Алан Брэдли - О, я от призраков больна
Я сидела и радостно смотрела на нее, словно какой-нибудь лондонский щеголь, только что сказавший превосходную шутку и ожидающий, пока ее поймут все в комнате.
«Наверняка вы можете себе это позволить на зарплату инспектора?»
Я чуть не произнесла это снова.
«Мы потеряли троих», – ответила Антигона Хьюитт с бесконечным горем в голосе, взяв мужа за руку.
«Я бы хотела вернуться домой», – резко заявила я, как будто внезапно разучилась произносить все остальные слова в английском языке.
Инспектор отвез меня в Букшоу в молчании, которое выбрала я сама, и я выпрыгнула из его машины, даже не поблагодарив.
– Не так разочарована, как печальна, – сказал он, возвращая меня к настоящему. – Мы не так хорошо справляемся с этим, как другие.
– Должно быть, она ненавидит меня.
– Нет. Ненависть – для ненавистников.
Я поняла, что он имеет в виду, хотя не могла объяснить.
– Вроде того, кто убил Филлис Уиверн, – предположила я.
– Именно, – сказал он и после паузы добавил: – Итак, на чем мы остановились?
– На Гиле Кроуфорде, – напомнила я. – И потом она продолжила играть в пьесе, как будто ничего не произошло.
– Это было примерно в семь двадцать пять?
– Да.
Инспектор почесал ухо.
– Странно, не так ли? Собрать всю деревню в такую суровую погоду ради десятиминутного представления.
– Филлис Уиверн была лишь гвоздем программы, – сказала я. – Думаю, викарий планировал больше. Это для того, чтобы собрать средства на ремонт крыши, видите ли. Может, он планировал попросить выступить сестер Паддок, а потом закончить представление собственной декламацией, например «Альбертом и львом»[35]. Он, наверное, дал ей возможность выступить первой, потому что это было бы неуважением – заставлять ее ждать любителей. Хотя это мои догадки. Вам следует спросить викария, когда он вернется.
– Я так и сделаю, – сказал инспектор Хьюитт. – Возможно, ты права.
Он отодвинул манжету указательным пальцем и взглянул на часы.
– Еще пара вопросов, – продолжил он, – и я бы хотел, чтобы ты помогла мне с экспериментом.
О радость! Наконец быть признанной равной ему – или что-то в этом роде. Сам Дед Мороз не мог бы придумать лучшего подарка. (С внезапным удовольствием я припомнила, что у нас со старым джентльменом есть дело, которым мне предстоит заняться через несколько часов. Возможно, я смогу поблагодарить его лично.)
– Думаю, я справлюсь, инспектор, – ответила я, – хотя у меня довольно много дел.
Прекрати, Флавия! – подумала я. Прекрати немедленно, пока я не откусила твой язык и не выплюнула его на ковер!
– Что ж, хорошо, – сказал он. – Зачем ты пошла в Голубую комнату?
– Я хотела поговорить с мисс Уиверн.
– О чем?
– О чем угодно.
– Почему в такое время? Разве было не слишком поздно?
– Я слышала, как доиграла музыка в фильме. Я знала, что она еще не спит.
При этих словах я почувствовала холодящий ужас. Почему я не подумала об этом раньше? Может, Филлис Уиверн была уже мертва.
– Но, возможно, – добавила я, – возможно…
Глаза инспектора неотрывно смотрели в мои, подбадривая меня продолжать.
– Катушка шестнадцатимиллиметровой пленки играет сорок пять минут, – сказала я. – Две катушки на фильм.
Это факт, в котором я уверена. Я отсидела достаточно нуднятины в приходском зале, чтобы знать до секунды, сколько продлится моя пытка. Кроме того, однажды я спросила у миссис Митчелл.
– Фильм закончился прямо перед тем, как я дошла до Голубой комнаты, – продолжила я. – Я услышала слова: «Я никогда не забуду Ястребиный замок», перед тем как начала спускаться по лестнице из своей спальни. К тому времени, как я нашла тело мисс Уиверн, конец пленки уже шлепал по катушке. Но…
– Да? – Глаза инспектора были такими же острыми, как у хорька.
– Но что, если она была уже мертва, когда начался фильм? Что, если это ее убийца запустил проектор?
В моем сознании части головоломки быстро вставали на место. Более раннее время смерти объясняло, почему на теле Филлис Уиверн уже выступили пятна, когда я нашла ее. Я не сказала об этом инспектору. Пусть он хоть немного поработает.
– Блестящая догадка, – сказал инспектор. – Помимо шлепанья пленки ты слышала что-нибудь еще?
– Да. Дверь захлопнулась, когда я пересекала вестибюль. И в туалете слили воду.
– До или после хлопка двери?
– После. Дверь захлопнулась, когда я спускалась по лестнице. Бачок слили, когда я была на полпути через вестибюль.
