Алан Брэдли - О, я от призраков больна
– Черт! – шепотом выругалась я.
Энтони внезапно остановился, посмотрел наверх и увидел меня. Потом наступил один из тех особенных моментов, когда незнакомцы встречаются глазами, слишком далеко друг от друга, чтобы заговорить, но слишком близко, чтобы сделать вид, что ничего не произошло. Я подумала, прилично ли окликнуть его – с соболезнованиями или поздравлением с Рождеством, – но он отвернулся и побрел к трейлеру.
Должно быть, эти кожаные сапоги для верховой езды предательски ведут себя в снегу, подумала я.
Возвращаясь к двери, я окинула взглядом высокие каминные трубы и громоотводы Букшоу, возвышающиеся рядами на прочных постаментах, словно органные трубы из кирпича, железа и керамики. Из каминов кухни, северной и западной частей дома в свинцовое небо исходили клубы дыма, которые ветер рвал в клочья.
Я подумала с приятным трепетом – наполовину от удовольствия, наполовину от страха, – что еще до исхода ночи мне доведется покорить эти зазубренные пики ради свидания с Дедом Морозом – эксперимента, результат которого вполне может определить ход моей будущей жизни.
Положит ли химия конец Рождеству? Или я завтра утром найду толстого разъяренного эльфа, плотно приклеившегося к каминной трубе и извергающего проклятья?
Должна признать, что часть меня надеется на легенду.
Временами мне кажется, будто я стою над холодным океаном – одна нога в Новом Свете, другая в Старом. Они неуклонно разъезжаются, и мне грозит опасность разорваться пополам.
Полчища людей в вестибюле начинали демонстрировать усталость. Они находились здесь уже больше половины суток, и было заметно, что их терпение истощается.
Куда я ни смотрела, везде были люди с темными кругами вокруг уставших глаз, и воздух в переполненном помещении стал затхлым.
Мне доводилось замечать, что толпа людей даже в просторном помещении заставляет почувствовать себя другим человеком. Возможно, подумала я, когда мы начинаем дышать чужим дыханием, когда неугомонные атомы их тел начинают смешиваться с нашими, мы берем что-то от их личности, как кристаллы в снежинке. Возможно, мы становимся чем-то большим и одновременно чем-то меньшим, чем мы есть.
Я запишу это любопытное наблюдение в свой дневник при первой возможности.
Люди, которым пришлось спать на плитках пола, разминали кости, злобно глядя на счастливчиков, которые присмотрели для себя углы, где можно было сидеть, прислонившись спиной к стене. Максимилиан Брок воздвиг вокруг своего маленького островка плиток стену из книг, и я не смогла сдержать удивления при мысли о том, где он их взял. Должно быть, он совершил набег на библиотеку в ночные часы.
Могут ли добрые жители Бишоп-Лейси, запертые в Букшоу, так быстро превратиться в диких котов, защищающих свою территорию? Если им придется пробыть в заключении еще дольше, они скоро начнут присматривать себе участки и сажать овощи.
Вероятно, в словах тетушки Фелисити есть доля истины. Они все, и мужчины, и женщины, в одинаковой степени выглядели так, будто им не помешала бы короткая прогулка на свежем воздухе, и я внезапно обрадовалась, что выбралась на крышу, пусть даже на пару минут.
Но этим поступком не нарушила ли я официальный запрет?
Хотя я не слышала это своими ушами, наверняка инспектор Хьюитт отдал приказ, чтобы никто не покидал дом. Это стандартная процедура в случаях, когда подозревают в убийстве, а смерть Филлис Уиверн не была ни естественной, ни самоубийством, ее убили из мести.
Но как насчет Энтони, шофера? Он же свободно бродит по округе? Я видела его с крыши. И люди с лопатами во дворе? Викарий, собрав свою команду, бросил вызов закону? Маловероятно. Должно быть, он попросил разрешения. Вероятно, инспектор сам попросил его очистить двор.
Пока я думала об этом, распахнулась входная дверь и в вестибюль, топая и тяжело дыша, ввалились люди со двора. И только через несколько минут я осознала, что кое-кого не хватает.
– Дитер, – окликнула я, – а где викарий?
– Уехал, – ответил он, нахмурившись. – Он и фрау Ричардсон отправились в деревню.
Фрау Ричардсон? Синтия? В деревню?
Я едва могла поверить своим ушам. Окинула взглядом вестибюль и увидела, что Синтии Ричардсон нигде нет.
– Они настояли, – сказал Дитер. – Через пару часов должна состояться рождественская служба.
– Но половина прихода здесь! – удивилась я. – Какой в этом смысл?
– Но остальные в Бишоп-Лейси, – возразил Дитер, разводя руками. – И служителям английской церкви здравый смысл не внушишь.
