Рекс Стаут - Где Цезарь кровью истекал (сборник)
Я холодно прервал его:
– Я не глухой, сэр. Вы можете плакаться сколько угодно, этим вы утруждаете только собственные легкие. Но я решительно возражаю против любых упреков, неважно, выражаются они в словах или в вашем тоне. Можно подумать, это я виноват в неудобствах. – Я специально приготовил прошлой ночью эту фразу, знал, что она понадобится. – Это путешествие – ваша идея. Вы сами хотели поехать или, скажем так, оказаться в Канауа-Спа. Шесть месяцев назад пообещали Вукчичу, что прибудете шестого апреля. Теперь вы жалеете об этом. Я тоже. Что же касается локомотива, то в таких составах используют самые новые и лучшие модели, и даже ребенку ясно…
Мы выехали из тоннеля и продолжали набирать скорость. Вульф прокричал:
– Локомотив состоит из двух тысяч трехсот девяти подвижных частей!
Я отложил журнал и ободряюще улыбнулся ему. Он патологически боится механизмов. Нельзя позволять ему думать об этом, а то нам обоим будет хуже. Надо поскорее на что-то его переключить. Но прежде чем мне удалось найти приятную тему, произошло кое-что свидетельствующее, что, как бы Вульф ни бесновался, пока я курил на платформе, он не до конца потерял присутствие духа. Дверь приоткрылась, пропуская проводника с тремя бутылками пива на подносе. Он откупорил бутылку, перелил ее содержимое в стакан, поставил оставшиеся две на столик, положил открывалку, получил от меня плату и удалился.
Поезд на повороте слегка качнуло, и лицо Вульфа исказила ярость. Затем поезд пошел плавно, Вульф взял стакан, отхлебнул раз, другой, третий и поставил его пустым на столик. Слизнув с губ пену, он тщательно вытер рот платком и принялся оглядываться по сторонам уже без малейших признаков истерики.
– Прекрасно. Не забыть бы сказать Теодору, чтобы следил за температурой в оранжерее.
– Закажите разговор из Филадельфии.
– Спасибо. Я страдаю, и ты это знаешь. Не затруднит ли это вас, мистер Гудвин, если я попрошу достать из чемодана мою книгу?
Я взял чемодан и выудил ее.
В течение получаса мы мирно катили по ночному Джерси. Все три бутылки опустели, Вульф склонился над книгой и, судя по тому что он переворачивал страницы, углубился в чтение. Я просматривал статью о сопоставлении улик в «Криминологическом журнале», но сопоставление улик не слишком меня занимало. Мой мозг трудился над проблемой, как уложить Ниро Вульфа спать.
Разумеется, дома он раздевался сам, и я не служил у него лакеем – всего лишь секретарем, телохранителем, детективом и козлом отпущения. Однако факт есть факт: скоро полночь, а он сидит в костюме, и необходимо изобрести способ, как его раздеть, чтобы при этом не перевернулся поезд. И дело не только в его неповоротливости, просто у него нет практического навыка, позволяющего сохранять равновесие в движущемся транспорте. О том, чтобы стащить с него брюки, когда он сидит, не может быть и речи: в нем от двухсот пятидесяти до пятисот фунтов. Насколько я знаю, его никогда не взвешивали, и об истинном его весе можно только гадать. Я напряженно обдумывал эту задачу и уже решил исходить из условного веса триста десять фунтов, как к нам постучали. Я крикнул, что дверь не заперта.
Вошел Марко Вукчич. Из его телефонного разговора с Вульфом около недели назад я узнал, что он едет тем же поездом. Последний раз мы виделись у нас за ужином в начале марта. Это был один из двух человек, не считая служащих, кого Вульф звал по имени. Вукчич прикрыл за собой дверь и встал посреди купе, как лев на задних лапах, – не толстый, но огромный, с непокорной гривой волос.
– Марко! – заорал Вульф. – Разве у тебя нет спального места? Какого черта ты прыгаешь в кишках этого чудовища?!
Вукчич улыбнулся, показав мощные белые зубы:
– Ниро, проклятый старый отшельник! Я не сижу, подобно тебе, как улитка в своей раковине. Но так или иначе, ты в поезде – вот это победа! Я нашел тебя и еще одного коллегу, которого не видел пять лет. Он едет в следующем вагоне. Я предложил ему встретиться с тобой. Он будет рад, если ты придешь к нему в купе.
Вульф сжал губы:
– Это просто смешно. Я не акробат. И не собираюсь вставать с места, пока эта штука не остановится.
– Каким же образом тогда… – расхохотался Вукчич и поглядел на груду багажа. – Но похоже, у тебя есть все необходимое. Да я и не предполагал, что ты пойдешь. Я лучше приведу его сюда, если можно. Об этом я и пришел спросить.
– Сейчас?
– Сейчас.
