Кэрол Дуглас - Роковая женщина
– Сколько мне было лет, когда это случилось?
– Ты была не такой юной, как Вильгельмина. Впрочем, она уже родилась старой и очень рано узнала, где находится лесенка, по которой можно выбраться из сточной канавы. И все-таки пару раз она дорого заплатила за то, что выбрала не ту ступеньку. Очень дорого. У тебя есть дети?
Феба так резко сменила тему, что это удивило даже невозмутимую Ирен.
– Нет… пока что.
– Возраст уже не тот?
– Возможно. – Подруга с трудом взяла себя в руки. Разговор коснулся того, что она никогда не позволяла обсуждать на публике: ее личной жизни. – Но это мое дело и моего мужа.
– Подцепила муженька, не правда ли? Богатого и с положением?
– Доброго и порядочного. И это он подцепил меня.
Феба вдруг перевела взгляд на меня. Маленькие обсидиановые глазки буравили мое лицо.
– Вы выглядите респектабельной женщиной.
– Я действительно респектабельна! Мой отец был священником.
– Священники… У нас их тут не так уж много. Сойдет и проповедник. Итак, вы согласны с тем, что у мисс Рины порядочный супруг и достойная репутация?
– Годфри, ее муж… в высшей степени порядочен. Более того, он настоящий принц, мудрый и добрый. А еще он блестящий адвокат и…
Маленькая женщина отмахнулась своей короткой ручкой. Жест был настолько детским, что мне захотелось обнять Фебу, чтобы умерить ее гнев.
– Священники и адвокаты. Я мало что о них знаю. Однако ваша подруга одета так, что ей было бы не стыдно предстать перед королевой. Надеюсь, она приобрела свои наряды честным путем.
– Абсолютно честным! – горячо заверила я. – Лично меня не особенно интересуют материальные вещи, но Ирен – оперная певица, и ей позволительно иметь дорогостоящие причуды. Тем более что она способна заработать на них, не жертвуя честностью и честью.
– Гм-м! – раздраженно произнесла Феба. По-видимому, ее не убедили мои доводы.
– Я работаю, – вмешалась в разговор Ирен, – сыщицей в агентстве Пинкертона.
Вот тебе и честность! Что за вопиющая ложь?! И это после того, как я ее так пламенно защищала!
– Моя дорогая Дюймовочка, – сказала подруга, и меня резануло упоминание сценического имени хозяйки, – я очень тронута, что ты беспокоишься о моей морали! Но позволь заверить тебя, что в Париже, Лондоне и, возможно, в Нью-Йорке меня знают как немыслимо респектабельную леди. Я сделала почетную карьеру оперной певицы. И каково бы ни было твое мнение насчет того, что я покинула подмостки варьете ради занятий вокалом с маэстро, результаты в высшей степени респектабельны.
– Это правда? – спросила меня карлица. Тон у нее был властным, как у овдовевшей королевы.
– Конечно. Я бы никогда не связалась с demi-mondaine[56].
– Еще одна непонятная профессия, вроде священников и адвокатов?
– Нет, ничего подобного! – в ужасе возразила я. – Это французское слово, означающее женщину, репутация которой скомпрометирована. С Ирен такого не случалось. Я могу в этом поклясться.
– Не так уж много на свете женщин, которые не были бы скомпрометированы.
В комнате воцарилось молчание. За прошедшие годы я побывала вместе с Ирен во многих местах, которые мне не следовало посещать. Но эти меблированные комнаты в Нью-Йорке дались, пожалуй, тяжелее всего. С улицы слабо доносился шум, словно кричали чайки, – а в качалке сидела карлица, требовавшая ответов, как строгий судья.
– Благодарю тебя, Нелл, – сухо вымолвила Ирен, – но я в состоянии сама защитить свою репутацию. Однако меня весьма заинтересовала репутация Мины. Я смутно ее помню. Но ты, Феба, была старше нас, поэтому лучше знаешь, что с ней произошло. Тогда старшие предпочитали скрывать от меня некоторые вещи. Наверное, поэтому я меньше помню о тех днях, нежели о своем раннем детстве.
– Так оно лучше, – пробормотала Феба, ерзая в качалке не как беспокойный ребенок, а как старая женщина, у которой постоянно что-то болит. – Твои первые годы, Рина, напоминали молочные реки с кисельными берегами. Ты была просто прелесть, когда танцевала в клетчатом чепчике в водевиле. Все души в тебе не чаяли. И не спрашивай меня, откуда ты появилась. Просто в один прекрасный день ты оказалась среди нас, вот и все.
– С кем я жила? Кто ухаживал за мной?
– Ты жила то тут, то там, и о тебе заботились все по очереди. Первый год ты спала в сундуке у Софи. Тебя сфотографировали в этой импровизированной колыбели и даже поместили снимок на афише. «Маленькая мисс Рина. Родилась в сундуке».
