Малавита - Бенаквиста Тонино
— Поздновато я взялся за Мелвилла, — сказал Эрван. — Прибыв сюда, я сначала прочел всего Конрада и всего Диккенса, потом всего Джойса, он был из Дублина, как мои родители. А потом я решил изучать право и взял восьмилетний курс.
Право выбирали чаще всего, на втором месте шла психология, потом, с большим отставанием, литература… Кто-то хотел узнать все тонкости Кодекса, расшифровать скрытые смыслы, ловушки, понять в деталях ту процедуру, которая отправила их доживать жизнь на этом острове. Эрван, например, получил диплом адвоката, чтобы пересмотреть свое дело и защищать себя самому. Психология и ее производные тоже ценились высоко, как все, что касалось механизмов человеческой души, начиная с собственной: некоторые проходили психоанализ по полной форме, чтобы верней сбросить балласт прошлого и спокойно смотреть в будущее. К тому же занятия по психологии служили трамплином ко многим другим наукам и позволяли лучше понять законы функционирования групп и отношения иерархии. В квартале старожилов можно было браться за какую-то область и верить, что исследуешь ее до конца, исчерпаешь вплоть до невидимых тонкостей, постоянно обновляя накопленные знания. Кто на воле мог позволить себе такую исчерпывающую позицию?
Другие заключенные учились с единственной целью доказать примерное поведение и тем самым снизить срок иногда лет на десять — пятнадцать: самые упорные таким образом уменьшили себе срок заключения со ста шестидесяти до ста пятидесяти лет.
В отличие от остального человечества старожилы Райкерса не видели в смерти конца срока. Концом срока оставался первый день, когда они могли выйти на свободу. Им нужно было цепляться за мысль, что однажды, в ближайшие двести-триста лет, они окажутся на свежем воздухе и отправятся открывать новый мир. Вот тогда можно будет и умереть.
— А потом? — спросил Эрван, зажигая свою «Ромео и Джульету».
— Потом, меня привлекает пара азиатских языков. Я столько лет боролся с китайской и японской мафией, что подумал, пора бы мне выяснить, как эти ребята устроены, а говорить на их языке — это дает кое-какие ключи.
— После того как я получил диплом по китайской медицине, я изучал тао и все методики долголетия, потом логически перешел к тай-ши. Некоторые легенды говорят про древних учителей, которые прожили от девятисот до тысячи лет.
— Я с самого юного возраста проклял любую форму физических упражнений.
— Вы придете к этому, Дон Мимино. Не сразу, но придете.
— Посмотрим. Я сначала изучу классическую медицину, потом ревматологию. Почки меня просто убивают…
В дверь постучали. В отличие от других камер камеры старожилов были отделены от коридора дверью и перегородкой, решетки были только на окнах. «Шеф» Моралес, глава команды надзирателей западного крыла, в которое входил и квартал старожилов, вошел, держа в руке пакет.
— Это посылка от моего кретина-племянника, — сказал Эрван, разрезая упаковку ножом. — Выпейте с нами по капельке ликера, Шеф.
— Времени нет, в блоке Б опять жарко.
Для формы сторож заглянул внутрь пакета, прикинул на вес несколько бутылок и вышел из камеры. Шеф Моралес, несмотря на молодость, пользовался у заключенных уважением за свою понятливость и готовность решать проблемы.
— Нам будет его не хватать, когда он уйдет на пенсию, — сказал Дон Мимино.
Эрван отвинтил крышку бутылки и вдохнул густой запах кофе.
— Мне дал его попробовать один тип, уроженец Милана, когда был здесь в семидесятых годах. Он не такой липкий, как ирландский ликер, менее приторный, и потом, я должен вам признаться, я никогда не любил ирландский виски.
Дон Мимино поднес ко рту рюмочку черноватой жидкости, которую налил ему хозяин.
— Buono.
Эрван распаковал пять других бутылок, поставил их в шкаф и собрал оберточную бумагу в кучку, чтобы бросить в помойку. Его взгляд остановился на «Газете Жюля Валлеса».
— Это же ведь французский язык, Дон?
Старый итальянец надел очки и стал внимательно изучать обложку журнала.
— Думаю, да.
— У меня нет способностей к языкам, но французский мне б наверняка понравился. Я подумаю.
— Говорят, много неправильных глаголов.
— А что, если нам заняться этим вместе, Дон Мимино? Вот так мысль! За четыре года мы будем бегло на нем говорить, и я предлагаю объявить французский официальным языком послеобеденной рюмки ликера!
