Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
…Судя по всему, у Царевой не имелось ни малейших причин убивать режиссера, и потому с ней Полуянов чувствовал себя совершенно свободно. Когда он высказал витиеватый, однако искренний комплимент ее актерскому мастерству, глаза у старушки зажглись и она своим звучным голосом пророкотала:
— Благодарю вас, молодой человек! Однако, — продолжила лукаво, — я никогда не поверю, что вы явились ко мне в четыре часа ночи для того, чтобы выказать восхищение моей игрой. Будь я лет на — дцать моложе, я бы не сомневалась в истинной причине вашего прихода. Но вы вряд ли геронтофил…
Дима смущенно улыбнулся: типа, увы, нет.
— А жалко… — артистка мило и кокетливо улыбнулась: мол, в каждой шутке есть доля правды. И напрямик спросила: — Так с чем пожаловали вы ко мне, уважаемый автор?
И Дима тоже без обиняков брякнул:
— Хочу поговорить с вами об убийстве Прокопенко.
Глаза актрисы стали влажными.
— Ах, Вадюша… — надтреснутым голосом проговорила она. — Подобной смерти он никак не заслужил…
— Вот я и хочу во всем разобраться, — поддакнул репортер.
— Но зачем вам это, Дима?
С Царевой журналист решил не лукавить — никто не чувствует чужой наигрыш и чужую фальшь острее, чем актеры.
— Понимаете, Эльмира Мироновна, — промолвил он с чувством, — я начинал учиться профессии еще в советские времена. И мне на журфаке вдолбили, что настоящий профессионал должен уметь в своих материалах отвечать не только на вопросы «что?», «где?» и «когда?», но и на самый главный: «почему?».
— Вам не дают покоя, — прозорливо заметила народная артистка, — лавры того выдуманного журналиста… как его бишь звали… Ах да, Флетч! Его романы в свое время печатал журнал «Смена»…
— Я тоже люблю Флетча, — согласился Дима, — но никогда не собирался с ним тягаться. Просто стараюсь делать свою работу.
— Ну что ж, спрашивайте — раз пришли ко мне только за этим.
Полуянов вздохнул и опять начал с «заезда» — лишний комплимент в разговоре с женщиной, особенно третьего возраста, никогда не помешает.
— У вас, Эльмира Мироновна, острый ум и наблюдательные глаза…
— И уже никуда не годное тело, — подала реплику «в сторону» актриса. — Впрочем, не обращайте внимания, продолжайте…
— Может быть, вы вчера увидели что-то важное, странное, необычное? Может, услышали какую-то ссору? Или просто разговор?
— А почему вы меня не спрашиваете о том, где я находилась в момент убийства?
— Потому что вас об этом уже спросил милиционер.
— А вам лично — не интересно?
— Нет, отчего же, любопытно…
— Так вот: я спала в своем купе. К сожалению, — самоироничная улыбка тронула уста Царевой, — совсем одна. Я приняла полтаблетки снотворного — увы, с некоторых пор мне плохо спится в поездах — и как провалилась. Ничего не видела, ничего не слышала. Поэтому из меня никудышный свидетель.
— Я вот все думаю, почему убийство произошло именно в поезде? — решил Полуянов играть совсем уж открытыми картами. — Почему преступник не мог подождать до Москвы? Отчего он так спешил?
Следующая реплика актрисы прозвучала для журналиста совсем уж громом среди ясного неба.
— Может быть, — лукавая улыбка тронула губы женщины, — убийство произошло именно здесь потому, что преступник и жертва встретились друг с другом только в вагоне?
— Что вы имеете в виду? — пробормотал Полуянов.
— А вы не слишком наблюдательны, молодой человек. При том, что находились совсем рядом.
— Не понял…
— Мы же вместе садились в поезд на Московском вокзале.
— Да, и что?
— Вспоминайте, вспоминайте!
Журналист наморщил лоб. Они входят в вагон… Проводница проверяет билеты… Она, похоже, узнает в лицо артистов: великана Кряжина, красотку Волочковскую, величественную Цареву… Улыбается им и даже, кажется, расцеловывается с народной артисткой… А Прокопенко, похоже, задет тем, что его не узнали. Да, воистину, у режиссеров имеется еще одна профессиональная деформация: они относятся к актерам с высокомерной обидой. Как же! Режиссеры-то считают себя самыми главными в кино (и, похоже, правы) — однако вся слава достается пустоголовым артистам. И вот Прокопенко на перроне начинает метать бисер перед проводницей: мол, едут с вами не простые пассажиры, а киношники, я режиссер такой-то… Но железнодорожница, кажется, особо не реагирует на его рулады…
— Ну, — наморщил лоб журналист, — я помню: вы, Эльмира Мироновна, когда входили в вагон, тепло поздоровались с проводницей. И даже, по-моему, чмокнули ее… Вы что, на нашу стюардессу намекаете? Но Вадим Дмитриевич… Я помню: он даже рассказывал проводнице, кто он такой… Явно с нею незнаком…
— Вы уверены?