Вульф покачал головой:
– Прошу тебя, Марко. Посмотри на меня. Я не в состоянии поддерживать светский разговор.
– Ненадолго, только поздороваться.
– Нет. Думаю, что не смогу. Ты отдаешь себе отчет в том, что, если эта штуковина натолкнется на какое-нибудь препятствие, мы полетим вперед со скоростью восемьдесят миль в час? Разве это обстановка для приятного времяпрепровождения? – Он снова сжал губы и лишь слегка пошевелил ими, чтобы произнести: – Завтра!
Вукчич, который, почти так же как Вульф, привык добиваться своего, попробовал настаивать, но это ни к чему не привело. Он попытался взять Вульфа уговорами – и это не подействовало. Я зевал.
Наконец Вукчич решил плюнуть на свою затею:
– Ну ладно, завтра. Если поезд не потерпит крушение и мы останемся в живых. Я скажу Бере́ну, что ты лег спать.
– Берену? – Вульф выпрямился и даже ослабил свою мертвую хватку. – Это Жером Берен?
– Он самый. Он – один из пятнадцати.
– Приведи его. – Вульф прикрыл глаза. – Обязательно. Я хочу его видеть. Почему, черт побери, ты сразу не сказал, что это Берен?
Вукчич махнул рукой и вышел. Минуты через три он вернулся и придержал дверь для своего спутника. Вернее, спутников оказалось двое, и наиболее интересный, с моей точки зрения, вошел первым. Она сняла свою накидку, но осталась в шляпе, и от нее шел тот же свежий и пьянящий запах, что и на платформе. Я разглядел, что она молода, как любовная грёза, и глаза у нее темно-карие. Ее губы говорили о том, что она сдержанна, но любит посмеяться. Вульф окинул ее удивленным взглядом и переключил внимание на высокого грузного мужчину позади нее.
Вукчич представил собравшихся: мистер Ниро Вульф, мистер Гудвин, мистер Жером Берен, его дочь мисс Констанца Берен.
Поклонившись, я предоставил им продолжать знакомство, а сам занялся устройством сидений в нужном мне порядке. В результате три толстяка разместились на диване, любовная грёза – на стуле, а я – рядом с нею на чемодане. Она одарила меня дружеской улыбкой и отвернулась. Уголком глаза я заметил, как скривился Вульф, когда Вукчич вынул сигару, а Берен набил старую трубку и скрылся в облаках дыма. Узнав, что он отец грёзы, я начал испытывать к нему самые дружеские чувства. У него были черные с проседью волосы, борода, в которой седины встречалось еще больше, и глубокие блестящие черные глаза.
– Это мой первый приезд в Америку, – говорил он Вульфу. – Я только сейчас прочувствовал ее прелесть. В поезде чистота. Никакого мусора! А движение плавное, как полет чайки. Замечательно!
Вульфа передернуло, но Берен этого не заметил. Он гнул свое. Словами «первый приезд в Америку» он немного испугал меня. Я наклонился к своей грёзе и шепотом спросил:
– Вы говорите по-английски?
Она улыбнулась:
– О да. Вполне. Мы прожили три года в Лондоне.
– О'кей, – кивнул я и занял положение, в котором было всего удобнее на нее смотреть.
Я размышлял о том, как мудро поступил, не надев супружеского ярма на шею ни в одну из прежних попыток. Иначе сейчас мне пришлось бы скрежетать зубами. Стало быть, нужно держаться, пока зубы у меня еще достаточно крепкие. И вообще, смотреть никому не запрещено.
В это время отец ее говорил:
– Как я понял со слов Вукчича, вы собираетесь в гости к Сервану. Значит, последний вечер будет вашим. Впервые Америка удостоилась такой чести. В тысяча девятьсот тридцать втором году в Париже нас приветствовал премьер-министр, а председателем был еще живой Арман Флёри. А в двадцать седьмом – Ферид Халдах, тогда еще не профессионал. Вукчич говорит, что вы блюститель порядка. Это правда?
Вульф кивнул:
– Да, но не совсем. Я не полицейский, а частный детектив. Заманиваю преступников в ловушку и ищу улики, чтобы арестовать их. И делаю это за плату.
– Невероятно! Такая грязная работа!
Вульф попытался пожать плечами, но помешал толчок поезда. Его грозный взгляд предназначался не Берену, а поезду.
– Возможно. Каждый выбирает дело, которое способен делать без отвращения. Фабрикант детских колясок запутывается в паутине монополий и превращает рабочих в орудие для достижения своих корыстных целей. Безголовые политиканы стреляют друг в друга, и их мозги сгнивают прежде, чем им успевают поставить памятники. Мусорщику приходится копаться в пищевых отходах, а сенатору – в свидетельствах о коррупции высокопоставленных чиновников. И как знать, что́ грязнее? Разница только в том, что мусорщик получает меньше, вот и все. А я не пачкаю рук задаром, я назначаю высокую плату.