– Так быстро? Как странно, – сказал инспектор Хьюитт.
Только позже я поняла, что он имел в виду.
– Из людей, спавших в вестибюле, кого ты точно видела?
– Викария, – ответила я. – Он вскрикивал во сне.
– Вскрикивал? Что?
Почему я ощущаю, будто предаю доверие? Почему чувствую себя такой болтушкой?
– Он сказал: «Ханна, пожалуйста! Нет!» Очень тихо.
– Больше ничего?
– Нет.
Инспектор что-то записал в блокнот.
– Продолжай, – сказал он. – Кто еще спал в вестибюле?
Я начала загибать пальцы.
– Миссис Мюллет… и Альф, ее муж… доктор Дарби… Нед Кроппер… Мэри Стокер… Банни Спирлинг… Макс – имею в виду Максимилиана Брока, нашего соседа. Макс построил стенку из книг вокруг себя.
– Кто-то еще?
– Это те, кого я заметила. О, и Дитер, конечно. Он устроился на лестничном пролете. Мне пришлось красться на цыпочках мимо него.
– Ты видела или слышала кого-то или что-то еще по пути в Голубую комнату?
– Нет. Ничего.
– Благодарю, – сказал инспектор Хьюитт, захлопывая блокнот. – Ты мне очень помогла.
Простил ли он меня, подумала я, или просто вежлив?
– Теперь, – продолжил он, – как я сказал, мне потребуется твоя помощь в маленьком эксперименте, но у меня будет время только позже.
Я понимающе кивнула.
– У вас есть в библиотеке экземпляр «Ромео и Джульетты»? Я бы удивился, если нет.
– Есть экземпляр с его избранными произведениями, Даффи берет его, когда хочет выглядеть прилежной. Подойдет?
Это была правда, но я понятия не имела, где искать эту книгу. Мне не улыбается перебирать тьму книг в канун Рождества. Мне надо, так сказать, ловить рыбку покрупнее.
– Уверен, что да. Попробуй откопать ее, будь хорошей девочкой.
Если бы эти слова сказал кто-то другой кроме инспектора Хьюитта, я бы вцепилась ему в глотку, но с ним я как спаниель, ждущий, что хозяин бросит ему шлепанец.
«Так точно!» – чуть не выкрикнула я ему в спину, когда он вышел за дверь.
Фели принимала ухаживания в гостиной, и мне больно признавать, что она как никогда выглядела прекрасно. По ее молниеносным взглядам на себя в зеркало я поняла, что она считает так же. Ее лицо сияло, будто у нее в черепе включена лампочка, и она мило хлопала ресницами в адрес Карла, Дитера и Неда, собравшихся вокруг нее обожателей, как будто она Дева Мария, а они три волхва, Каспар, Мельхиор и Бальтазар.
На самом деле не худшее сравнение, подумала я, поскольку двое из них, насколько я знала, Нед и Карл, принесли дары. Подарок Карла, конечно, погиб в огне от рук отца, но это, похоже, не повлияло на дарителя, ссутулившегося, улыбаясь, у каминной полки, засунувшего руки в карманы и со счастливым видом размеренно жующего резинку.
Доисторических конфет Неда нигде не было видно, скорее всего, они лежат в бельевом ящике Фели вместе со своими предшественниками.
Детектив-сержант Грейвс, который, по всей видимости, закончил допрашивать остальных счастливых рабов Фели, сидел в углу, переписывая заметки, но по тому, как он украдкой поглядывал в сторону, я поняла, что он присматривает за своими романтическими соперниками.
Только Дитер оказался достаточно разумным, подумала я, чтобы уклониться от ладана и мирры.
По крайней мере, я так думала, когда он сунул руку в карман и извлек крошечную шкатулочку.
Он протянул ее Фели, не говоря ни слова.
Вот это номер! – подумала я. Он собирается сделать предложение!
Фели, разумеется, устроила целое шоу. Она изучила шкатулку со всех шести сторон, как будто на каждую из них ангелы нанесли тайную надпись золотыми чернилами.
– О, Дитер! – выдохнула она. – Как мило!
Это просто шкатулка, ты, глупая морская свинья! Открой ее!
Фели открывала шкатулку с мучительной медлительностью.
– О! – сказала она. – Кольцо!
Нед и Карл обменялись изумленными взглядами.
– Кольцо дружбы, – добавила она, хотя, была ли она разочарована, я не поняла.
Она взяла его большим и указательным пальцами и подняла на свет. Оно было широкое и золотое, покрытое гравировкой, – кажется, это то, что называется филигранной работой, – я успела рассмотреть сердце и сверху корону, пока она не убрала его.
– Что это значит? – спросила она, поднимая взгляд на Дитера.
– Это значит, – ответил Дитер, – все что угодно, что ты хочешь, чтобы оно значило.
Взволнованная Фели покраснела и убрала шкатулку в карман.
