Майкл Коннелли - Пятый свидетель
— Что ж, благодарю вас, мисс Фриман. На этот раз я склонен дать мистеру Холлеру еще одну, последнюю возможность связать все концы. Мистер Холлер, вы понимаете, что я подразумеваю под словом «последняя»?
— Да, ваша честь. Понимаю и буду действовать соответственно.
— Уж сделайте одолжение, сэр, поскольку терпение суда на исходе. Возвращаемся в зал.
За столом защиты я увидел одиноко сидевшую Аронсон и только тут осознал, что она не последовала за мной в кабинет судьи. Я устало опустился рядом.
— Где Лайза?
— В коридоре с Дэлом. Что там было?
— Мне дали еще один шанс. Придется сократиться и нанести смертельный удар поскорее.
— А вы можете?
— Посмотрим. Мне нужно до начала сбегать в туалет. Почему вы не пошли со мной к судье?
— Меня не пригласили, а сама я не знала, должна ли следовать за вами.
— В следующий раз знайте, что должны.
Здание суда спроектировано так, чтобы все имели возможность уединиться. У присяжных есть свои совещательные комнаты, а у противных сторон и их болельщиков — множество закоулков и ниш. Но туалетные комнаты уравнивают всех. Вы входите туда и никогда не знаете, кого встретите. Толкнув внутреннюю дверь мужского туалета, я сразу же увидел Оппарицио, который мыл руки над раковиной. Он тоже заметил меня в зеркале.
— Ну что, советник, дал вам судья по рукам?
— Это не ваше дело. Пойду поищу другой туалет.
Я повернулся, чтобы уйти, но Оппарицио остановил меня:
— Не трудитесь. Я ухожу.
Стряхнув воду с рук, он двинулся к выходу, но, поравнявшись со мной, вдруг остановился.
— Вы жалки, Холлер. Ваша клиентка — убийца, а вы пытаетесь свалить вину на меня. Посмотрите на себя в зеркало. — Он повернулся и сделал жест в сторону писсуаров. — Вон где ваше место, — добавил он. — В сортире.
49Все должно было решиться в течение следующего получаса, от силы часа. Сидя за столом, я ждал, стараясь собраться с мыслями. Все уже были на местах, кроме судьи, еще не вышедшего в зал. Оппарицио самодовольно беседовал с двумя своими адвокатами, сидя в первом ряду галереи, где у них были зарезервированы места. Моя клиентка, наклонившись ко мне, прошептала так, чтобы не слышала Аронсон:
— У вас еще есть, правда?
— Простите?
— У вас еще что-то есть, да, Микки? Что-то, чем его прищучить.
Даже ей было ясно: того, что я уже выложил, недостаточно. Так же шепотом я ответил:
— Узнаем еще до обеда и будем либо пить шампанское, либо ронять слезы в тарелку с супом.
Открылась дверь, ведущая на судейскую территорию, и появился Перри. Уже на ходу он велел привести присяжных, а свидетелю — вернуться в свидетельский бокс. Минуту спустя я тоже стоял на трибуне, сверху вниз глядя на Оппарицио. Похоже, встреча в туалете придала ему еще больше уверенности в себе. Приняв расслабленную позу, он словно оповещал мир, что чувствует себя как дома. Я решил, что больше нет смысла ждать, пора делать разворот.
— Итак, мистер Оппарицио, продолжая нашу беседу: вы были не совсем правдивы в своих сегодняшних показаниях, не так ли?
— Я был абсолютно правдив, и мне не нравится ваш вопрос.
— Вы лгали с самого начала, сэр, назвав под присягой подложное имя.
— Я официально сменил имя тридцать один год назад. Я не лгал, и это не имеет никакого отношения к делу.
— Какое имя значится у вас в свидетельстве о рождении?
Оппарицио замешкался, и, как мне показалось, впервые до него стало доходить, куда я клоню.
— В моем свидетельстве о рождении написано: Антонио Луиджи Аппарицио. Звучит так же, как сейчас, только пишется не через «о», а через «а». В детстве меня называли Лу, или Луи, потому что в округе было полно Энтони и Антонио. Вот я и решил остаться Луисом, для чего официально сменил имя на Энтони Луис, то есть американизировал его. Вот и все.
— Но зачем вы изменили и написание фамилии?
— Тогда был известный профессиональный бейсболист по имени Льюис Апарицио. Звучало слишком похоже: Луис Аппарицио и Льюис Апарицио. Мне не хотелось, чтобы моя фамилия была так похожа на фамилию знаменитости, поэтому я изменил ее написание. Теперь вы удовлетворены, мистер Холлер?
Судья предупредил Оппарицио, чтобы он лишь отвечал на вопросы, а не задавал их.
