Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

– А как Силья? – спросила Эльма.

– Силья? – Кристин снова вздохнула. – Силья изменилась. Я для нее теперь недостаточно изысканна. Она начала водиться с Сандрой и ее друзьями. Пока я была с Гвюдни, они меня приглашали, а сейчас я уже много месяцев ничего от них не слышала.

Эльма замолчала и отпила глоток какао, которое заказала себе. Кристин все говорила и говорила, рассказала обо всем: и как ее выкинули из друзей в Фейсбуке, и как она одинока.

– Я уж подумывала: а не уехать ли мне из города, – обреченно сказала она под конец.

– Нет, – ответила Эльма. – Не давай им выжить тебя отсюда. Надо показать им, что ты сильнее их.

– Но я не сильнее, – с чувством произнесла Кристин. – Но ты не волнуйся: Гвюдни мне ни за что не даст уехать. Но это еще не самое худшее, а хуже всего, что сейчас он хочет получить все родительские права над детьми. Недели, когда дети у него, просто невыносимы. Мне нечего делать, я только сижу и скучаю по ним, и в гости никто не заходит. Я целыми днями торчу в библиотеке. – Она улыбнулась, но улыбка получилась похожей на какую-то гримасу.

– Я к тебе буду в гости ходить, – поспешила заверить ее Эльма. – И не волнуйся: шансы, что все родительские права отдадут ему, ничтожны.

– Да я знаю… Спасибо, Эльма. Спасибо, что дала мне с тобой поговорить. Я по тебе скучала. И я говорю это не только из-за своей ситуации.

Эльма сконфуженно улыбнулась и пожалела, что раньше не связалась с Кристин. Она была настолько поглощена собственными проблемами, что не учла, что не она одна на свете борется с трудностями.

Фотографии лежали в глубине шкафа. В старой обувной коробке, среди носков и трусов. Она сама толком не знала, что ищет. Она целый день бесцельно шлялась по квартире. Она была дома одна и, как и много раз прежде, не знала, где он. Она обычно не знала этого и ни о чем не спрашивала. Это его дело. Он мог приходить и уходить когда вздумается – но для нее правила были другими. Она должна была отчитываться в каждой поездке и каждом телефонном разговоре. Иногда он как будто осознавал, как ведет себя. Тогда он обнимал ее, и она, если хотела, могла вообразить, будто они только что поцеловались. Будто всего плохого никогда не было. Однажды он попытался объяснить ей, почему он такой. Тогда он выпил лишнего и стал рассказывать о трудном детстве: о том, как его все гнали, о постоянном страхе, что его бросят. Она пыталась относиться к нему с пониманием, но зачастую это было трудно. Он бывает таким несправедливым! – думала она про себя, потирая больную руку. Синяк на ней был новым, фиолетово-алым.

Иногда она размышляла, как могла дойти до такого положения. Это произошло не сознательно. На самом деле она сама этого не замечала до тех пор, пока уже не стало слишком поздно. А сейчас она оказалась в плену у человека, которого одновременно любила и боялась. Раньше она читала о таких женщинах и не могла понять, почему они все терпят и не уходят. Но все было не так просто. Если б она только могла просто взять и уйти! – Но все было гораздо сложнее: она любила его.

К тому же всегда иметь деньги было хорошо. Ей не приходилось работать, разве что по желанию, и она могла приобрести почти все, что желала. В ее семье все было не так: вечная борьба за существование, ожидание зарплаты. Отца она не знала и не хотела наводить о нем справки, поэтому, когда мама умерла, они остались только вдвоем с бабушкой. А бабушка не хотела покупать ничего лишнего. Скупилась и экономила буквально на всем. Немногочисленные подруги, бывшие у нее в детстве, рассказывали, что им было неприятно заходить к ней домой: там был странный запах, старая мебель и таинственная тишина, какая бывает только в старых домах. Эту тишину было невозможно ничем заполнить: слова там были как бы непрошеными и терялись.

