Кэрол Дуглас - Роковая женщина
– Англичанка? – спросила Феба у Ирен.
– Боюсь, что так.
– О, я люблю хорошее воспитание. Настоящая леди. Итак, входите, дамы. Правда, у меня нет чая, но я могу предложить вам лимонад. Значит, Рина? У меня начинает всплывать какая-то картинка. В моей памяти много таких картинок. Я просто живой альбом. Подумываю написать мемуары.
Феба заковыляла на коротких ножках по ковру из рекламных проспектов, устилавшему пол в холле, направляясь к своим комнатам. Напрягшись, она открыла дверь сама, отвергнув попытку Ирен помочь ей.
Мы вошли в кукольный дом, обставленный детской мебелью. Афиши в рамках и картины висели на уровне моей талии.
Я чувствовала себя Алисой в Стране чудес – после того как она съела гриб и стала очень большой.
– Присаживайтесь, – предложила Феба со злорадным блеском в глазах.
Я уселась в крошечное кресло, обтянутое гобеленом, а Ирен – на миниатюрный диван. Колени у нас оказались у самого подбородка.
Феба опустилась в маленькую качалку, пыхтя от усилий, как всадник в шоу Буффало Билла «Дикий Запад», укрощающий норовистую лошадь, которая встала на дыбы.
Я прикусила губу. Уж если Феба так мучается, то я как-нибудь перетерплю, что коленные чашечки у меня чуть не стукаются о зубы.
– Сначала побеседуем, – резко произнесла карлица. – А потом я решу, заслуживаете ли вы лимонада.
Как я поняла, она имела в виду, что роль гостеприимной хозяйки будет стоить ей усилий. Я и сама еще не знала, «заслуживаем» ли мы лимонад.
– Вы меня помните? – мягко спросила Ирен.
Феба насупилась, и это указывало на то, что она роется в памяти и вместе с тем негодует, что ей приходится напрягаться.
– Хорошенькая леди, – сказала она в конце концов и покачала головой.
– Помните ли вы меня ребенком? – уточнила Ирен.
Феба смотрела на нее долго и пристально.
– Что за ребенок?
– Рина-балерина.
– О, как же ты выросла! Вот почему я сразу тебя не узнала. Когда-то мы были одного роста, ты и я.
– Но я была маленькой девочкой, – сказала Ирен, намекая, что наша хозяйка старше.
– Да, маленькой. Меня принимали за ребенка, пока мне не стукнуло двадцать. Такое долгое детство! И вдруг оно закончилось. Я «выросла», хотя не стала выше ни на дюйм. И все потеряли ко мне интерес. Я была просто… уродцем. Карлицей. И никто не собирался мне за это платить.
– Все мы были уродцами, – заметила примадонна.
Феба долго на нее смотрела, чтобы удостовериться в искренности гостьи. И по-видимому, решила, что нам можно доверять.
– Да, все мы были уродцами. Вы хотите лимонада?
– Если это не доставит лишних хлопот, – сказала Ирен. И осталась сидеть, когда Феба слезла с качалки и направилась вперевалку в соседнюю комнату.
Я начала подниматься со своего кресла, но подруга сделала отрицательный жест, и я снова уселась в немыслимо неудобной позе.
К тому времени, когда вернулась Феба со стаканом лимонада в каждой руке, у меня болела спина, а затекшие ноги покалывало.
Я сжала в руке стакан, поставив его себе на коленку; Ирен поступила так же.
Феба снова с большим трудом уселась в качалку.
– Спасибо, – поблагодарила примадонна, непринужденно отпив из своего стакана.
– В это время года в городе бывает жарко, – заметила Феба, взяв с крошечного столика свой стакан лимонада, который наполнила раньше. – Так что же я могу для вас сделать, леди? Помимо того, что обслужила вас?
Это резкое замечание вызвало у Ирен легкую улыбку.
– Ты можешь сделать очень многое. Нам посоветовал сюда прийти Финеас Ламар, Чудо-профессор, потому что я мало что помню о своих ранних годах.
– Ты выросла, – жалобно произнесла Феба. – Когда-то мы были одинаковыми, только я была старше. Гораздо старше, но это не было заметно. Я привыкла, что меня хвалят за то, что я крошечная и умная. Теперь я просто крошечная и старая. Любой может переехать меня на улице и даже не заметить.
– У мира имеется много предлогов, – заметила Ирен, – чтобы игнорировать разных людей. Кое-кто из тех, кто знает меня нынешнюю, высмеяли бы меня прежнюю.
– И кто же ты?
Примадонна задумалась над вопросом, потом подняла голову и улыбнулась:
– Я все еще артистка, хотя мне больше не платят за выступления. И я все еще учусь. Ведь мы обе многому научились у своих коллег. Я тайна для самой себя.
– А твоя подруга – кто она?
