Монс Каллентофт - Дикая весна
– Сюда, пожалуйста.
Малин узнает голос, отвечавший по домофону, и они идут за женщиной по темному проходу.
В старинных лампах горят свечи, и двое полицейских проходят вслед за своей провожатой мимо запертых дверей все дальше и дальше в темноту.
Полоска света под дверью. Там кто-то заперт?
Какого же размера эта квартира?
Может быть, она принадлежит иному миру?
И вот, когда Малин начинает думать, что путешествию не будет конца, холл заканчивается огромной темной квадратной комнатой, где оконные проемы завешены тяжелыми портьерами, за которыми, видимо, скрываются окна, выходящие на залив.
Посреди комнаты – больничная кровать. Подголовник поднят.
Здесь воздух еще удушливее.
Рядом с деревянной стеновой панелью – двухметровое чучело варана. Желтые зубы мерцают в темноте, шкура переливается черными и желтыми полосами.
Малин хочется спросить, откуда взялось это животное, однако она сдерживает свое любопытство.
В кровати под белой простыней лежит старик.
Эта сцена заставляет Малин вспомнить мамин гроб в церкви.
Орлиный профиль больного кажется еще более заостренным в свете простого торшера. В комнате нет другой мебели, ни единого стула, только странная тишина, которая раз в пятнадцать секунд прерывается натужным дыханием старика и писком какого-то прибора.
«Запах смерти, – думает Малин. – Никогда не ощущала его так отчетливо. И одиночество. Такое же одиночество, как у Марии Мюрваль. Оно характерно для людей, которые отвернулись от мира».
– Господин Куртзон очень слаб, – говорит медсестра. – Но он хочет принять вас. Опуститесь тихо на колени у кровати, и он заговорит с вами.
Медсестра бесшумно выскальзывает из комнаты, закрыв за собой дверь.
Глаза старика открыты и устремлены в потолок, словно там полно пауков и змей и древних плотоядных ящеров, наблюдающих сцену сверху и готовых накинуться на двух нежеланных пришельцев.
Они подходят к кровати, опускаются на колени возле приподнятого изголовья кровати, так что их лица оказываются на уровне лица старика.
«Кто он? – думает Малин. – Откуда взялся? Из джунглей в континентальной части Конго? Из Треблинки? Из Санкт-Петербурга? Из Сундсваля? Так вот как выглядит тот сверхчеловек, о котором я столько услышала сегодня!..
Что за мир создал его? Мой? Наш общий?»
Юсеф Куртзон шевелит губами, его голос слаб, и он не переводит на них взгляда, но явно знает об их присутствии.
– Не смейте задавать мне вопросы, – шепчет он. – Я не хочу никаких вопросов.
И Малин хочется воскликнуть, что она, черт подери, будет задавать столько вопросов, сколько захочет, однако подавляет в себе этот импульс, смотрит на больничную кровать, на старика и думает о своем брате, одиноко лежащем на другой кровати, в другой комнате. И тут Юсеф Куртзон начинает свой рассказ.
– Я оставил своих сыновей без наследства, – говорит он. – Им ничего не достанется после меня. Все средства я перевел в фонд, который на нынешний момент полностью лишает их наследства. Контролировать фонд будет Юсефина, а не они. Мне плевать, что она не захочет, что она, возможно, уже мертва, что она сменила фамилию, как будто это имеет какое-то значение. Но когда у человека, как у меня, оба легких и лимфатические сосуды по всему телу поражены раком, на такие мелочи перестаешь обращать внимание.
Само собой, у мальчиков есть деньги – те, которые я дал им, так что они не пропадут, но не станут богатыми настолько, насколько им бы этого хотелось. Я хотел, я пытался привлечь их в свою фирму, но на что они годны? Ни на что. Несмотря на все мои усилия. Они неполноценные. Как будто они не мои. И как должен тогда поступить отец? Можете вы мне сказать? Когда они были маленькими, я опробовал на них разные методы, чтобы сделать их пригодными и эффективными, но мои воспитательные приемы, к сожалению, до конца не сработали.
Малин очень хочется прервать его. Спросить, о чем говорит Юсеф Куртзон, зачем рассказывает им все это и каковы были его воспитательные методы?
– Никаких вопросов.
Слабый голос исполнен такой холодности и такого сознания своего превосходства, что любой вопрос становится немыслим. «Этот человек – антипод моего отца, – думает Малин. – Но в каком-то смысле они похожи. Мужчины, которые разными способами добиваются того, что им надо».
