Патриция Вентворт - Убийство в Леттер-Энде. Приют пилигрима (сборник)
Мисс Джанетта поднесла к глазам кружевной платок.
Марч был готов рискнуть последней монетой в кармане, побившись об заклад, что это был чисто ритуальный жест.
– Да, – сказал он вслух. – Но Роджер тоже был готов продать имение, не правда ли?
Мисс Джанетта вспыхнула до корней волос, из-за чего, в сочетании с румянами, ее лицо приняло не вполне естественный оттенок.
– И посмотрите, что из этого вышло! – сказала она.
– Моя дорогая мисс Пилгрим…
Она снова энергично тряхнула кудрями:
– Я полагаю, что вы не верите в такие вещи, но я верю. Мой брат хотел продать дом и умер. Роджер тоже хотел продать и тоже умер. Об этом есть стихи, они выбиты на каминной доске в холле:
Когда, надев паломнический плащ, оставит Пилгрим свой приют,
На том пути не ждут его ни слава, ни уют.
Останься, Пилгрим, ибо там, где видится тебе величественный храм,
Несчастья ждут тебя, и смерть бредет за ними по пятам.
– Да, я видел эти стихи, – сухо ответил Марч. – Тем не менее Генри Клейтон не продавал дом, не так ли? Как можно объяснить его смерть?
Всю живость мисс Джанетты сняло как рукой. Глаза ее потускнели.
– Не знаю, но мой брат попытался продать дом – и это повлекло за собой несчастье, и мы не знаем, кто станет следующим. Вы можете не верить в такие вещи, но я убеждена в их истинности. Если Джером попытается продать имение, с ним тоже что-нибудь случится.
– Я так не думаю, – мрачно произнес Марч.
– В «Приюте пилигрима» всегда должен жить Пилгрим, – упрямо возразила мисс Джанетта.
Ничего более ценного Рэндаллу от нее добиться не удалось. Она, правда, помнила тот вечер, когда исчез ее племянник Генри. В тот день она была сильно утомлена большим семейным вечером и ушла к себе в половине десятого. Но ей не спалось – как и всегда, она мучилась страшной бессонницей.
– Ваши окна выходят на улицу. Мисс Пилгрим, вы не слышали, как Клейтон выходил из дома?
Выяснилось, что она не слышала ровным счетом ничего.
– Я очень чувствительна к холоду и по совету доктора Дэйли всегда держу окна закрытыми.
Марч не мог избавиться от ощущения, что бессонница мисс Джанетты существовала лишь в ее воображении. Ни один человек, находящийся в этой комнате, просто не мог не услышать – если он не спал, – как открывается входная дверь.
Потом Рэндалл спустился вниз и продолжил дознание.
Мисс Колумба понесла свое упавшее настроение в сад. Ей и в самом деле было очень тяжело на душе. Какое же было облегчение сажать в ряды ямок горох под неодобрительным взглядом Пелла. Он укладывал горошины в ямки, засыпал их рыхлой землей и разравнивал. Пелла до глубины души возмущало, что мисс Колумба проделывает лунку средним пальцем, делая отдельную ямку для каждой горошины. То, что ее грядки всегда выглядели лучше, чем его, вызывало у него приступ застарелой болезненной зависти, из-за которой он постоянно жаловался Уильяму на «этих баб».
– Господь не назначал бабам возделывать землю. Землю пахал Адам, а не эта вертихвостка Ева. Дети и готовка – вот, чем должно заниматься все это бабье, – убежденно говорил Пелл. – Ходить в штанах и делать мужскую работу – это грех перед Господом, и никуда от этого не денешься.
Тяжесть, давившая на сердце мисс Колумбы, стала легче, когда она принялась сажать горох. В доме все ее жалели. Все, за исключением Джанетты, которая всегда думала только о себе. Даже Роббинс жалел, хотя в этом она не была уверена. Чужая душа потемки. Роббинс – как дерево, вся его сущность в корнях и скрыта от глаз. Она вспомнила яблоню своего детства, которая никогда не цвела и не плодоносила. Отец вырыл ее из земли. Шесть футов спутанных корней уходили вниз и продолжались дальше, в неведомую глубину, в потемки, мрак. Яблоню пересадили, положив на дно ямы большой плоский камень. После этого она начала цвести.
Раздался голос Пелла, который до этого что-то невразумительно ворчал, сея горох:
– Внученька моя пожаловала домой.
Мисс Колумба ловко проделала пальцем лунку и опустила туда горошину.
– Какая из них?
– Мэгги. Приехала покрасоваться в форме. Как-то это неправильно, скажу я вам.
– Она приехала в отпуск?
Пелл откашлялся.
– Задавака. Называет себя капралом – подумать только, аж две нашивки на рукаве. Искушение это перед лицом Господа, вот что я вам скажу.
Мисс Колумба посадила следующую горошину.
– Мэгги – хорошая девушка.
– Была хорошая, да вся вышла. Губы красит.
– Все девушки красят губы.
Пелл хрипло рассмеялся:
– Как Иезавель! Что только из нее выйдет? Скажите мне!
Мисс Колумба проделала еще две лунки, опустила в них горошины и изрекла тоном, не терпящим возражений:
– Мэгги – хорошая девушка.