Ирен повернулась ко мне, и я оробела. Что же она скажет обо мне, если так смиренно судит о себе? (Слово «смирение» никогда не ассоциировалось у меня с Ирен. Но сама я испытывала какое-то извращенное удовлетворение, так как собственная биография заставляла меня быть смиренной.)
– Нелл гордится тем, что предсказуема, но ее сила в том, что она умеет удивить. Полагаю, в этом и твоя сила.
– Гм-м.
Феба по-прежнему выглядела угрюмой, но выдавила улыбку, переводя взгляд с меня на Ирен.
– Я должна бы тебя ненавидеть, – обратилась она к примадонне. – Ты высокая и красивая, а ведь мы когда-то танцевали вдвоем. Ты одеваешься, как леди из списка четырехсот гостей миссис Астор[54], а сейчас скрючилась в моем кресле. У тебя есть подруга, а у меня нет…
– Теперь есть, – возразила Ирен голосом, звенящим, как натянутая струна. – Я утратила свое прошлое и прибыла сюда, чтобы вновь обрести и его, и былых друзей. Здесь что-то не так. Я не могу вспомнить то, что должна бы.
Феба бросила взгляд на меня, и ее глаза цвета обсидиана тревожно сузились.
– Все так, – хрипло произнесла она. – За исключением того, что тебя продали совсем юной этому проклятому маэстро.
Глава двадцать восьмая
Феи-крестные
Пусть ты малышка, Дюймовочка,
Сердце твое велико!
– Не стоит так охать, мисс Хаксли, я всегда высказываюсь без обиняков, – обратилась ко мне Феба. – Ни к чему рисовать фиалки, чтобы приукрасить правду, словно это уродливая треснувшая ваза.
Она перевела взгляд на побелевшее лицо Ирен, на которую слово «продали» произвело такое же сильное впечатление, как на меня.
– Разумеется, те артисты, которые лгут самим себе и друг другу, – продолжала Феба своим резким голосом, – считали, что это хорошо. Они были бы шокированы моим мнением. А я считала, что это ничуть не лучше того, что происходит с мисс Вильгельминой. Она с пятнадцати лет удирала, чтобы пофлиртовать с любым мужчиной, который желал взглянуть на ее подвязки.
– Вильгельмина? – повторила Ирена в крайнем изумлении.
Я хорошо ее знала и никогда прежде не видела, чтобы она до такой степени утратила равновесие.
– Мы только что повидали Мину – перед тем, как прийти сюда, – сообщила подруга. Она ухватилась за тему, далекую от того, что произошло с ней самой.
Феба разразилась издевательским смехом:
– Мина? Вот как ее теперь зовут! Я слышала, она вышла замуж за того, чье положение гораздо выше нашего. Да, между поцелуем и обручальным кольцом большая дистанция, но Вильгельмина ее преодолела. – Она подалась в сторону Ирен. – Разве ты не помнишь все это шушуканье насчет того, что она такая хрупкая и у нее чахотка? Дескать, поэтому она пропускает столько представлений! Какая там чахотка! Все дело было в спиртном и в мужчинах, которые угощали ее выпивкой.
– Я полагаю, – слабым голосом заметила я, – что подобные печальные истории иногда случаются в театре.
– В театре, мисс? Я ничего не знаю о театрах. Все мы были артистами вульгарного варьете. Диковинные уродцы и вундеркинды. Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной в детстве была такая фея-крестная, как вы!
Карлица так сильно наклонилась, что чуть не опрокинулась вместе с креслом-качалкой, но затем с трудом выпрямилась. Мне хотелось отодвинуться от нее подальше. Меня отталкивала не внешность Фебы, а ее чудовищное несчастье. Она напомнила мне Румпельштильцхена[55] из сказки – озлобленного старика, которому нравилось лишать юных девушек последней капли надежды.
– Феи-крестные. – Ирен выхватила из нашей беседы одно слово. – Я выросла среди них, – с мечтательным видом продолжила она. Голос ее звучал как виолончель, тихо и нежно.
Кроткий ответ гасит гнев. А еще он завораживает. Примадонна мастерски умела разрядить обстановку.
Напряженные черты лица Фебы слегка разгладились.
– Ты была чаровницей, солнечным лучиком. Не то что эта распутница Вильгельмина… И все же, хотя она с малых лет была эгоисткой, я бы не пожелала ей той участи, которая ее постигла. Я думала, ты этого избежала. – Феба сурово посмотрела на Ирен, но при этом ее глаза как-то подозрительно заблестели. – Но тогда все были за то, чтобы ты училась вокалу у того маэстро. Он даже не был одним из нас – уж слишком хорош! А потом ты покинула подмостки, а когда приходила нас навестить, тебя было не узнать. Да и ты едва нас узнавала. И в один прекрасный день ты больше не вернулась. А потом мы услышали, что ты уехала в Европу. Не сказав никому ни слова. Шагнула наверх и забыла нас, как Вильгельмина. Правда, у тебя был иной путь, чем у нее: ты ушла с маэстро и никогда уже не была прежней.