— Знаете ли вы, когда Льюис Апарицио покинул профессиональный спорт? — спросил я и мельком взглянул на судью. Если его терпение уже и прежде было на исходе, то теперь оно превратилось в папиросную бумагу, на которой крупными буквами был напечатан обвинительный приговор за неуважение к суду.
— Нет, не знаю я, когда он его покинул, — огрызнулся Оппарицио.
— Тогда вы удивитесь, если я скажу, что это случилось за восемь лет до того, как вы сменили фамилию.
— Ну и что? Почему я должен удивляться?
— И вы полагаете, жюри поверит, что вы изменили имя и фамилию, чтобы избежать сходства с бейсболистом, давно вышедшим в тираж?
Оппарицио пожал плечами:
— Тем не менее так оно и было.
— А не потому ли вы сменили фамилию с Аппарицио на Оппарицио, что были амбициозным молодым человеком и хотели хотя бы внешне дистанцироваться от вашей семьи?
— Нет, это неправда. Мне хотелось иметь более американское имя, но я не собирался ни от кого дистанцироваться.
Я заметил, как Оппарицио метнул взгляд в сторону своих адвокатов.
— При рождении вас нарекли в честь вашего дяди, не так ли? — спросил я.
— Нет, не так, — поспешно ответил Оппарицио. — Меня не называли ни в чью честь.
— У вас был дядя, которого звали Антонио Луиджи Аппарицио, точно так же, как записано у вас в свидетельстве о рождении, и вы утверждаете, что это просто совпадение?
Поняв, что прокололся, Оппарицио постарался исправить ошибку, но только усугубил ее.
— Мои родители никогда не говорили мне, в чью честь назвали меня и вообще назвали ли они меня в чью-то честь.
— И такой умный человек, как вы, не догадался сам?
— Я об этом никогда не думал. Когда мне исполнился двадцать один год, я уехал на Запад и больше не поддерживал тесных связей с семьей.
— Вы имеете в виду географически?
— Во всех смыслах. Я начал новую жизнь, оставшись здесь.
— Ваш отец и ваш дядя были вовлечены в организованную преступную деятельность, не так ли?
Фриман вскочила и потребовала совещания. Когда мы оба подошли к судейской скамье, она разве что глаза не закатывала, чтобы продемонстрировать свое негодование.
— Ваша честь, это переходит все границы. Советник может демонстрировать полное бесстыдство, пороча репутацию собственного свидетеля, но существуют же какие-то пределы. Это суд, а не морская прогулка рыболова.
— Ваша честь, вы велели мне сократиться, это я и делаю. У меня есть доказательство, ясно свидетельствующее о том, что это отнюдь не попытка выловить рыбку в мутной воде.
— И что же это за доказательство, мистер Холлер?
Я передал ему толстую папку документов, которую прихватил с собой, направляясь к судейской скамье. Она изобиловала торчащими из нее разноцветными закладками-стикерами.
— Это доклад Генерального прокурора Соединенных Штатов конгрессу об организованной преступности. Он датирован тысяча девятьсот восемьдесят шестым годом, когда Генеральным прокурором был Эдвин Миз. Если вы откроете его на странице, отмеченной желтой закладкой, то увидите выделенный абзац, он и есть — мое доказательство.
Судья прочел выделенный пассаж и развернул документ так, чтобы Фриман тоже могла его прочесть, но прежде чем она закончила, отклонил ее протест.
— Задавайте свои вопросы, мистер Холлер, но я даю вам не более десяти минут, чтобы расставить все точки над i. Если не уложитесь, я лишу вас слова.
— Благодарю вас, судья.
Вернувшись на трибуну, я повторил вопрос, перефразировав его:
— Мистер Оппарицио, знали ли вы, что ваш отец и ваш дядя были членами организованной преступной группы, известной под названием «Семья Гамбино»?
Оппарицио видел, что я давал судье прочесть какой-то документ, и догадывался, что в моем вопросе есть подвох, поэтому, вместо того чтобы все отрицать, дал туманный ответ:
— Как уже сказал, я отошел от семьи, когда уехал учиться. После этого я о них ничего не знал. И прежде мне ничего не говорили.
Настало время безжалостно подтолкнуть Оппарицио к краю обрыва.
— Не был ли ваш дядя известен под кличкой Энтони Громила Аппарицио, которую получил из-за своей репутации человека жестокого и склонного к насилию?
— Не знаю.
— Не играл ли в вашей жизни дядя роль отца, в то время как ваш собственный отец все ваши юные годы провел в тюрьме за вымогательство?
— Мой дядя обеспечивал нас, но мы не считали его отцом.
— Являлось ли причиной вашего отъезда на Запад в возрасте двадцати одного года желание отстраниться от семьи или распространить возможности семейного бизнеса на западное побережье?
