Монс Каллентофт - Дикая весна
– Расскажи о видимости.
По голосу Зака Малин слышит – он считает рассказ Марлоу важным, хотя и сам не понимает до конца, почему.
Но тут Юсефина словно уносится куда-то прочь, руки у нее трясутся, взгляд становится мутным, глаза бегают – кажется, она хочет встать и уйти, но ноги не слушаются.
– Мама, – шепчет она. – Моя мама.
– Твоя мама? – переспрашивает Малин.
– Отец. И братья.
– А что с ними такое?
Тут Марлоу приходит в себя.
– В том доме не было любви. Они оба были садисты, и мама, и папа. Только по-разному. Я вынуждена была бежать от семьи. В таком мире жить невозможно.
– Они били тебя?
– Меня запирали. И моих братьев тоже. Но чаще всего нас оставляли одних, когда детей нельзя оставлять одних.
– Где тебя запирали?
– В тесной темной комнате. В холодной комнате. И оставляли нас наедине со стыдом. Я не могла допустить, чтобы они приближались к моим детям, разве я могла?
Юсефина умолкает, что-то обдумывает, прежде чем сказать:
– Строго говоря, им было на меня наплевать. Но моих братьев отец и мама сознательно сбивали с толку, чтобы те боялись, чтобы они помешались на деньгах и на всем, что с ними связано. Они на все были готовы ради денег, потому что считали, что это – отцовская любовь.
Двое парней, одетых в стиле готов, усаживаются за столик рядом с ними.
– Что делали с твоими братьями?
Марлоу смотрит на Малин. Внезапная, безграничная усталость в ее взгляде. Глаза почернели.
– Отец пытался сделать из них идеальных бизнесменов.
– Каким образом?
Юсефина качает головой, тихо произносит:
– Сделав их беспощадными.
– Беспощадными?
Тут Марлоу закрывает глаза, погружаясь в себя, трясется, как будто через ее тело пропускают мощный электрический разряд. Она машет рукой, словно пытаясь защититься от вопросов Малин.
– Что он делал с ними?
Ответа нет.
– Ты поддерживаешь контакты с братьями? – спрашивает Малин. – Ты знаешь, где они?
– Это невозможно, – бормочет Юсефина слабым голосом. – Невозможно.
Ей удается подняться, и Малин хочется задержать ее, попросить продолжить рассказ, но Марлоу поворачивается к ним спиной и идет прочь, что-то бормоча себе под нос, потом останавливается, снова оборачивается к ним.
– Я не хотела, чтобы девочки жили вблизи них, – говорит она. – Детям нужна любовь. А иначе жизнь на земле превращается в ад, разве нет?
Малин и Зак смотрят на Юсефину Марлоу, понимая, что она в любую минуту может упасть замертво; в ее глазах уже нет прежней ясности, и что бы она ни носила в себе, сейчас она не в состоянии ни о чем рассказать.
Распахиваются вращающиеся двери «Макдоналдса», и тень исчезает, растаяв в толпе возле Шлюза.
* * *Администратор отеля «Тегнерлунден» выдала им ключи.
Малин смотрит на квитанцию, прежде чем спрятать ее в бумажник.
Три тысячи восемьсот крон.
За два одноместных номера на одну ночь.
Проклятье, до чего дорого! Но Свен одобрил ночевку, а более дешевых номеров в Стокгольме в самый разгар сезона конференций и конгрессов не найти.
– Встретимся внизу через полчаса, – говорит Зак.
Малин кивает и направляется к лестнице, в то время как ее напарник нажимает на кнопку лифта.
На часах девять. Стало быть, в половине десятого.
Могут ли они навестить Юсефа Куртзона так поздно? Если он вообще есть по адресу на Страндвеген. Конечно, могут. В такой ситуации нет никаких оснований проявлять уважение к деньгам или возрасту.
Номер крошечный. Кровать. Красное ковровое покрытие на полу, стены в красно-белую полоску, а над кроватью – литография с лесным пейзажем.
Малин ложится, вытягивается во весь рост. Ощущает телефон в кармане джинсов, хочет позвонить Туве, но чувствует, что сил нет. Потом все же берет себя в руки, вынимает мобильный и звонит дочери.
Пять звонков. Затем она слышит голос Туве:
– Привет, мамочка!
– Привет.
– Ты осталась в Стокгольме?
– Да, в каком-то задрипанном отеле возле Тегнерлунден.
– Где это?
– В центре.
– Понятия не имею.
– Мы когда-нибудь съездим сюда вместе. В Стокгольм. Походим по музеям.
– Ага, – отвечает Туве. – Ну что, что-нибудь проясняется с бомбой?
– Даже не знаю, – отвечает Малин. – Сама знаешь, какие странные эти взрослые… С ними могут случаться самые невероятные вещи.
Туве на другом конце бормочет: «Угу». Кажется, набирает воздуху, чтобы что-то сказать.
