Станислав Родионов - Долгое дело
Инспектор улыбался. Но бледность, как этот утренний туман, пропитала его щеки. Но галстук, всегда повязанный вычурным узлом, неумело топорщился. Но черные глаза, обычно спокойные, вспарывали улыбку сухим блеском. И где пояс от плаща? Торчит из кармана...
– Вы улыбаетесь, чтобы меня успокоить, – догадалась она, сдавив последнее слово непроизвольным шепотом.
– Только не плакать! – посуровел инспектор.
– Не буду, – тихо согласилась она и еще тише добавила: – Но я могу умереть.
– Есть поморская пословица: "Смерть не все возьмет – только свое возьмет". Вас она не возьмет.
Он смотрел на нее, ошеломленный виденным. Волосы, когда-то мерцавшие бронзой, светлыми клочками лезли из-под платка. Серые глаза – это не ее глаза – были остывшими, отрешенными от сознания. Губы опали. Скулы, проступавшие красиво, теперь очертились остро, заточенно. Она же всегда была школьницей... Да ей пора на пенсию.
– В чем его обвиняют? – спросила Лида.
– В получении взятки.
– И сколько могут дать?
– Лет восемь.
– Что же делать?
– Идти за меня замуж.
– Боже, как вы можете шутить...
– А как вы можете думать, что его осудят?
Легкий ветерок, залетевший с улицы, вымел туман. Тонюсенькие березки, вымоченные за ночь, поникли. Стены домов отсырели. Земля, уже не принимавшая влагу, была залита водой.
– Чего мы стоим? – спохватился инспектор.
Он взял ее под руку, на которой она безвольно повисла, понесенная его силой над водой.
– Но ведь за него заступятся? – спросила Лида.
– Кто решится за следователя-взяточника...
– Есть же там смелые мужчины?
– Теперь, Лида, появился новый тип мужчин. Ходят в брюках, курят, говорят басом, руки волосатые, а начальства боятся.
– А женщины? Они добрее...
– Женщины там в мундирах.
– Ну а вы?
Она сердито вырвала руку с откуда-то взявшейся силой. Я въелась в него взглядом. Он грустно усмехнулся.
– Простите, Вадим...
Они пошли, не очень-то разбирая лужи и грязь.
– А куда мы идем? – спросил инспектор и тут же ответил: – Ага, в городскую прокуратуру.
Лида не успокоилась, но к ней пришла частичка силы, идущей от какой-то деятельности, – они обсуждали, шли... Возможно, эта сила шла от инспектора, переливаясь из руки в руку. А как же в войну, что бы она стала делать в войну, отправив Сергея на фронт? Она умерла бы на вокзале, и не спасли бы ее никакие поморские пословицы. Нет, она бы поехала с ним на фронт. Она сейчас придет в городскую прокуратуру и там останется, что бы с ней ни делали. Но ведь теперь не война. Боже, боже...
– Вадим, почему Сергей такой невезучий? Почему это случилось с ним, а, скажем, не с вами?
– Я бы им не дался.
– Не с Гостинщиковым, не с Беспаловым, не с Демидовой, в конце концов, не со мной. Почему?
Инспектор незаметно вздохнул, почти без воздуха, одной грудной клеткой. Почему? Если бы он знал, почему Калязиным везет, а Рябининым нет, его бы избрали академиком. А может бы и не избрали.
– Лида, помните историю? Как только народ достигал высокой степени цивилизации, он погибал. Как только человек достиг каких-то интеллектуальных и нравственных вершин, он стал несчастным...
– По-моему, счастливым.
– Это моя теория. Впрочем, она выражена в народной мудрости, что дурачку живется легче. Поэтому я поменьше читаю и больше занимаюсь спортом.
– Да? Но Сережа ведь наивный...
– Он не наивный, а романтичный. Это вы знаете. Но, может быть, вы не знаете, что обыватель романтичности не любит. И романтических ошибок не прощает. Заведите любовника – обыватель вас поймет. Влюбитесь – обыватель вас осудит. Поэтому я не влюбляюсь.
– Клевещете вы на себя...
