Монс Каллентофт - Дикая весна
Но она справилась с этой ситуацией.
Она сильнее нас – мы никогда такими не были и никогда не станем».
Янне роняет на землю секатор.
«Проклятье», – думает он. Слезает с лестницы. Опускается на колени рядом с одиноким садовым инструментом. Видит перед своим внутренним взором лицо другой женщины, но даже не решается представить себе, как поведет себя Малин, если все зайдет так далеко, что будет оглашено публично. Туве ничего не знает – такое ощущение, что она даже ни о чем не подозревает; она полностью занята своей жизнью и может быть слепа к некоторым вещам, как это могут только подростки.
Секатор снова у него в руке.
Но, возможно, эти отношения все же станут официальными.
«Малин.
Может быть, это единственный способ обрубить те связи, которые есть между нами, связи взрослой любви, которые все еще соединяют нас.
Их пора обрубить. Мы все же навсегда останемся соединенными в Туве.
Она – это мы, самое лучшее от нас двоих, наш человек».
Глава 30
Мы видим тебя, Малин, в конторе адвоката. Сейчас ты узнаешь нечто важное; ты возмущена и напугана, и ты чувствуешь, что взорвешься от всех тех чувств, которыми перенасыщен воздух в кабинете, где вы все собрались.
Адвокат представил тебе женщину.
Она попросила разрешения сама рассказать, кто она такая. Будь спокойна, Малин, – она не твоя мать.
Сейчас она начнет говорить, и хотя весь твой мир покачнется, знай: то, что она тебе расскажет, – это новая возможность, подарок, и, вероятно, самый прекрасный подарок.
* * *Малин раздувает ноздри, чувствует, как те нервно подергиваются, и сидит, уставившись на картину (или это репродукция?), висящую на стене за спиной адвоката.
Она узнает картину, но не может вспомнить, где ее видела. На картине – изображение людей в гамаке, но они нарисованы в виде силуэтов, словно сбежавшие из собственной жизни. Кажется, эта вещь висела в замке Роксо, где они нашли гениального компьютерного выскочку убитым и сброшенным в ров.
Малин хочет погрузиться в картину, но реальность не отпускает ее.
Папа.
Он пока не произнес ни слова, и кажется, что дух мамы порхает по комнате, снова делая его тем безответным существом, которым он часто бывал в ее присутствии.
Но теперь Малин чувствует – он не контролирует ситуацию. И драма, написанная и срежиссированная иными силами, будет разыграна до финала.
Женщина, которую представили как Бритту Экхольм, стоит, повернувшись к Малин, смотрит ей в глаза и начинает говорить.
– Как только что сказал адвокат Стандквист, меня зовут Бритта Экхольм. Более тридцати лет я работаю в интернате «Норргорден» в Хельсингланде. В последние пятнадцать лет – в должности заведующей. В нашем интернате нет стариков; мы существуем в первую очередь для тех детей, о которых не в состоянии позаботиться их родители, – для детей, которые родились с тяжелыми нарушениями или приобрели их в ранние годы жизни. Многие живут у нас очень давно. Наш интернат стал для них родным домом.
«Проклятье!»
Малин уже догадывается, куда клонит женщина, не хочет слушать дальше – или хочет как раз этого? У женщины мягкий голос умелого рассказчика.
– Более тридцати лет я являюсь опекуном Стефана Мальмо.
Мальмо.
Она хочет обернуться к отцу, но не может, хочет крикнуть ему – какого дьявола? Что вы натворили? Что ты натворил? Но она сидит молча, не мешая Бритте Экхольм продолжать свой рассказ.
Мальмо.
Девичья фамилия матери. И весь рассказ женщины и адвоката – как единый выдох, словно кто-то заставлял Малин задерживать дыхание всю ее жизнь, и вот, наконец, она может освободиться от этого и снова дышать.
А что затем?
Затем – невысказанная ярость. Чувство, что ее предали. Украли у нее нечто важное. Нечто, из-за чего она всю жизнь ощущала в себе какую-то незаконченность.
А потом – жажда мести.
* * *– Стало быть, в нашем интернате проживает Стефан Мальмо. Ему тридцать один год, и у него тяжелые функциональные нарушения, как моторные, так и интеллектуальные. Он попал к нам в возрасте нескольких недель и прожил у нас всю свою жизнь. Я здесь, чтобы представлять его интересы при оглашении завещания его матери.
Адвокат откашливается, вытягивает шею и выглядит уже не таким похмельным, но его попытки напустить на себя важность кончаются неудачей – вид у него скорее нелепый.
Бритта Экхольм умолкает, когда Юхан Страндквист продолжает:
– В работе над описью имущества в базе регистрационного учета населения обнаружились другие дети. Выяснилось, Малин, что у твоей матери был сын, которого она отдала при рождении и который теперь имеет право на половину наследства. Правда, дележ произойдет только после смерти твоего отца, но с чисто юридической точки зрения все доли должны быть установлены на нынешнем этапе на случай появления детей от других браков. Я только хочу подчеркнуть, что эту информацию обнаружил я и что она явилась для меня полной неожиданностью.
