Станислав Родионов - Долгое дело
– С какой целью?
– А он на них непохож.
Васин положил ручку, чтобы решить смешной вопрос. Бичом приемных были два сорта людей – сутяги и психи. Кто же этот?
Костюм неопределенно-пыльного цвета. Рубашка линялая или уж такого незаметного салатного оттенка. Без галстука. Седые волосы. Узкие черные глаза, горевшие нездоровым блеском. Бородка, какие носили испанские идальго, дрожит, будто держится на двух-трех волосках.
– А вам эта шайка... не показалась?
– Я ж не псих.
Только психи и стараются при первой возможности заверить, что они здоровые.
– И чем же этот достойный человек на них непохож? – начал веселеть зональный прокурор: неплохая разрядка перед тяжким разговором у зама.
Гостинщиков пугливо оглядел углы, подался к Васину через стол и тихонько, чтобы никто не услышал, сообщил:
– Ничем.
– Ну, внешностью, что ли? – Васин катнул ненужную авторучку: достаточно будет выслушать.
– И внешностью.
– Страшный?
– Не так страшный, как непонятный. Они солидные, а он мальчуганистый. Они спокойные, а он издерганный. Они обстоятельные, а он порывистый. Они хитрые, а он простодушный. Они причесанные, а он лохматый. Они без очков, а он в очках минус восемь...
Васин ощутил, как ему неприятно свело губы, наверное, в противную гримасу, в которой соединились вежливая улыбка, поздняя догадка и желание скрыть эту догадку. Он спросил уже по инерции и, как ему казалось, уже ни к чему:
– И что же это за шайка?
– Женщина и мужчина.
– Кто же? – Теперь он спросил заинтересованно, хотя понимал, что дальше разговор продолжать глупо.
– Э, Калязина и какой-то Васин.
Зональный прокурор не нашелся и оттого бессмысленно смотрел на посетителя.
Гостинщиков осклабился и стал походить на деревянного щелкунчика орехов, которых продавали в магазине сувениров.
– А я этим хочу что-то сказать, – сказал он так, будто еще ничего не сказал.
– Что вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что я на все способен. Пойти к прокурору города, поехать к Генеральному прокурору, попасть на прием в Президиум Верховного Совета...
– А вы, гражданин Гостинцев...
– Гостинщиков, ученый...
– Не ждете, гражданин Гостинщиков, что я попрошу вас из кабинета?
– Зачем? – удивился Рэм Федорович. – Я сказал все и сейчас уйду сам.
Васин вновь умолк, задетый охранительной грамотой, ангелом пролетевшей мыслью. Самоуверенный. С бородкой. Ученый. Вполне возможно, что и крупный. Крупные ученые частенько смахивают на психов. Сказал ведь, что его имя вчера упоминалось в печати...
– Товарищ Гостинщиков, – спросил Васин тоном прохожего, узнающего дорогу, – вы ученый в каком звании?
– Доктор наук, – соврал Рэм Федорович и тут же пожалел, что не назвался академиком.
– Извините, каких?
– Э, геолога-минералогических, извините.
– Вы упоминали, что ваше имя было в печати...
– Да, в "Ученых записках". Статья называлась "Новое месторождение червонного золота".
– Вы открыли?
– Разумеется, – небрежно врал Гостинщиков ради него, ради этого теленка Рябинина.
– И что теперь вас ждет?
– Думаю, что выдвинут на премию.
– А Рябинину вы... кто?
– Деверь.
– Деверь... это...
– А может быть, шурин. Короче, его жена есть моя сестра.
Васин не поверил бы случайному человеку на слово, но внешность ученого, странное поведение и связь с Рябининым убеждали. Он прошил его умным взглядом и примирительно начал:
– Давайте откровенно. Он вам почти родственник. А вот я его не принимаю.
– Э, за что же?
– За целый букет. Медлителен...
– Потому что глубоко пашет.
– Спорит, не соглашается...
– Он же не продавец, для которого покупатель всегда прав.
– Противоречив...
– Видите ли, товарищ прокурор: если у человека одна мысль, две мысли, три, то он ясен, как невеста в фате. А если у человека много мыслей? Среди них возникает противоречие. Вы попробуйте.
– Рябинин, по-моему, пессимист. – Васин постарался последних слов не заметить.
Э, пессимист? А вы как-нибудь зайдите к моему соседу – он оптимист. Потому что ничего не знает ни о жизни ни о смерти.
– Он терпим ко всему: к недостаткам, к преступникам...
– Да, он терпим ко всем. Вот только к дуракам нетерпим.
– И потом, товарищ Гостинщиков, дело не во мне и не в личных симпатиях. Дело в объективных фактах.
– Рябинин денег взять не мог, – отрубил Рэм Федорович, дрогнув усохшей бородкой.