Одно время тебя хотели представлять в афише карлицей: ведь ты так рано для своего возраста начала петь и танцевать. Но я подняла шум. Уж раз мне светило будущее лишь в качестве диковинного уродца, то хотелось быть вне конкуренции. Единственной на афише. Ты должна была вырасти… и выросла.
– А Мина росла вместе со мной, в театре?
– Вместе с тобой? Господи, нет! Для Мины не существовало никаких «вместе»! Эта девчонка считала, что она пуп земли. Ей было наплевать даже на родную сестру, и собственная развязность не довела ее до добра. Но тебе я отдаю должное: ты никогда не попадала в беду. Как это раздражало Мину! Просто бесило! Ее лицо багровело, и она начинала колотить кулаками и ногами всякого, кто подвернется. – Феба захихикала с присвистом и сразу же закашлялась.
– Может быть, мы тебя утомляем? – предположила Ирен. Она не выносила кашель: он напоминал ей о тех временах, когда она вынуждена была беречь голос. – Мы можем зайти в другой день.
Она действительно встревожилась. Карлица согнулась пополам, и качалка под ней ходила ходуном.
Мы с Ирен поспешили на помощь и стали поить Фебу лимонадом и хлопать по спине. Вскоре она выпрямилась, утирая слезы, текущие по щекам и подбородку.
– Это из-за опилок, которыми посыпали сцену перед выступлением акробатов. Так на чем я остановилась? Ах да. Ты хотела знать, интересовался ли тобой кто-нибудь, когда ты была ребенком. – Она откинулась на спинку качалки, прикрыла распухший от слез глаз и со значительным видом сказала: – Конечно, интересовались, особенно когда ты уже чуть подросла. Но я сомневаюсь, что тебе хочется узнать про такого рода интерес.
Ирен нахмурилась, а хозяйка продолжила:
– Я видела очень многое, чего от меня никак не ожидали. Поскольку я карлица, считалось, что мне не хватает не только роста, но и мозгов. А еще меня легко не заметить. Из меня бы получился хороший детектив для агентства Пинкертона, – сказала она и вдруг усмехнулась Ирен. – О, сначала меня замечали, но, присмотревшись повнимательнее, притворялись, будто не видят. Им никогда не приходило в голову, что я-то их прекрасно вижу – и слышу.
– У тебя как будто была шапка-невидимка, – заметила Ирен.
– Вот именно! Ты всегда была сообразительной девочкой. И ты права насчет того, что у тебя была целая стайка фей-крестных – как у Спящей Красавицы в старой сказке. Когда Мина начинала беситься, они тебя защищали. Вот почему я не могла понять, почему они передали тебя маэстро.
Меня заинтриговала эта фраза – «передали маэстро», – но Ирен, казалось, меньше всего интересует эта часть истории.
То, что я считала самым важным, всегда казалось ей пустяком – и наоборот. Возможно, мы так хорошо ладили, потому что были слишком разными: споры теряли всякий смысл.
С другой стороны, Ирен часто проявляла безразличие к тому, что касалось лично ее. Казалось, она опасается открывать свои истинные эмоции. Может быть, дело в том, что она долго жила во враждебном окружении… Ведь в театральной среде зависть – самое обычное дело.
Никогда не забуду ту сопрано, которая подсыпала Ирен толченое стекло в баночку с румянами. Это было в «Ла Скала», где у подруги состоялся дебют в большой опере: она исполняла партию Золушки. Вместо того чтобы щеголять на сцене в драгоценностях, подаренных щедрым любовником (как делает большинство оперных див), Ирен уговорила своего бывшего американского клиента, мистера Тиффани, сыграть роль ее феи-крестной. Он одолжил ей потрясающую бриллиантовую перевязь, которую она приколола к корсажу. Не он ли тот маэстро, ключевая фигура ее прошлого и недавних убийств? О, вряд ли! Просто нелепые фантазии старой девы с буйным воображением.
У Ирен имелся еще один вопрос для нашей маленькой хозяйки.
– Возвращаясь к моим ранним годам… Была ли у меня фея-крестная не из театральной среды?
– Какая-нибудь миллионерша? Вот было бы славно! Но боюсь, что нет. К нам захаживали благотворительницы, и я помню одну из них. Она была в черном, что наводило меня на мысли о монахине. Эта женщина приходила, чтобы позаботиться о детях. Она питала к ним большую слабость. Хватала тебя и начинала укачивать, как младенца, хотя тебе было уже три года. Кажется, она тебе нравилась. Ты всегда дергала ее за ленты шляпки. У нее было красивое лицо, как у Мадонны. Глаза синие, как кобальт…
Ирен переглянулась со мной: снова та женщина в черном!
– А ты помнишь имя?
