Том Виттген - Осенний безвременник
— Точно, — Готенбах. залпом опустошил свой бокал.
— Вы пьяны.
— Чтобы застать меня пьяным, вы пришли слишком рано.
— Who is that[2]? — спросила одна из дам, пристально глядя на Симоша.
— Му friend[3], — ухмыльнулся переводчик.
— Пошли. Мы поговорим в вашем номере, — Симош. настойчиво потянул Готенбаха за рукав.
— How nice! Your friend is also my friend[4]. — Дама подмигнула Симошу.
Готенбах поднялся.
— Please, excuse me, ladies. My friend has got some problems[5]…
Теперь он сам положил руку Симошу на плечо и не убирал её, пока они не исчезли в дверях. Казалось, будто он выталкивает Симоша из бара. У смотревшего на них коротышки в ярко-жёлтом галстуке отвисла челюсть.
В фойе Готенбах снял руку с плеча Симоша и, кивнув дежурившим девушкам, крикнул:
— Если дядя Вольфрам завтра в восемь не выйдет к завтраку, спустите его вниз!
Девушки захихикали, только блондинка со светлыми холодными глазами серьёзно сказала:
— Просьба разбудить вас, господин Готенбах, записана.
— Вы всегда были и остаётесь жемчужиной этого отеля, — ответил переводчик с лёгким поклоном и последовал за Симошем в лифт, дверь которого распахнулась перед ними.
— Так, — сказал он, пока они поднимались наверх, — конец веселью. — Он глубоко вздохнул. Взгляд его неожиданно стал ясным и вызывающим.
«Он и вполовину не так пьян, как показалось мне вначале, — подумал Симош. — Надо быть начеку. Этот человек способен положить меня на обе лопатки.»
В номере Готенбах закурил сигарету, сделал несколько затяжек и сам начал разговор:
— Надеюсь, вы не думаете, что я имею какое-то касательство к убийству?
— Меня интересует, в каких отношениях вы были до своим шурином. Не осложняйте дело, господин Готенбах, и говорите правду. В конце концов я всё равно узнаю, что правда, что нет. Зачем вы приходили к нему на дачу? Не рассказывайте мне сказку, будто туда послала вас его приятельница. Она сама точно не знала, где он.
— Ну хорошо. Я договорился с Олафом встретиться на даче.
— Вечером, когда мы нашли его труп, или, может быть, накануне?
— Именно тем вечером и именно в то время, когда я там появился.
— Что вам было нужно от шурина?
— Решить вопрос о наследстве. — В ответ на выразительный взгляд Симоша Готенбах продолжал с ещё большим жаром: — Когда он познакомился с Яной, он был нулём. Я не знаю, почему вы о нём так печётесь…
— И всё же, — вставил Симош, — мне важно узнать о прошлом Люка как можно больше.
— Яна была очень одинока. С тех пор, как её оставил первый муж, для неё существовали только её пациенты.
— Кем был её муж?
— Учёный. У них был ребёнок, который умер в раннем детстве от опухоли головного мозга. После этого она больше не решалась иметь детей.
— Почему этот человек её покинул?
— Он был иностранцем и возвратился к себе на родину.
— Разве ваша сестра не могла этого предвидеть?
— Может быть, она переоценила себя. Вероятно, многое сложилось бы иначе, если бы ребёнок не умер. В общем, потерять и ребёнка, и мужа — это оказалось ей не по силам.
— Она сразу после тех событий обратила внимание на Люка?
Готенбах отрицательно затряс головой:
— Нет. Она жила как растение, о котором никто не заботится. То есть увядала. Да, иначе это никак не назовёшь, она увядала. Никакой жизнерадостности, свежести, никакой инициативы в личных делах. Только работа. Она замещала коллег, брала ночные дежурства. Она принадлежала клинике, как скальпель принадлежит операционной. Худела, бледнела, у рта её пролегла глубокая скорбная складка. И вот однажды с Люком произошёл несчастный случай…
Темнота породила страх. Олафу Люку казалось, что вокруг никого нет. Головная боль становилась невыносимой. Страх сжал сердце в болезненный комок. Он попытался нащупать кнопку звонка. И тут кто-то просунул руку ему под затылок и осторожно приподнял его голову. Что-то прохладное коснулось губ, на язык полилась жидкость. Он глотнул. Сквозь серую пелену увидел внимательные глаза. Голова его медленно опустилась на подушку. И тут ему опять стало страшно. Глаза снова приблизились к нему. Их взгляд излучал силу, снимал подавленность, успокаивал. Постепенно вокруг глаз обрисовалось лицо, энергичное и озабоченное. Материнское лицо. И он заснул.
