Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
— Что вы делали с момента, как сели в поезд? — и вперился Диме в переносицу тяжелым взглядом.
— Здесь съемочная группа едет, как вы, наверное, уже знаете, — стараясь сохранять небрежный вид, молвил журналист. — По моей книге фильм снимают…
Выражение хмурого скепсиса на милицейском лице было ему ответом, и Дима продолжил:
— Поезд отправился по расписанию, в двадцать три часа тридцать три минуты. Где-то в полночь мы, вся группа, то есть те, кто ехал в этом вагоне, уселись за импровизированный стол в купе Елисея Ковтуна, линейного продюсера фильма. Немного выпили, закусили… Приблизительно без четверти час я пошел спать.
— Кто оставался к тому моменту за столом?
— Точно не помню, но режиссер Прокопенко и Ольга Волочковская уже ушли.
На самом деле Дима хорошо помнил, кто в тот момент еще сидел в купе — продюсер Ковтун, герой-любовник Кряжин, оператор Старообрядцев и актриса Царева. И, совершенно точно, там находилась Марьяна — не запомнить было бы невозможно, потому что в последние два-три дня она вдруг начала оказывать журналисту знаки внимания. Вот и вчера уселась с ним рядом, и смеялась его шуткам, и пару раз поглаживала по руке, и прижималась под столом бедром. Словом, использовала весь арсенал женских соблазняющих уловок, накопленный к собственному восемнадцатилетию. А когда журналист отправился на боковую, начала канючить: «Ну, Димочка… Ну не уходи… С тобой так весело!» — вызывая ревнивые взгляды со стороны Кряжина, который, похоже, имел собственные виды на то, как провести последнюю ночь в северной экспедиции…
А разрешила коллизию Марьяна вскоре самолично, явившись в купе журналиста с шампанским и парой стаканов. Кстати, во сколько сей сладостный визит начался? Дима тогда не посмотрел на часы, но ощущение было, что до визита поспать ему удалось от силы десять минут.
— После того, как вы покинули место распития спиртных напитков, вы в собственное купе пошли? — отрывисто спросил милиционер.
— Конечно.
— Кто может это подтвердить?
— Понятия не имею.
— Значит, вы пришли сюда. А дальше?
— Практически сразу уснул.
— Один?
Взгляд милиционера настойчиво буравил Полуянова, и журналист впервые почувствовал себя с ним неуютно. Может, от того, что приходилось лгать.
— Да, один.
— Вы уверены?
«Черт! Может, Марьянка уже раскололась, что мы с ней вместе спали? Брякнула по глупости или чтобы ее менты не подозревали… А я тут о ее женской чести пекусь, джентльмен хренов! Но не менять же показания на ходу…»
— Да, я был один, — повторил, отметив про себя, что голос прозвучал, кажется, не совсем твердо.
— Ваше купе рядом с режиссерским. Что-нибудь слышали?
— Например, что?
— Вам виднее. Шум борьбы? Ссору? Голоса?
— Нет, ничего.
— Спокойно спали, и вас ничто не тревожило?
— Именно.
— А когда проснулись?
— Когда Волочковская тут в коридоре истерику устроила и стала в двери стучать.
— У вас с Волочковской неприязненные отношения?
— Отчего же? Самые что ни на есть приязненные.
— То есть близкие?
— Я этого не говорил. Мы с ней в хороших, ровных отношениях. Без интима.
— А с убитым вы в каких отношениях состояли?
— В товарищеских.
— И вы его не убивали?
— Нет, не убивал.
— И из своего купе после часу ночи не выходили?
— Нет, не выходил.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Почему же вас видели в коридоре незадолго до убийства?
Хоть и явное вранье, а все равно изнутри обдало жаром.
— Кто вам такое сказал?
— Отвечайте на вопрос, — ухмыльнулся мент.
Он явно был не так прост, как представилось Полуянову на первый взгляд. «Я нарушил неписаную журналистскую заповедь: никогда не следует недооценивать оппонента — вот и получил». И Дима ответил, насколько мог спокойно и жестко:
— Если это не, что называется, ментовская разводка, и вам кто-то действительно сказал, что видел меня ночью в коридоре, я бы посоветовал вам к данному человеку присмотреться внимательнее. Если меня кто-то хочет подставить — значит, у него имеется на то причина. Ведь верно? Может, тот, кто под меня копает, и Прокопенко убил?
— Спасибо за совет, — хмыкнул лейтенант, — уж как-нибудь разберемся.
— Да не вы разберетесь, не вы! — не удержавшись от комментария, воскликнул Полуянов. — В Москве люди, чином поболее, будут разбираться!
На откровенно хамский выпад журналиста мент только усмехнулся.
— Отдыхайте пока, — бросил он, встал и покосолапил к выходу из купе.
«Все-таки вывел из себя, мент поганый! — зло подумал Дима. — Воистину, ничего хорошего от нашей милиции никогда ждать не стоит, одну только пакость!»
