Скрип на лестнице - Айисдоттир Эва Бьерг

– Да. Месяц дома. Но я в это время учусь, так что много отдыхать не получается. – Он улыбнулся и остановился на лестничной площадке. – А ты где работаешь? Ты ведь не с работы пришла?

– С работы. Я в полиции. Сегодня был длинный рабочий день. – Она зевнула, словно для того, чтобы подчеркнуть, как устала.

Парень кивнул. Перед тем как скрыться в квартире напротив, он сказал ей не стесняться и стучаться к нему, если ей потребуются яйца или сахар. «Правда, у меня ни того ни другого нет, но гостей я люблю», – усмехнулся он.

Когда Эльма вошла к себе в квартиру, ее встретила тишина. Вскоре квартира наполнилась журчанием воды: Эльма стала наполнять ванну. Она разделась и бросила одежду на темный кафель. Куча одежды на полу с каждым днем все росла, но это не беспокоило ее: в квартире все равно беспорядок, подумаешь, одной тряпкой больше или меньше. Пакеты из мебельного магазина до сих пор стояли в кухне нераспакованными. Нераспечатанный пакет молока в холодильнике был просрочен еще несколько дней назад. На этой неделе у нее не было времени навести порядок в своей жизни.

Она осторожно погрузила тело в горячую ванну и почувствовала, что наконец может расслабиться. Дрожь унялась, и она не смогла устоять перед соблазном погрузить под воду и голову. Но об этом она тотчас пожалела. Когда она ложилась спать с мокрой головой, утром у нее волосы торчали как трава на неухоженном газоне.

На следующий день они собирались поговорить с Эйриком. Хёрд истолковал наличие документов о разводе как подтверждение того, что виновен именно Эйрик, но у Эльмы такая уверенность отсутствовала. До сих пор не было выяснено, как Эйрик подкинул машину в тот гараж. Он и хозяева того дома никак не были связаны друг с другом. Она надеялась, что техотдел найдет в машине что-нибудь, что прольет больше света на происшедшее. Фотография девочки (она была уверена, что это именно Элисабет) по-прежнему занимала все ее мысли. Элисабет не хотела возвращаться в Акранес из-за человека, сделавшего этот снимок? Он все еще жил в этом городе?

Ее веки отяжелели, она почувствовала, как по телу разливается истома. Ее дыхание замедлилось, поверхность горячей воды стала почти зеркальной.

Она лежала в мягкой постели. Белое постельное белье с вышитыми цветочками прикасалось к ее телу. В темной комнате стояла нестерпимая жара. Он сидел на краю кровати спиной к ней и смотрел в окно. А за окном была только чернота и фонари, светящие на темный асфальт. Она приподнялась и потянулась, чтобы положить руку на его голую спину. «Давид!» – прошептала она – и ухватила пустоту.

Она вздрогнула, проснулась и открыла глаза. Белизна кафельных стен резала глаза. Вода в ванне остыла. Она вылезла оттуда и плотно закуталась в мягкий халат. Когда она наконец заснула, ночь прошла без снов, и когда она проснулась вновь, разлука была нестерпима.

Званый ужин начался обыкновенно. Ауса подошла вслед за Хендриком к синему дому, и двери открылись, не успели они позвонить. Их встретила широко улыбающаяся Тоурни. Как и часто прежде, при виде Тоурни Аусу охватил комплекс неполноценности. Она всегда так роскошно выглядела, блузка так хорошо сидела на ней, а юбка так сочеталась с высокими каблуками. Сама Ауса была в одежде, которая стоила целое состояние, но это, казалось, было не важно: все равно она никогда не выглядела так шикарно, как Тоурни. Она знала, что и Хендрик так считает. Они по обычаю расцеловались в обе щеки, а потом вошли в дом и сняли верхнюю одежду.

– Как здесь хорошо пахнет, – пробасил Хендрик и глубоко вдохнул. Перед походом в гости он выпил бокал виски, и, как обычно, после этого его голос стал ниже, а дикция менее четкой. Впрочем, виски не помешало ему вести машину, и Ауса уже давно перестала возмущаться по этому поводу. Вряд ли полиция стала бы останавливать Хендрика Бьяртнасона. Нет, он думал, что такого быть не может. А Ауса почти надеялась, что его все-таки остановят. Каждый раз, завидев белую полицейскую машину, она решительно заглядывала в нее. А потом не могла унять раздражение по поводу того, что полицейские только приветствуют Хендрика кивком, а ни разу так и не остановили.