«Уверен ли я? Да нет, я же не следил за ней неотрывно… Или, может, тетенька просто очень хорошо владеет собой?»
— Нет, ни в чем не уверен. Но он-то ее ведь не узнал, это точно.
— Молодой человек! У мужчин известно какая память. О присутствующих не говорю… А вот она его, думаю, прекрасно помнит. Только виду не подала. Тем более раз он сам ее не признал.
— Откуда вы знаете?!
— Мы, актеры, прежде столько времени проводили в «Красной стреле», столько ночей! Играешь в спектакле в Москве — а еще у тебя съемки в Ленинграде. Или наоборот, театр поехал на гастроль на берега Невы, а у тебя озвучка на «Мосфильме». Мы мотались между двумя столицами постоянно! Как в анекдоте: одна нога здесь, другая — там… Ну, разумеется, ездили в «СВ», и все проводницы нас знали. И мы их, конечно, помнили по именам, подарочки даже делали: Валюше, Тамаре, Наташе… Так вот эта Наташа была тогда среди них самая молоденькая и хорошенькая. Тоненькая, как тростиночка, глазищи голубые… Я сразу ее узнала!
— Наша сегодняшняя проводница? — уточнил репортер. — Ездила с вами?
— Ну конечно!
— И что: в былые времена ее знал и Прокопенко?
— Разумеется! Более, чем знал!
— «Более»? Вы имеете в виду интимные отношения?
— Ну, знаете ли, свечку я над ними не держала, но Вадим в те времена такой резвунчик был, такой ходок! Я ни секунды не сомневаюсь, что он на нее, проводницу молоденькую, запал. Как наверняка запал бы на нее Олежек Даль, Андрюша Миронов, вечная им память, или братья Михалковы, не к ночи будут помянуты…
— Значит, вы уверены: раньше Прокопенко был как минимум хорошо знаком с проводницей?
— Как вы сейчас, молодые, говорите? Стопудово? Да, стопудово! А в наши времена говорили «железно». Так вот: я железно, стопудово уверена, что они — знакомы. Но если вы спросите меня, было ли между ними что-нибудь более интимное, нежели ночные беседы в купе, утверждать ни в коем случае не возьмусь. И сама не видела, и разговоров никаких про них не слышала.
— Интере-есно… — протянул журналист.
— Да вы спросите ее сами! А будет отпираться, приглашайте меня. Как это в уголовном розыске называется: очная ставка, да? Если она в восьмидесятые на «Стреле» работала (а она работала!), а Вадюша новопреставленный трудился в те годы на ниве кинематографа (а он трудился!), они просто не могли не быть знакомы!
Рассказ Царевой наново вдохновил репортера. Проводница… Какая богатая версия! Она ведь мало того что была рядом — у нее еще имеется служебный ключ от всех купе, которым можно отворить даже запертую дверь… К тому же железнодорожница с убитым — примерно ровесники. И — тут Царева права — в молодости оба они были дьявольски хороши собой… А Прокопенко — уже и богат, и известен. Да, между ними вполне мог иметь место роман… А теперь она его встретила, вспомнила поруганную (допустим) любовь и зарезала… Да он еще и не признал ее — совсем обидно…
Конечно, версия выглядит скорее как из мексиканского «мыла», но сбрасывать ее со счетов ни в коем случае нельзя. А он, Полуянов, — тоже мне сыщик! — даже фамилии проводницы не знает… Надо обязательно ликвидировать прокол…
— Ну, нежданная встреча через тридцать лет, скорей, на сериал смахивает, — озвучил свои мысли журналист. — Или на социальный сайт в Интернете. Ладно, допустим, они были знакомы… Или даже любили… А убивать-то зачем?
— Вы спросили — я ответила, — пожала плечами народная артистка.
— А из пассажиров вагона — кто мог, по-вашему, Прокопенко убить?
— Никто, — быстро ответила Царева.
— Так уж и никто?
— Ну, не артисты, — поправилась Эльмира Мироновна. — И не Старообрядцев.
— Почему нет?
— А за что? Прокопенко нам работу дает. И хлеб, и славу. За что ж мы его будем ножичком-то пырять?
— А Кряжин? Он ведь ревновал к Прокопенко по-страшному. Убить его грозился, я сам слышал.
— Мыкола-то? — саркастически промолвила старая актриса. — Ну, знаете ли, он, наверно, убить-то мог… Но — в открытой ссоре, после литра выпитого, когда слово за слово. А спланировать преступление, подготовить… Для этого голова требуется, а у нас, актеров, сильная сторона — эмоции, но не ум.