Зверски захотелось курить. Однако, прежде чем отправиться в тамбур, следовало сделать еще кое-что. Журналист сунул свой паспорт назад во внутренний карман белой брезентухи и вытащил то, что нащупал десять минут назад. То были, как он и предполагал, женские трусики. Стринги — не дорогие и не дешевые, хлопчатобумажные, вызывающего бордового цвета. Их появление в кармане можно было объяснить лишь одним. «Ну Марьяна! — злясь, воскликнул про себя журналист. — Ну шутница! Ведь если б не мент, и я бы в карман за паспортом точно не полез. Вернулся б, олух царя небесного, домой, а там их Надя нашла б… Бордовые стринги, каково! Ну, девка-подставщица! А я еще о ее репутации забочусь! Надо ей вернуть забытую вещицу — причем прилюдно. Интересно, что на сей финт Прокопенко, явно к девчушке неровно дышащий, скажет?»
И тут Дима вспомнил, что Прокопенко-то больше уже ничего не скажет. Никогда не скажет. Режиссера убили, и журналист более не услышит ни его властного голоса, ни его шуточек, ни бесконечных забавных историй о кинопроизводстве. И не поспорит с ним, не подколет… И как-то очень грустно ему стало — как всегда бывает, когда сблизился, почти сдружился с человеком во время отпуска или командировки, и вот приходится с ним расставаться… Только с режиссером они разлучились навсегда, без малейшей надежды на новую встречу.
Что ж, отомстить убийце за хорошего или, по крайней мере, за совсем не ординарного человека — дополнительная мотивация для Диминого доморощенного расследования…
* * *
В тамбуре, в одиночестве, за сигареткой, журналист постарался выкинуть из головы и грусть по поводу Прокопенко, и дешевый прикол Марьяны, и ментовские разводки. Сосредоточился на убийстве.
«Перед тем как мент в купе вперся, была у меня какая-то светлая мысль… Кажется, по поводу того, почему убийство произошло именно в поезде… Я решил, что преступник вчера что-то такое увидел — услышал — узнал… Нечто, что заставило его срочно, почти спонтанно покончить с Прокопенко. Хорошая идея, правильная! Итак, вспомним: что же с нами было вчера?»
Коротким флешбэком (поистине, с киношниками пообщаешься — поневоле начинаешь думать и говорить, как они) перед мысленным взором журналиста пронеслись картинки…
Вот они входят в вагон — солнце недавно село, но светло, как днем, и не скажешь, что половина двенадцатого ночи… Проводница пассажирам элитного вагона улыбается, как родным. И Волочковскую, и Кряжина, и Цареву явно узнает в лицо. Примечает и привечает. Остальные попутчики ей, похоже, не ведомы. Однако она на всякий случай посылает кокетливые улыбки и режиссеру, и линейному продюсеру, и журналисту… Проводнице под пятьдесят — а может, даже за пятьдесят. Елисей и Дима здороваются с железнодорожницей в ладной форме, подтянутой, как старый боевой конь, совершенно индифферентно, а вот Прокопенко — тот не упускает возможности распушить перед ней перья. «Мы — съемочная группа… Я известный режиссер… Вы наверняка смотрели…» — доносится до Димы.
А потом? Практически сразу, едва поезд тронулся, все купе обошел Елисей. С одной и той же информацией:
— Билеты, для бухгалтерии, попрошу сдать мне сейчас же, чтоб завтра утром не забыли… А в двенадцать я вас всех жду в своем купе на небольшой летучий банкет по случаю успешного окончания экспедиции…
Держался Ковтун, как обычно — в меру развязно, в меру угодливо. Ничем особо озабочен, казалось, не был…
Сошлись к столу вовремя: Прокопенко (несмотря на то, что приглашения передавал Ковтун, конечно, именно он был инициатором сабантуйчика) терпеть не мог, когда опаздывают. Девушки — и Марьяна, и Волочковская — успели даже переодеться. На Диму нацеливаясь, или на кого бог пошлет, старлетка щеголяла глубоким декольте. А любовница режиссера была в одеянии, открывающем длинные, стройные ноги. Лишь Царева (как и мужчины, впрочем) не сменила облачение. Мужики, разумеется, из лени. Пожилая актриса, вероятно, просто устала.
Восемь человек набились в купе. А столик уж был накрыт, и когда только Елисей все успевает… Сам линейный продюсер Ковтун притулился на стульчике, на полку-диван усадили старика-оператора Старообрядцева, Диму и трех разновозрастных дамочек. Актер Кряжин, склонный к экстравагантности, залез на верхнюю полку (юмор такой) и там принимал передаваемые ему обществом стаканы и пищу. Подвижный, живой, быстрый, как ртуть, режиссер Прокопенко садиться куда-либо категорически отказался, хоть ему любой готов был место уступить. Ну, тому если что в голову втемяшится (в группе уже знали), на своем настоит, хоть кол на голове теши. Профессиональная деформация режиссеров: каждый — маленький диктатор. И на съемках, и вообще.