– Инспектор слетит с катушек, – сказала я.
– Правда? – поинтересовался голос за моей спиной.
Нет необходимости говорить, что это был инспектор Хьюитт. Рядом стоял детектив-сержант Грейвс.
– И что заставит меня, как ты выразилась, слететь с катушек?
Мой разум быстро перебрал возможности и увидел, что выхода нет.
– Викарий, – ответила я. – Он и его жена отправились в Святого Танкреда. Канун Рождества.
Чистая правда, и, поскольку вряд ли это государственная тайна, меня нельзя обвинить в болтовне.
– Давно? – спросил инспектор.
– Думаю, нет. Не больше пяти минут назад, наверное. Дитер может уточнить.
– Их надо немедленно вернуть назад, – сказал инспектор. – Сержант Грейвс?
– Сэр?
– Попробуйте перехватить их. У них фора, но вы моложе и в лучшей форме, полагаю.
– Да, сэр, – сказал сержант Грейвс, и внезапно ямочки на его щеках придали ему вид застенчивого школьника.
– Скажи им, что, пока мы делаем все возможное, чтобы ускорить процесс, мои приказы нельзя нарушать.
Как умно, подумала я: сочувствие с колкостью в хвосте.
– А теперь, мисс де Люс, – продолжил он, – если не возражаете, мы начнем с вас.
– Самые младшие свидетели в первую очередь? – мило поинтересовалась я.
– Необязательно, – сказал инспектор Хьюитт.
14
К моему удивлению, инспектор предложил провести допрос в химической лаборатории.
«Где нас не потревожат» – так он сказал.
Это не первый его визит в мою святая святых: он был здесь во время дела Горация Бонепенни и назвал лабораторию «невероятной».
На этот раз, уделив Йорику, скелету на шарнирах, подаренному дядюшке Тару натуралистом Фрэнком Букландом, лишь беглый взгляд, инспектор уселся на высокую табуретку, поставил ногу на перекладину и извлек записную книжку.
– В котором часу ты обнаружила тело мисс Уиверн? – спросил он, переходя к делу без вежливого вступления.
– Не могу сказать точно, – сказала я. – В полночь, наверное, или в четверть первого.
Он сидел, занеся свой «биро» над страницей.
– Это важно, – заметил он. – На самом деле это решающий момент.
– Сколько времени длится сцена на балконе в «Ромео и Джульетте»? – спросила я.
Он, похоже, был захвачен врасплох.
– В саду Капулетти? Точно не знаю. Не больше десяти минут, полагаю.
– Это было дольше, – сказала я. – Они поздно начали, а потом…
– Да?
– Потом было это дело с Гилом Кроуфордом.
Я полагала, что кто-то его проинформировал об этом, но по тому, как он сжал «биро», поняла, что нет.
– Расскажи мне своими словами, – промолвил он, и я рассказала: о том, как прожектор не включился, чтобы высветить Филлис Уиверн при первом появлении… о том, как она спустилась с импровизированного балкона… подошла к лесам… вскарабкалась вверх в темноте… дала пощечину Гилу Кроуфорду.
Все это вылилось из меня, и я удивилась своему сдерживаемому до сих пор возмущению. К тому времени, как я закончила, я была на грани слез.
– Весьма печально, – заметил инспектор. – Какова была твоя реакция – в тот момент?
Мой ответ меня шокировал.
– Я хотела ее убить, – сказала я.
Мы сидели в молчании, показавшемся вечностью, но на самом деле, вероятно, прошло не больше десяти секунд.
– Вы запишете об этом в записную книжку? – наконец поинтересовалась я.
– Нет, – сказал он другим, более мягким голосом. – Это был скорее личный вопрос.
Слишком хорошая возможность, чтобы упустить ее. Вот наконец шанс облегчить боль, которая тревожит мою совесть с того ужасного октябрьского дня.
– Простите меня! – выпалила я. – Я не хотела… Антигона… ваша жена…
Он закрыл блокнот.
– Флавия… – произнес он.
– Это было ужасно с моей стороны, – продолжила я. – Я сказала не подумав. Антигона, миссис Хьюитт имею в виду, должно быть, так разочарована во мне.
Я слышала, как мой голос звенит у меня в ушах.
«Почему у вас с инспектором Хьюиттом нет детей? Наверняка вы можете себе это позволить на зарплату инспектора?»
Это должно было прозвучать легко, почти шутливо.
Меня воодушевили ее присутствие, красота и, вероятно, химия слишком большого количества сахара в слишком большом количестве пирожных. Я объелась.
Я сидела и радостно смотрела на нее, словно какой-нибудь лондонский щеголь, только что сказавший превосходную шутку и ожидающий, пока ее поймут все в комнате.