Эта перебранка – странное дело – окончательно успокоила мисс Колумбу: «Пелл меня не жалеет. Если бы вся семья сейчас лежала мертвой, он остался бы таким же ворчливым и несговорчивым, каким был всегда. Такие вещи поддерживают, укрепляют в привычном мире – мире нормальных неприятностей: северо-восточного ветра, майских заморозков, града, сквозняка, зеленых мух, глистов и Пелла. Эти неприятности придают жизни устойчивость. Вот убийство – это ненормальная вещь. Это что-то, не поддающееся контролю. Что-то из области безумия и ночных кошмаров. Вывертывание мира наизнанку. Страшное действо. Убиение. Не надо думать о нем. Сажай горох. Он пустит корни, расцветет, принесет плоды, исчезнет и вернется в землю удобрением. Это естественно, а убийство не естественно. Не думай о нем. Думай о Пелле. Думай о Мэгги».
Она положила в землю еще одну горошину и сказала:
– Мне очень хочется увидеть Мэгги. Скажите ей, чтобы она зашла ко мне.
Глава 25
Марч пришел к предварительным выводам расследования после обеда. Мисс Сильвер уютно устроилась на маленьком стуле без подлокотников – они мешают вязать, а Фрэнк Эббот непринужденно уселся на ручку большого, обитого кожей кресла с таким видом, словно никогда в жизни не работал, что было очевидной неправдой, так как под правой рукой Марча лежала увесистая стопка отпечатанных им листков.
– Эббот, я просмотрел ваши записи, и, не знаю, как вы, склоняюсь к мысли, что это Роббинс.
Фрэнк согласно кивнул:
– Однако нам нужны дополнительные доказательства.
– О да. Правда, я не вижу, где мы их возьмем. Тем не менее я хотел бы обсудить и другие возможности. Может быть, попутно что-нибудь и нароем. Что-то может прийти в голову вам или мисс Сильвер.
Мисс Сильвер между тем заканчивала правый рукав свитера для Этель Беркетт. Сейчас все ее внимание было поглощено резинкой манжеты. Марч немного нервничал, проявляя нетерпение. Он полностью доверился мисс Сильвер, она не могла пожаловаться, что ее оттеснили от расследования, и Марчу казалось, что какая-то реплика с ее стороны была бы сейчас более чем уместна. Но никаких реплик не последовало. С равным успехом мисс Сильвер могла сидеть в соседней комнате. Она могла никогда не слышать о Генри Клейтоне. Вообще могла быть и в Тимбукту. Пока Марч не желал ей там оказаться, но если дело так пойдет и дальше… Он взял со стола лист бумаги, покрытый его записями:
– Я начну с Роббинса – краткие выводы. Нет никакого сомнения, что он подозревал Клейтона в том, что тот соблазнил его дочь. Возможно, она сказала ему об этом перед смертью, а возможно, что это было лишь подозрение. В этом отношении для нас важны показания мисс Фрейн. Она сообщила, что мистер Пилгрим опасался, что Клейтон действительно был виновен, сказав, что об этом говорил ему сам Роббинс. Здесь мы имеем мотив. Судя по всему, это был очень тяжелый удар для Роббинса. Он не упоминал имени дочери, не привез ни ее, ни ребенка сюда, чтобы похоронить их на деревенском кладбище – миссис Роббинс очень тяжело это переживала, – и более того, он даже не сказал никому, что его дочь погибла. Все это говорит о том, что эта беда очень глубоко и, я бы сказал, аномально задела его. И вот, через месяц после трагической гибели дочери и ее ребенка во время воздушного налета, Генри Клейтон приезжает в имение, чтобы жениться на другой женщине. Это, мне кажется, еще больше усилило мотив. Что касается возможностей, то у него их было больше, чем у кого бы то ни было. Рассказ Роббинса о том, что случилось в тот вечер после половины одиннадцатого, подтверждается только одним обстоятельством – Генри Клейтон действительно выходил из дома. Мисс Фрейн видела, как он вышел из дома и направился к ней. Она говорит, что он был на полпути от стеклянной галереи до ворот конюшни, когда она отошла от окна. Это расстояние равно приблизительно десяти – пятнадцати ярдам. Я допускаю такую погрешность, потому что он шел прямо по направлению к мисс Фрейн и стояла лунная ночь – оба эти фактора мешают точной оценке местоположения. В любом случае расстояние было таким, что Роббинс вполне мог окликнуть Генри Клейтона от галереи или догнать его. Как бы то ни было, Клейтон вернулся домой. Под каким предлогом Роббинс заманил его в дом, мы не знаем, но Клейтон, несомненно, вернулся в дом. Возможно, у Роббинса уже был наготове кинжал, которым он ударил Клейтона в галерее или в холле, а может, увел его под каким-то предлогом в столовую или в переход, к лифту. Этого мы не узнаем, если он сам нам не расскажет. Если убийство было запланировано, то, конечно, Роббинс постарался бы увести жертву как можно дальше. Но возможно, что никакого плана или приготовлений не было вовсе – может быть, Роббинс просто горел желанием расплатиться с Клейтоном за дочь. Видеть, как Клейтон идет к мисс Фрейн, было для него невыносимо. Если Роббинс внезапно обвинил Клейтона в том, что тот погубил его дочь, Клейтон вполне мог бы и вернуться. Мало того, он и сам едва ли хотел, чтобы кто-нибудь подслушал этот неприятный разговор. Для разговора очень удобна столовая – она находится в противоположном конце дома от спальни мистера Пилгрима и от комнат теток. Когда они вошли в столовую, под рукой у убийцы очень кстати оказались кинжалы. Думаю, что все происходило именно так.
