Луиза Пенни - Разные оттенки смерти
Бовуар отрицательно покачал головой, а Гамаш кивнул:
– Это уэстмаунтское[63] заведение.
– Как, судя по всему, и сама Сюзанна. Я только что позвонила туда. Говорила с одной из старших официанток. Некая Лорен. Она подтвердила, что Сюзанна проработала там двадцать лет. Но когда я спросила, в какие часы работает Сюзанна, Лорен стала отвечать уклончиво. И в конце концов признала, что они все прикрывают друг друга, когда удается получить заказ на обслуживание частной вечеринки. Сюзанна должна была работать в дневную смену, но в субботу ее не было. А вчера она работала как обычно. Ее смена начинается в одиннадцать.
– «Обслуживание частных вечеринок» – это не означает?.. – начал было Бовуар.
– Проституции? – спросила Лакост. – Женщине шестьдесят два. Хотя она занималась этим много лет назад. Два ареста за проституцию и один за кражу со взломом. Это было в начале восьмидесятых. Еще ей предъявлялось обвинение в воровстве.
Гамаш и Бовуар удивленно подняли брови. Впрочем, это было давно, к тому же от таких преступлений до убийства путь неблизкий.
– Еще я нашла ее налоговую декларацию. Задекларированный доход в прошлом году у нее был двадцать три тысячи долларов. Но она в долгах как в шелках. По кредитным картам. У нее их три, и по всем кредит исчерпан. Она, похоже, не думает о кредитном лимите, ее цель – потратить деньги. Как и большинство людей, запутавшихся в долгах, она обманывает кредиторов, но все скоро кончится крахом.
– Она это понимает? – спросил Гамаш.
– Это трудно не понимать, если только ты не пребываешь в иллюзиях с утра до ночи.
– Ты ее не видела, – сказал Бовуар. – Иллюзии – это лучшее, что у нее есть.
Андре Кастонге почуял запах кофе.
Он лежал в кровати на удобном матрасе, под простыней плотностью в 600 нитей и одеялом из гусиного пуха. Ему хотелось одного – умереть.
Ему казалось, что он упал с большой высоты. Но каким-то образом выжил. Правда, был весь в синяках и сплющен, как блин. Он протянул трясущуюся руку к стакану с водой и допил то, что там оставалось. Ему стало получше.
Он медленно сел, постепенно приспосабливаясь к каждому новому положению. Наконец он встал, натянул на дряблое тело халат. «Больше никогда, – сказал он себе, пришлепав в ванную и уставившись на свое отражение в зеркале. – Никогда».
Но то же самое он говорил и вчера. И днем раньше. И еще днем раньше.
Команда полицейских провела утро в оперативном штабе, оборудованном в старом здании вокзала – невысоком кирпичном доме, построенном сто лет назад на другом берегу речушки Белла-Белла. Здание было заброшенным, поезда просто перестали здесь останавливаться много десятилетий назад. Без всяких объяснений.
Еще некоторое время поезда проезжали мимо, петляли по долине между гор, исчезали за поворотом.
Но в один прекрасный день прекратилось и это. Двенадцатичасовой экспресс перестал ходить. Обычный трехчасовой в Вермонт тоже исчез.
Обитателям деревни не по чему стало сверять часы.
Так в Трех Соснах остановилось время.
Вокзал пустовал до того дня, когда Рут Зардо пришла в голову мысль, никак не связанная с оливками и кубиками льда. Добровольная пожарная команда Трех Сосен должна занять это помещение. И потому, возглавляемые Рут, они двинулись в старое кирпичное здание и обустроились там.
И так же это сделала теперь команда полицейских. В одной половине большого помещения размещалось пожарное оборудование, топоры, шланги, шлемы. Пожарная машина. В другой половине стояли письменные столы с компьютерами, принтерами, сканерами. На стенах висели постеры с инструкциями по противопожарной безопасности, детальная карта района, фотографии прежних лауреатов поэтической премии генерал-губернатора, включая Рут, и несколько больших досок с заголовками: «Подозреваемые», «Вещдоки», «Жертва» и «Вопросы».
Вопросов было много, и команда целое утро пыталась найти на них ответы. Поступил подробный отчет коронера, и инспектор Бовуар ознакомился с ним, как и с другими вещдоками. Он пытался выяснить, как умерла Лилиан, а агент Лакост пыталась понять, как она жила. Собирала информацию о том, как Лилиан проводила время в Нью-Йорке, узнавала о ее браке, о ее друзьях, коллегах. Чем она занималась, что думала. Что думали о ней другие.
А старший инспектор Гамаш сводил все это воедино.
Он начал со своего стола, прочел за чашкой кофе доклады предыдущего дня и вечера. Сегодняшнего утра.
Потом он взял со стола большую синюю книгу и отправился прогуляться. Он машинально направился в деревню, но остановился на каменном мосту, перекинутом через речушку.
На скамье на деревенском лугу сидела Рут. Она вроде бы ничем не была занята, хотя старший инспектор знал, что это не так. Она делала самое трудное, что может быть в мире.