И тут в мозгу у Малин происходит взрыв.
Монстр, держащий Туве за шею – в тот раз, когда ее похитил убийца… И Малин смотрит в окно на парк, на дерево, стараясь сосредоточиться на дереве; она не знает, как оно называется, может быть, каштан? Все дерево усыпано мелкими белыми цветочками изысканной формы, их тысячи; это как взрыв всего самого прекрасного, что есть в мире.
А может быть, это вишня? Деревья, привезенные сюда из Киото…
– Ты что-то хотела сказать, мама?
– Просто хотела услышать твой голос.
«И показать, что я забочусь о тебе. Хочу успокоить мучающую меня совесть. Но это не так просто сделать, не правда ли?»
– Окей, теперь ты его услышала. Мне надо зубрить дальше.
– Лундсберг… Проклятье! Я забыла написать директору. Обязательно это сделаю, когда вернусь домой.
– Всё в порядке, мама, – отвечает Туве. – Я уже написала ему. От твоего имени.
– Туве, ты же понимаешь, что так делать нельзя!
– Я знала, что ты забудешь.
«Что я должна на это ответить?»
– А когда мы поедем к дяде Стефану? – спрашивает Туве.
– Как только все это закончится.
– Хорошо.
Обе кладут трубку.
«А еще я хотела сказать, как я люблю тебя, Туве, – думает Малин. – И еще я хотела сказать – прости, что я не всегда умею это показать, если тебе когда-либо не хватало моей любви».
Глава 44
Старые белые, пахнущие смолой катера, стоящие на якоре вдоль Страндвеген, кажется, слились с морем – мягко покачиваются на волнах.
Дом, в котором якобы расположена квартира Куртзона, находится в самом центре набережной, и Малин чувствует себя ничтожной букашкой на фоне гигантской арки, за которой расположены двери, ведущие во дворец богача.
Ей вспоминается квартира в Транеберге, где жили когда-то они с Туве. Оттуда открывался немного другой вид.
По набережной движется людской поток, весенний вечер пронизан теплом, и липы на аллее отряхиваются, гордясь своей молодой зеленой порослью.
Куртзон. Фамилия на маленькой латунной табличке рядом с домофоном. Место его проживания не настолько окутано тайной, чтобы не было таблички.
Над домофоном – линза видеокамеры. На другой табличке – фамилия Валленберг. Логотип «EF», здесь же живут Бруссер, Квистен.
Эти люди стоят миллиарды, но чего они стоят на самом деле?
Малин ощущает голод и жажду. Этот вечер буквально создан для того, чтобы выпить пивка, сидя на открытой веранде ресторана. Она нажимает на кнопку домофона, и вскоре в динамике раздается треск, а затем – тишина.
– Думаешь, он там? – спрашивает она Зака, который в течение дня выглядел все более усталым, но сейчас явно взбодрился и готов на все, что может преподнести им этот вечер и эта ночь.
– Увидим, – отвечает он.
Затем в динамике снова слышится треск, и женский голос произносит:
– Да. Куртзон.
Сколько ей лет? Тридцать, не больше.
Зак излагает суть дела, и женщина просит их подождать.
Проходит пять минут.
Десять.
Какая-то интонация в голосе женщины заставляет их терпеливо ждать. Они знают, что она вернется.
– Вы можете подняться. Четвертый этаж.
У женщины деловой тон, и когда чуть позже открываются высокие парные двери, ведущие на четвертый этаж, Малин и Зак изумляются роскоши парадной, где на полу настоящий ковер, а стены облицованы дорогим переливающимся камнем и украшены оригинальными полотнами Леандера Энгстрёма.
В дверях их встречает мужчина в сюртуке дворецкого. На вид ему лет семьдесят, за его спиной – темный холл, в котором пылает камин. В лицо Малин и Заку ударяет волна влажного тепла, и они входят в квартиру, переступая порог, хотя ощущение такое, словно они бросаются прямо в пасть хищника.
Дворецкий просит их раздеться, берет у них куртки и произносит:
– Господин Куртзон сейчас примет вас.
После этого он исчезает, словно поглощенный бесконечным лабиринтом комнат, ответвляющихся от холла. Малин обращает внимание, с каким размахом обставлен дом – старое и новое скомбинировано с большим вкусом.
Они одни в холле. Малин хочется войти в комнаты, но она не решается.
От влажности ей тяжело дышать, по спине течет пот, словно здесь тропический климат, словно здесь обитает кто-то с еще более горячей кровью, чем у человека.
Женщина в белом халате медсестры появляется из темноты какой-то комнаты.
– Сюда, пожалуйста.
Малин узнает голос, отвечавший по домофону, и они идут за женщиной по темному проходу.
В старинных лампах горят свечи, и двое полицейских проходят вслед за своей провожатой мимо запертых дверей все дальше и дальше в темноту.