«Папа.
Ты наверняка знал».
Малин закрывает глаза, делает несколько коротких мощных вдохов, затем произносит:
– Стало быть, этот Стефан Мальмо – мой брат?
– Да, – отвечает Бритта Экхольм.
Лицо без лица, лишенная выражения маска, превращающаяся в человеческое лицо.
– Он твой единоутробный брат, – уточняет Бритта Экхольм.
– Значит, у меня есть младший брат?
Папа. Малин не видит его глаз – есть ли в его взгляде мольба о прощении? Стыд? Он осел еще глубже в кресло, плечи придавлены невидимой тяжестью.
– Все эти годы твоя мать не желала поддерживать с нами контакты. Я неоднократно звонил ей, но она каждый раз сердилась, возмущалась и просила оставить ее семью в покое.
«Мама?
Папа, а ты?
Тебя как будто нет в кабинете. Словно и адвокат, и женщина из интерната решили презирать тебя.
Брат? Единоутробный брат? Стало быть, папа, ты ему даже не отец? А я – почему мне не сказали, что он есть? А дальше уж я бы сама решила, это, черт подери, мой выбор…»
Малин вскакивает, смотрит на папу, переводит взгляд на незнакомую женщину и кричит:
– Почему, черт подери, вы не связались со мной?! Если он находился у вас в интернате всю мою жизнь, почему вы не позвонили мне? Может быть, я захотела бы пообщаться с братом…
Она осознает, что ее гнев должен быть направлен против отца, однако не может заставить себя прижать его к стене, потребовать объяснений.
– У нас сложилось впечатление, что вся семья хотела, чтобы ее оставили в покое. Твоя мать много раз подчеркивала это. Наша задача состоит в том, чтобы наилучшим образом позаботиться о Стефане.
«База регистрационного учета, – думает Малин и опускается на свой стул. – Если б я хоть один раз в жизни пробила свою собственную семью по базе, то давно бы все сама узнала».
Ясность.
И нереальность – она видит перед собой крошечного мальчика, одиноко лежащего на больничной койке под казенным желтым одеялом, в углу безликой темной комнаты, и никто из его родственников не проявляет к нему никакого интереса.
Комната без любви.
Она снова вскакивает, кричит:
– А ты, ты? Ты ему даже не отец?
Тетка сказала «единоутробный брат».
Папа смотрит в пол.
Адвокат произносит, словно подводя итоги собранию акционеров:
– Твой отец не является отцом ребенка. Отец твоего брата – представитель фирмы по продаже канцелярских товаров, с которым она познакомилась, когда работала на «Сааб».
Папа медленно кивает, словно подтверждая сказанное:
– Она провела с ним одну ночь в Центральном отеле. Отец Стефана Мальмо погиб в автокатастрофе всего несколько месяцев спустя. Когда твоя мать поняла, что забеременела, делать аборт было уже поздно. Довольно долго она отрицала свое состояние, а потом уехала от нас, чтобы скрыть от окружения свою беременность. Ребенка она родила в Хельсингланде, собираясь отдать его на усыновление. Насколько я понимаю, она не хотела скандала, не желала рушить свой брак рождением внебрачного ребенка. Но такой возможности не было, поскольку ребенок родился с тяжелыми функциональными нарушениями. Тут в дело вступило общество, ребенку предоставили место в интернате, а Бритта Экхольм стала его опекуном.
– С тех пор прошло много лет, – продолжает Бритта Экхольм.
Она делает паузу, ровно дышит и смотрит на Малин, словно желая успокоить ее.
В голове у Малин мысли несутся вскачь. «Это ты, папа, отказался принять ребенка? Или она? Наверняка именно мама хотела любой ценой спасти свою трижды проклятую репутацию».
– Стефан совершенно особенный парень, знаешь ли. Тебе полезно было бы повстречаться с ним. Думаю, он был бы рад встрече с тобой, – говорит Бритта Экхольм, и в ее голосе нет ни грамма упрека, никаких обвинений, лишь надежда на что-то новое – может быть, настанет конец одиночеству? Малин чувствует, как на глаза у нее наворачиваются слезы. И тут она делает два шага к папе и бьет его открытыми ладонями – жестко, по голове и по лицу, бьет и не может остановиться, а он даже не пытается закрыться от ее ударов. Потом Малин ощущает, как чьи-то руки обхватывают ее, это адвокат и женщина из интерната, и она понимает, что все это правда, но понятия не имеет, как ей быть дальше, как выйти из всей этой ситуации, – и думает, что должна навестить его прямо сейчас, немедленно.
