает, будто тебя вообще обезглавили. «Хорошо, – подумал я. – Почему болит затылок, понятно». Рут Хеллер молчала, и я подсказал ей:
– А вторая пуля?
– Тут дело посерьезней, – вздохнула она.
Я выжидательно смотрел на нее.
– Пуля попала в грудь и задела предсердие. Это вызвало сильное кровотечение. Сначала кардиограмма даже признаков жизни не показывала. Нам пришлось ломать грудную клетку…
– Док, – прервал ее мужчина у стены (на мгновение показалось, что он обращается ко мне). Рут Хеллер состроила недовольную мину. Мужчина отделился от стены. – Может, с подробностями можно обождать? Сейчас главное – время.
Она нахмурилась, но не возразила, заметила лишь:
– Если вы не против, я останусь.
Доктор Хеллер растворилась в тумане, ее место занял мужчина. Голова у него была слишком велика для плечевого пояса, непонятно даже, как шея выдерживала такую тяжесть. Мужчина был подстрижен под ежик, волосы обрамляли лицо, как у Цезаря. На подбородке, подобно притаившемуся насекомому, сидело уродливое черное пятно. В целом он выглядел как член шайки подростков, отправившихся на серьезное дело. Он мне улыбнулся, но теплоты в улыбке не было.
– Меня зовут Боб Риган, я детектив, полицейское управление Каслтона. Понимаю, вам трудно сосредоточиться…
– А семья… – начал я.
– После, после. Сначала мне надо задать вам несколько вопросов. Ладно? Подробности потом.
Он ждал моего ответа.
– Валяйте. – Я изо всех сил старался стереть паутину, покачивающуюся перед глазами.
– Что вы делали перед тем, как потеряли сознание?
Я пошарил в памяти. Вот я проснулся утром, оделся. Посмотрел на Тару. Повернул ручку на черно-белом игрушечном автофургоне, который подарил ей мой коллега, заверив меня, что подобные вещи стимулируют умственную деятельность младенца. Фургончик, однако, не сдвинулся с места, не издал привычного скрежета. Видно, батареи сели. Я наказал себе поставить новые. И пошел вниз.