Она ждала и надеялась.
На его глазах она подняла к небесам седую голову и прислушалась. К далекому звуку, похожему на звук поезда. Кто-то возвращался домой. Потом ее голова опустилась.
Сколько же она будет ждать? Уже июнь подходил к середине. Сколько других отцов и матерей сидели так же, как Рут, в ожидании, в надежде? Прислушиваясь к шуму поезда? Думая, что вот сейчас поезд остановится и из вагона выйдет такой знакомый им молодой человек, вернувшийся через Дьепп и Арнхем из мест с красивыми названиями Вими-Ридж, Фландрские поля, Пашендейль?
Сколько может жить надежда?
Рут снова подняла голову к небесам и прислушалась. Потом опять опустила.
Вечность, ответил сам себе Гамаш.
А если надежда длится вечность, то сколько длится ненависть?
Он отвернулся, не желая беспокоить Рут. Ему нужно было провести какое-то время в тишине – почитать, подумать. Поэтому он пошел назад мимо старого железнодорожного вокзала и по грунтовой дороге, одной из тех, что отходили по радиусу от деревенского луга. Он много гулял вокруг Трех Сосен, но по этой дороге шел впервые.
Вдоль дороги высились громадные клены, их ветви встречались над его головой, листья не пропускали солнечные лучи. Но не совсем. Часть из них проникала сквозь кроны и мягкими просветами пятнала грунтовую дорогу, пятнала Гамаша, пятнала книгу в его руке.
Гамаш нашел большой серый камень, обнажение горной породы у обочины дороги. Сел, надел очки, закинул ногу на ногу и открыл книгу.
Час спустя он закрыл ее и уставился перед собой. Потом поднялся, прошел еще некоторое расстояние по туннелю света и тени. В лесу он видел сухие листья и плотные заросли резных папоротников, слышал верещание бурундуков и щебет птиц. Он чувствовал все это, хотя его мысли были далеко.
Наконец он остановился, развернулся и пошел назад, шагая медленно и целеустремленно.
Глава шестнадцатая
– Итак, – сказал Гамаш, усаживаясь на стул за импровизированным столом для совещаний, – расскажите мне, что вы знаете.
– Полный отчет доктора Харрис пришел сегодня утром, – начал Бовуар, встав перед листами бумаги, закрепленными на стене. Он помахал маркером с неснятым колпачком у себя под носом. – Шея Лилиан Дайсон была сломана, скручена одним резким движением. – Он показал, как это могло быть сделано. – Синяков на лице или руках не обнаружено. Есть только маленькая точка на шее в месте перелома.
– И о чем это нам говорит? – спросил Гамаш.
– О том, что смерть наступила мгновенно, – ответил Бовуар, записывая это жирным шрифтом.
Он любил эту часть следствия. Сведение воедино вещдоков, свидетельских показаний. Когда записываешь это маркером, факты обретают свойства истины.
– Как мы и предполагали, ее застали врасплох. Доктор Харрис говорит, что убийца мог быть как мужчиной, так и женщиной. Вероятно, не стариком. Для сворачивания шеи требуется определенная сила. Убийца был, вероятно, не ниже мадам Дайсон, – сказал Бовуар, справляясь с записью в блокноте, который держал в руке. – Но поскольку в ней было пять футов пять дюймов, большинство людей выше ее.
– А какой рост у Клары Морроу? – спросила Лакост.
Мужчины переглянулись.
– Я бы сказал, что приблизительно такой же, – проговорил Бовуар.
Гамаш кивнул. Как это ни прискорбно, вопрос был вполне уместен.
– Никаких других повреждений на теле нет, – продолжил Бовуар. – Сексуального насилия не было. Никаких свидетельств этого не обнаружено. У нее было несколько лишних фунтов, но не очень много. Часа за два до смерти она пообедала. В «Макдоналдсе».
Бовуар попытался не думать о «Хэппи Мил», обнаруженном в желудке убитой.
– Еще какая-нибудь еда у нее в желудке была? – спросила Лакост. – Еда с вечеринки?
– Никакой.
– Следы алкоголя или наркотиков в ее сосудистой системе? – спросил Гамаш.
– Никаких.
Старший инспектор посмотрел на агента Лакост. Она опустила глаза в свои записи и принялась читать:
– Бывший муж Лилиан Дайсон был трубачом, джазистом в Нью-Йорке. Познакомился с Лилиан на художественной выставке. Он играл на вечеринке, а она была одной из приглашенных. Их потянуло друг к другу. Оба, судя по всему, были алкоголиками. Они поженились и на какое-то время, видимо, бросили пить. Потом все пошло в тартарары. Для них обоих. Он стал принимать метамфетамины, но еще увлекся морфием. Его прогнали с гастролей. Их выселили из квартиры. В общем, начался кошмар. В конечном счете она ушла от него. Жила с другими мужчинами. Двоих из них я нашла. Остальных не знаю. Связи, видимо, были случайными. И похоже, она все больше впадала в отчаяние.