Порой ей казалось: эта тишина преследует ее. Как вот сейчас, когда она совсем одна в этом пустом доме. Наверное, как раз поэтому ее и привлек такой мужчина, как он. Вокруг него ни на секунду не возникало затишья, и он обожал покупать для нее дорогие вещи. Баловал ее красивой одеждой, походами в шикарные рестораны. Она не могла отказаться от этого. Не хотела.

К тому же ей не хотелось воспитывать детей без отца.

Она вынула обувную коробку и сняла крышку. Она ожидала, что там будут какие-нибудь старые вещи, письма, открытки, словом, то, что обычно хранят в обувных коробках в платяных шкафах. Поэтому, увидев фотографии, она вздрогнула. Она выронила коробку на кровать, словно обжегшись об нее, и поторопилась к окну. Она выглянула, но на улице никого не было.

Она медленно подошла к коробке и вывалила ее содержимое на кровать. Фотографий там было по крайней мере двадцать, и на всех – одна и та же девочка. Красивая темноволосая девочка лет десяти. Она стояла в нелепой позе, руки были тощие, живот голый. Ноги чуть косолапые, волосы спадают на спину. Эту девочку она никогда не видела. Но там было также и несколько фотографий светловолосой девочки. Эту девочку она хорошо знала.

Она какое-то время смотрела на фотографии – а девочки в ответ смотрели на нее. В конце концов она поспешно покидала все фотографии обратно в коробку, закрыла ее и поставила на место. Она почувствовала, как к горлу подступает тошнота, и едва успела добежать до ванной, как ее стошнило.

Акранес 1991

Одну девочку в классе звали Магнея. У нее было много друзей и поклонников, которые ходили за ней по пятам в школе, играли с ней на переменах и наперебой стремились общаться с ней и после школы. Элисабет наблюдала за ней и не понимала, что они в ней нашли. Магнея была не особенно умной и не особенно веселой или доброй. Но она была очень уверенной и, казалось, никогда не сомневалась в себе. Она больше всех говорила, громче всех смеялась, а по детской площадке вышагивала так, словно она и все присутствующие на ней были ее личной собственностью.

Элисабет до сих пор не обращала особого внимания на других одноклассников. Ей хватало дружбы с Сарой. Они были вдвоем против всего мира, неразлучные подруги навсегда. Так было те два года, что она ходила в школу. Она рассказывала Саре все. Ну, почти все. Например, Сара не знала, каково у нее на душе, когда она совершает плохие поступки. Она понятия не имела о том, какое им предшествует напряжение, как все нервы в теле натягиваются и какое потом наступает блаженство. Элисабет всегда притворялась, что ей стыдно. Она знала, как люди стыдятся и какое лицо изобразить: глаза опустить, не улыбаться, а если она совершила что-то особенно некрасивое, то можно и слезу пустить.

Но Сара всегда прощала ей… до сегодняшнего дня. А сейчас она слишком далеко зашла. Раны у девочки были такие глубокие, что пришлось зашивать. И сейчас Сара на нее и смотреть не хотела. Игнорировала ее.

Элисабет уселась на мокрую траву, окидывая детскую площадку взглядом. Она почувствовала, что ее штаны намокли, но сейчас это было не важно. Она смотрела на Сару. Сара держала Магнею за руку, и они вместе ходили по школьному двору, показывали на кого-нибудь или что-нибудь и смеялись. Элисабет почувствовала, как в ее душе растет злость. Сейчас она одна. Никому она не нужна. Всем на нее плевать. Всем-всем!

Она не плакала. Элисабет не привыкла плакать. Она уже давно поняла, что смысла нет. Никто не придет и не утешит ее.

– Что ты знаешь об Андрьесе? – Эльма сидела в кухонном уголке и наблюдала, как мама обваливает пикшу в панировке. Волосы у нее были заколоты, она была в красном фартуке, который был у нее, наверное, лет тридцать. Он уже начал линять, и на нем виднелись жирные пятна.

– Который в библиотеке работает? Он такой чудак – просто ужас! – но в целом безобидный. Он очень долго жил с родителями, пока они не умерли несколько лет назад. После этого он переселился в социальное жилье и получает от города какое-то пособие. А почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытно. Я сегодня в библиотеку ходила.