– Харальд на кухне. Хендрик, поди поздоровайся с ним, а нам, девочкам, надо немного поболтать. – Тоурни подмигнула Аусе. Она взяла ее под руку, повела в парадную гостиную и предложила сесть. – Что нового в семье? – Тоурни достала из застекленного буфета два хрустальных бокала и до половины наполнила их портвейном. Затем она села рядом с Аусой и стала смотреть на нее своими серо-голубыми глазами.

– Да нет особых новостей, – сказала Ауса, прихлебывая вино.

– Как чувствует себя Хендрик после того, как оставил работу? Ему, наверное, дома тяжело, ведь он всю жизнь работал за троих. – Тоурни скрестила ноги и одернула юбку.

– Он в гольф играет. Я его дома почти не вижу: все гольф да гольф, – ответила Ауса, делая второй глоток. Она ощутила, как от вина внутри у нее потеплело.

Тоурни заливисто рассмеялась:

– Милочка, тебе нужно какое-нибудь хобби. Приходи ко мне в группу любителей пеших прогулок. Тут дело даже не в том, чтобы двигаться, хотя это всем полезно, а в общении.

Ауса тихонько вздохнула. Тоурни уже несколько лет пытается заполучить ее в эту группу. Как удалось выяснить, пешим прогулкам они там посвящали только половину времени, а вторую половину пили кофе и ели пирожные. И это называлось двигаться.

– Я подумаю. – Ауса по опыту знала, что спорить с Тоурни бесполезно.

– Тебе будет полезно. Иметь хобби – это важно. – Тоурни послала Аусе ободряющую улыбку. – Давай сюда свой бокал, я еще налью.

Ауса посмотрела на свой бокал. Она даже не заметила, как быстро его опустошила. Пила она крайне редко и только небольшие порции. Наверное, просто по старой привычке. Она всегда воздерживалась от этого, потому что Хендрик выпивал много, а кто-то в доме должен сохранять трезвый рассудок. А сейчас ей ни о ком не надо было думать, кроме себя самой. Больше не надо было беспокоиться ни о детях, ни о чем. Ей понравилось ощущение, когда на нее спустился хмель. Все стало каким-то нереальным. Ведь в последнее время окружающий мир был чересчур уж реальным. А ей хотелось ненадолго скрыться. На миг все забыть.

– Когда-то я по вечерам ходила в клуб рукоделия, – быстро проговорила она. В ее голове вдруг ожило воспоминание: спицы, стулья, обтянутые бурой холстиной, болтовня женщин. – А сейчас просто дома вяжу.

Помнила она и то, почему перестала туда ходить.

– А почему ты перестала туда ходить? – веселым тоном спросила Тоурни.

– Тогда Хендрик по вечерам бывал дома. А потом перестал бывать дома, а мне надо было смотреть за детьми, – сказала Ауса, откидываясь на спинку дивана. Она зевнула и погрузилась глубже в темно-коричневую кожу. Она представила себе вечера, которые провела вдали от дома. Квартиру, в которой они жили, с коврами в гостиной и балками на чердаке, служившем спальней. Черный песок и волны моря. Она представила себе светлые волосы. Голубые глаза. На миг она почувствовала, что вот-вот расплачется. Она уже годами не плакала. С самого того несчастного случая. Тогда она много месяцев рыдала, а потом как будто исчерпала весь запас слез. Как будто у нее шлюзы пересохли. Как будто на всю жизнь наплакалась. И сейчас она не плакала – это было что-то другое.

Это чувство началось как онемение пальцев. Потом онемение распространилось на всю руку и спину. Она почувствовала, как у нее становятся дыбом волосы – а потом боль. Как внезапный удар. Она услышала, как вдалеке кто-то зовет ее по имени, а потом этот голос умолк – и все остальное тоже.

Акранес 1990

– Что ты наделала? – Сара переводила взгляд то на нее, то на кошку.

– Сара, это всего лишь бродячая кошка, – ответила Элисабет, ковыряя песок палкой. – Ее никто не хватится.

Сара не отвечала. Ей это не требовалось.

Они пошли дальше в молчании. Элисабет начала жалеть о том, что сделала. Кошку ей было не жаль, нет, она просто не могла вынести этого обвинительного тона в голосе Сары и как она смотрит на нее, словно она ненормальная. А еще она боялась, что Сара больше не захочет с ней дружить, когда узнает, какая она плохая. Что она способна сделать.