– Они ему не нужны?
– Нужны, но только свои. В поле он получал для партии в банке десятки тысяч. Димке Семенову, технику, который проболел при двух детях целый год, Рябинин все лето посылал деньги. Нашей поварихе Марии Ивановне, пекшей или пекущей несравненные блинчики, он отдал весь сезонный заработок, когда у нее сгорел дом. Кстати, он техником получал больше, чем получает сейчас, и все-таки пошел на эту работу. Вам мало?
– Сколько бы вы хорошо о нем ни говорили, все решат факты.
– А клевету вы не допускаете?
– Допускаю. Поэтому мы все тщательно проверим.
– Хорошо, я подожду в приемной.
Гостинщиков легко поднялся и, помахивая пластинкой, отвесил изящный поклон.
– Чего подождете?
– Конца вашей проверки.
– На нее уйдет весь день, а возможно... и больше.
– Когда больного оперируют, то родственники ждут в больнице.
Гостинщиков ладонью заострил усеченную бородку, нацелил ее на прокурора и одарил своей редкой улыбкой – деревянный щелкунчик открыл рот, требуя ореха. Затем он указательным пальцем поскреб седой висок, теперь нацеливаясь на прокурора хитрым взглядом.
– Давно хотел спросить какого-нибудь законника...
– Пожалуйста, – напряженно согласился Васин, жалея, что он принял этого ученого.
– Я вот стал геологом, потому что люблю бродить по земле. А что любят те, кто становится прокурором?
– Вопрос сложный, и быстро не ответишь.
– А Рябинин отвечает сразу и одним словом.
– Каким же?
– Спросите его?
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Лида, я знаю, что ты промучаешься всю ночь, а завтра тебе заниматься своей наукой... Лида, главная наука людей – это умение жить друг с другом.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. В милиции, наверное, думают, что я испугалась и сижу дома. А куда ходить? Цирк создан для детей, кино для подростков, театр – для людей с бедной фантазией, опера – для глуховатых старушек, оперетта – для дурачков, эстрада – для подвыпивших, балет – для сексуально ослабленных, телевидение – для бездельников... И только литература создана для умного человека. Разумеется, я имею в виду зарубежный детектив.
Петельников и Лида ехали в троллейбусе. Когда солнце на ощутимый миг прорвало ушедший в небо туман, инспектор увидел мираж – их обогнало такси с гигантской совой на заднем сиденье. Волосы вздыблены. Торпедно устремленный нос – как разогнутый клюв. Калязина? Или не Калязина? Миражи инспектор признавал только в пустынях. Он извинился и сказал, что будет в городской прокуратуре через часик. Лида не удивилась, – такое проделывал и Сергей. Инспектор выскочил на первой же остановке, поймал какого-то мотоциклиста и через двадцать минут был у санэпидстанции.
На лестничной площадке второго этажа жилого дома бездельно стоял худощавый невзрачный парень в кепочке, надвинутой чуть не на уши. Он смотрел через скверик на вход в санэпидстанцию, который был перед ним как на ладони. На подошедшего инспектора он только глянул, вернувшись глазами к притягательному входу. В уголке подоконника высился столбик бумажных стаканчиков из-под мороженого, вложенных один в другой.
– Сколько съел?
– Одиннадцать штук, товарищ капитан.
– В тебе эти самые не поднялись?
– Какие, товарищ капитан?
– Гектопаскали.
– Едал и больше.
– Где Калязина?
– Там.
– Откуда знаешь?
– Как откуда? Утром вошла и не выходила.
– А как проверить?
– Можно позвонить из будочки и спросить ее...
– Позвони-ка, только осторожно.
Леденцов побежал, прыгая через ступеньки, как школьник. Инспектор задумчиво обозрел вид через грязное, так и не отмытое дождем окно...
Здание санэпидстанции собрали из блоков, видимо, по типовому проекту. Двухэтажное, коротенькое и беленькое, стояло оно в середине жилого квартала одиноко, прикрывая нижние окна рядами общипанных кустов. Нет, не одиноко торец станции примыкал к большой и безоконной стене какого-то дома, скорее всего, нежилого.
Неужели ему показалось и он видел не Калязину?.. А кого же? Например, чудовищную сову, ехавшую в зоопарк или в кунсткамеру. Эти совы ему кажутся из-за бессонной ночи. После Лидиного звонка он пролежал всю ночь с открытыми глазами. Как сова. Читал афоризмы. Нет, совы ему кажутся не из-за бессонницы – не спал, бывало, и по три ночи. Это от афоризмов. Как там сказал знаменитый Галилео Галилей... "Против кажущегося, с которым соглашаются все, мы преуспеваем с помощью разума". Вот так и надо преуспевать против сов и телепатий.