С того часа это лицо поддерживало его, будило в нём то, что одни называют волей к жизни, другие — надеждой или верой в будущее…
Однажды женщина в белом халате, лицо которой показалось ему знакомым, сказала:
— Моя фамилия Готенбах. Вы ещё побудете у нас. Как долго — это зависит и от вас также.
Состояние Люка улучшалось медленно, но, как считали медики, в пределах нормы. Когда ему разрешили вставать, он попытался везде, где мог, быть полезным. Вскоре у него установились дружеские отношения и с медсёстрами, и с персоналом столовой. Он без конца слушал сплетни о больных и врачах, при этом отметил, что о фрау докторе Готенбах сплетен не существует. У неё умер ребёнок, она потеряла мужа, больше о ней ничего не знали.
Люк видел её в клинике чаще, чем других врачей. Тугой пучок на затылке делал её лицо строгим, нос острым. Замечательными были только глаза. Она никогда не улыбалась, хоть и была всегда дружелюбна и добра. Люк представлял себе, как она приходит домой поздно вечером или рано утром с ночного дежурства, в изнеможении падает на кровать, после короткого сна быстро что-нибудь съедает и снова спешит в больницу. Хотя её и нельзя назвать красавицей, Люку всё же казалось, что жизнь слишком бесцеремонно обошлась с этой женщиной. Останавливается она хоть иногда перед витриной магазина? Интересуется фильмами, музыкой? Как отреагирует, если с ней заговорит незнакомый мужчина?
Накануне дня, когда его должны были выписать, она пригласила его к себе для последней беседы. Прощаясь, он сказал:
— Чем я вам обязан, вы знаете лучше меня. Наверно, ни один человек не в состоянии сделать что-то такое, что было бы достойным вознаграждением его врачу. Но мне так хотелось бы доставить вам хоть небольшую радость!
— Вы давно уже нетрудоспособны, господин Люк, ответила она, — Поэтому в ближайшие недели вам надо соблюдать предписанный мною режим так же, как здесь, в больнице. И тогда вскоре я смогу с радостью констатировать, что вы полностью здоровы.
Вдруг он спросил:
— Вы любите слушать музыку?
— Да. Но время… — она улыбнулась, как бы извиняясь.
— На этой неделе я приду с билетом на концерт или в оперу. Вы примете моё приглашение, правда?
— Самоуверенный молодой человек. Главврач поставил бы вас на место.
Но я благодарю вас.
… В фойе было много народу. Люди стояли, разговаривая, группами, листали программки или украдкой смотрелись в стенное зеркало. Недалеко от кассы что-то искала в своей сумочке высокая стройная женщина. Она была в длинной тёмно-синей бархатной юбке, на которой полыхали розовые языки пламени, и в соответствующей по цвету блузе. Декольте слегка приоткрывало её маленькую упругую грудь. Тёмные волосы, заколотые на затылке, мягкими весёлыми кудряшками спадали на лоб и виски.
— Добрый вечер, господин Люк, — сказала она.
Он мысленно попытался натянуть на неё халат, стереть с лица нежную улыбку. Представил её себе бледной, с поджатыми губами, с туго закрученными в узел волосами. Нет, это была другая женщина! Но глаза!… Он узнал её по глазам.
Люк поблагодарил её за приход. Вначале он думал, что будет говорить с ней о её работе в клинике, заранее приготовил слова для женщины, которую боготворил и одновременно жалел. Теперь же он поднёс её руку к губам и поцеловал:
— Вы очаровательны!
— Как же это вам удалось организовать? Я должна была сегодня выйти на ночное дежурство вместо одной коллеги.
— Я задал вашему главному врачу только один вопрос.
— Какой же?
— Сколько ему ещё потребуется времени, чтобы закончить свой эксперимент.
— Какой эксперимент?
— Он тоже захотел это узнать, и я сказал: эксперимент по превращению человека в робота.
— Несчастный! Он сам, лично передал мне этот билет с приветом от вас. А завтра обещал пересмотреть план работы. Вы произвели в нашем отделении своеобразную революцию.
В концертном зале Люк незаметно рассматривал её и не переставал удивляться: как это может быть, чтобы под врачебным халатом скрывалось столько привлекательного!
После концерта она отклонила предложение выпить с ним рюмочку вина, но обещала отблагодарить его за приглашение и попросила дать ей номер телефона салона «Фигаро».
— Это был чудесный вечер! — сказала она, захлопывая перед его носом дверь своей квартиры.
В ближайшую пятницу она позвонила в салон «Фигаро» и пригласила его на чашку кофе в субботу вечером — если он, конечно, свободен.