– Они приходили сюда. Я рассказал им о фонде. Что я в принципе лишил их наследства. Что они никогда не получат доступа к настоящим деньгам. Они ныли и умоляли меня, это выглядело совершенно нелепо, и я еще больше убедился: они не такие, как мы. Пошли вон, сказал я, видеть вас больше не желаю. Понимаю, как больно им будет узнать, что всеми деньгами будет распоряжаться Юсефина – когда рак в конце концов заберет меня. Юсефина такая, какая есть. Она цельная. Мы с ней одинаковые, она и я.
Мысли вертятся в голове у Малин.
Многомиллиардное наследство.
Дочь-героинистка. Два сына, которых отец считает неполноценными.
Что все это значит? И как соотносится с бомбой на Большой площади, с судьбой семьи Вигерё?
Она принюхивается в полусумраке комнаты.
Кажется, варан щелкает челюстями, уставившись на Малин своими стеклянными глазами.
«Стало быть, ты передаешь контроль за наследством в руки Юсефины Марлоу с единственной целью – сделать своим сыновьям больно, – думает Малин. – Хотя ты знаешь, что она отвернулась от тебя. Что она ненавидит тебя, вас. Именно это я заметила в ней, когда мы сидели в “Макдоналдсе”, – ненависть и страх, презрение и безнадежность».
– Где…
– Никаких вопросов.
Малин не могла сдержаться. Ей так хочется спросить: «Где твои сыновья? Где мы можем поговорить с ними?» Нужно идти дальше в эту темноту, найти разгадку, услышать ее голоса и спасти хорошее; такое у нее ощущение, хотя она и не может объяснить почему, и старик перед ней засыпает, и она, желая заставить его вернуться к разговору, спрашивает:
– Вы знали про девочек? Про ее дочерей?
Юсеф Куртзон поворачивается к ней, и теперь она видит, что глаза у него увеличены от катаракты, что он наверняка давно уже ослеп. Старик машет рукой:
– У моих сыновей по квартире в соседнем доме в сторону Юргордсбрун. Вы легко найдете там Хенри и Леопольда.
И Куртзон отворачивается от Малин и Зака.
Малин чувствует, что все это связано воедино: семейство Куртзонов, семья Вигерё, девочки-близняшки, бомба, но она не может ухватить, каким образом, – ей пока недостаточно известно, чтобы связать воедино все нити этого дела. Она понимает, что Куртзон рассказал им только то, что пожелал рассказать, и только по одной причине – он играет с нею, несмотря на свой возраст, несмотря на болезнь. Главное, что поняла Малин из того, что написано об этом человеке в Интернете, – это один из самых светлых умов страны, своего рода Ингмар Кампрад[13] финансового мира, с таким же сомнительным прошлым. И тут Малин уже не может сдерживаться, выпаливает свои вопросы, обращаясь к старику, распростертому в кровати, и сама слышит, как надрывно звучит ее голос, как она не в состоянии контролировать его:
– Почему Юсефина отвернулась от семьи? Что вы делали со своими сыновьями? Зачем вы рассказываете нам все это? Вы знали, что Юсефина родила девочек-близнецов и отдала их на усыновление? Вам известно, что именно они погибли при взрыве бомбы в Линчёпинге?
Она озирается вокруг себя в большой комнате, обращает внимание на негромкое жужжание и видит большие увлажнители, поставленные вдоль стены, – видимо, для того, чтобы облегчить дыхание гниющим легким Юсефа Куртзона.
– Нет, я не знал ни про каких девочек.
Затем дыхание Юсефа Куртзона прерывается, он хватает ртом воздух, и Малин убеждена: он действительно не знал о существовании девочек.
Возвращается медсестра. Достает из-под кровати кислородную маску, прикладывает ее к лицу Юсефа Куртзона, но он поднимает руку и отшвыривает маску с неожиданной силой, шипя:
– Страх. Страх того, что люди могут сделать друг с другом. Оставить ребенка одного со своим страхом и своим несовершенством. Так любой человек может привыкнуть считать страх своим главным слугой. Стать безжалостным. Этого я хотел от своих сыновей. А ты, Малин Форс? Ты считаешь страх своим главным слугой?
Затем Малин слышит звон. Как тот, который они услышали на Большой площади после взрыва, когда подумали, что есть еще одна бомба в сумке у Центрального отеля.
Глава 45
– Что это было?
Голос Зака звучит бесконечно удивленно, когда они стоят рядом перед подъездом дома на Страндвеген. Как в первый раз слышат они шум проезжающих мимо машин, будто до этого момента уши у них были заткнуты ватой.
«Такое ощущение, что я только что вернулась из сна», – думает Малин.
Звон в ушах прекратился – это был аппарат для контроля сердечных ритмов в спальне Куртзона, который без всяких оснований стал подавать сигналы.
– Даже не знаю, что это было, – задумчиво отвечает Малин.