— Все вы, ирландцы, сумасшедшие…
Они чокнулись и выпили до дна. Из любопытства Дон Мимино унес с собой «Газету Жюля Валлеса», чтобы на досуге глянуть на нее у себя в камере. Идея выучить французский привлекала его по одной причине: смотреть фильмы, которые показывали по каналу киноклассики, не прибегая к чтению субтитров, и среди них — детективы пятидесятых годов, которые он считал гораздо ближе к действительности, чем аналоги, предлагавшиеся в то же время американским кино. Странное дело, Жан Габен ему казался ближе, чем Джордж Рафт.
Он провел остаток дня за выучиванием сослагательного наклонения вспомогательных глаголов «быть» и «иметь». Потом он поужинал в одиночестве в своей камере и задремал под передачу итальянской эстрады по второму каналу итальянского телевидения, который принимал по спутнику. Поздно ночью он открыл глаза и так испугался бессонницы, что она явилась незамедлительно, — тогда он машинально схватил «Газету Жюля Валлеса». Да уж, слишком сложный язык… запоминать китайские идеограммы ему казалось больше по силам. Но лет через пятьдесят, шестьдесят, кто знает? Прежде чем закрыть газету и попытаться уснуть, Дон Мимино невольно остановил усталые глаза на строчке текста одной колонки внизу страницы. Слова, опять слова, но на этот раз на гораздо более знакомом языке.
Boris Godounov? If it's good enough for you, it's good enough for те!
Он выпрямился на кровати так, что хрустнули старые позвонки. Статья была подписана каким-то непонятным Уорреном Блейком.
If it's good enough for you…
Этот каламбур был его, Маурицио Галлоне, которого в более чем сорока штатах называли Дон Мимино.
… it's good enough for те!
В те редкие случаи, когда он встречал сына этого подонка Манцони, мальчишка поминал ему этого Годунова, это у них стало вроде ритуала. Да кроме этого, им и нечего было сказать друг другу.
Тремястами сорока пятью годами, которые ему оставалось провести на острове, он был обязан его отцу, Джованни Манцони.
Дону не было нужды учить французский, чтобы понять, откуда был журнал: Составлено и напечатано учениками лицея имени Жюля Валлеса, Шолон-на-Авре, Нормандия.
Срочно позвонить, во что бы то ни стало.
Он завопил на весь коридор, чтобы разбудить Шефа Моралеса.
6
Ни один из четверых не старался понравиться. Блейков мало заботило, привлекают они к себе симпатии или нет. Однако каждый на свой манер наращивал котировку во все расширяющихся кругах, которые иногда накладывались друг на друга. Кто бы ни встретил на своем пути одного из них, незамедлительно слышал о другом Блейке, иногда даже о третьем, причем самыми неисповедимыми поворотами. Только и было разговоров, что про них, — в лицее, на рынке, даже в мэрии, так что слух охватил весь город: это исключительная семья.
Добровольная работа Магги в различных благотворительных организациях в конце концов стала доступна массам. Люди отдавали дань не только ее мужеству, но и скромности, восхищались энергией и преданностью. Она активно участвовала в подготовке праздника 21 июня и выпускного вечера в лицее, вела разъяснительную кампанию о пользе сортировки пищевых отходов, заседала в ассоциациях кварталов, два раза в неделю по полдня тратила на инвентаризацию муниципальной библиотеки, а когда ее расписание оставляло час или два, закладывала основу собственной благотворительной организации, которую вскоре собиралась вынести на суд муниципалитета. Чем больше от нее требовали, тем больше Магги давала, а когда сила иссякала, когда само понятие благотворительности становилось расплывчатым, ее подстегивало горькое воспоминание о прошедших годах, и угрызения совести гнали вперед, как пика, которой тыкают в спину осужденного на казнь. Впрочем, ей самой происхождение собственного альтруизма было безразлично, имел значение только результат, — так же, впрочем, она не пыталась узнать и глубинные причины, толкавшие других добровольцев отдавать силы неизвестным людям. В самом начале деятельности ей были любопытны мотивы каждого, и она вычленила несколько архетипов. Встречались невротики, которые посвящали себя другим, избавляясь от себя. Были люди несчастные, которые давали сами, оттого что никто ничего не дал им, и наоборот, счастливчики, не переварившие собственного богатства, и бездельники, утомленные своей инертностью. Были святоши, которые шли навстречу несчастным в ореоле самоотверженности, любуясь собственным отражением в зерцале благодати, — у них и вид был соответствующий: улыбка приветливая, но скорбная, объятия широкие, как юдоль печали, а глаза грустные от зрелища многая скорби. Встречались и прогрессисты, слушавшие ближнего для очистки совести: регулярно протягивая руку обездоленным, они достигали замечательного интеллектуального самочувствия. Другие думали таким образом искупить разом все свои грехи. Еще кое-кто, противореча сам себе, считал, что мир летит в пропасть, но нельзя же оставаться равнодушным. А кто-то просто незаметно для себя взрослел.