– Странно, что этот самый обыватель терпим ко всякой грязи, но свирепеет при виде романтического борца против этой грязи. По его представлениям, мир пошл, и ты будь пошляком, а иначе ты хуже этого пошлого мира. Поэтому я тоже себе позволяю... Да вы не слушаете?
Ее пронзил болезненный жар, словно грудь задела шальная молния. Боже, она и есть этот самый обыватель... Зачем она изъедала Сережину душу пошлой проверкой их любви? Где же было ее женское сердце, которое должно все знать и без проверки? Она в их ряду, травителей Сергея: она, Калязина, какой-то там Васин...
– И поэтому у него неприятности?
– Ну, я изложил, как говорится, черно-белый вариант. Причин много. Любой человек сопереживает только тому, что сам пережил. Скажем, вы не можете посочувствовать пьянице, поскольку не знаете состояния похмелья. А Сергей понимает то, чего сам не переживал. Хотя бы история с продавщицей бриллиантов... Лида, вы опять меня не слушаете?
– Вадим, он Дон-кихот?
– А это плохо?
– Это тяжело.
– Когда я двадцатилетним выступил на собрании с критикой в адрес начальника, то этот начальник потом мне сказал: "Лучше быть ослом Санчо Панса, чем Дон-Кихотом". Сергей считает наоборот.
– А вы?
– А что, не видно?
Она вновь остановилась, повернувшись к нему и далеко забросив голову, лицо инспектора было над ней. Он увидел ее ожившие глаза, воспрявшие губы и задышавшие ноздри.
– Поэтому Калязина его и не боится, что он Дон-Кихот?
Инспектор помедлил, решая, говорить ли то, чего не знал даже Рябинин. Но Лида не болтлива, и ее пути с калязинскими не пересекались.
– Только секрет. Калязина жутко ненавидит Сергея.
– За что?
– Не меня, не Беспалова, а Сергея. Потому что боится. Чувствует, что от него не уйти.
– Эту... взятку она подложила?
– Она.
– Как?
– При помощи колдовства.
– Да?
– У нее есть какой-то волшебный карр-камень.
– А откуда вы знаете?
– А у меня есть волшебное зеркало.
– Вадим, я серьезно...
– У вас на квартире в последние дни кто-нибудь был? Подумайте хорошенько...
– Я уже думала... Нет.
– Знакомые, водопроводчик, соседи, почта...
– Нет-нет.
– Тогда остается карр-камень.
– Вадим, а не могла она при помощи отмычек прийти без нас?
– Не могла, мы с нее глаз не спускаем...
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Я не борец. Истинный боец не тот, кто радуется своим победам. Истинный боец тот, который способен получать удовольствие даже от поражений. Я же опустил руки, как сломанные. Ничего не могу с собой поделать и способен лишь на вспышку... Но ведь для борьбы нужны враги, а я в городской прокуратуре, среди друзей!
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Моему начальнику пришла бумага из прокуратуры с просьбой выслать мою характеристику. А зачем? Ах, закон требует учитывать личность преступника... А разве перед законом не все равны? Выходит, что Иванов, сантехник и выпивоха, не равен Петрову, профессору и лауреату? Тогда почему я должна жить скромно и убого?
Васин с минуты на минуту ждал вызова заместителя прокурора города.
Тяжелая дверь легко распахнулась, но высокий худощавый мужчина с тощей бородкой попал в кабинет вроде бы еще и раньше.
– Достал "Времена года". – Вошедший показал диск-гигант.
– Чайковского? – вежливо осведомился Васин, ибо по рябининскому делу мог приехать сотрудник любого ранга.
– Неужели вы думаете, что у меня нет Чайковского? Это Вивальди.
Гость сел в кресло, положил на колени пластинку и внушительно произнес:
– Нус-с!
– Я забыл ваше имя...
– А ведь только вчера оно упоминалось в печати.
– Извините, – догадался Васин, что перед ним тот руководитель, которого он обязан знать в лицо.
– Рэм Федорович Гостинщиков, – галантно представился посетитель, приподняв пластинку над коленом, как шляпу над головой.
– А кто вы? – осмелел Васин, память которого хранила все руководящие фамилии, но Гостинщикова там не было.
– Гражданин Советского Союза.
Васин облегченно распрямил плечи, но эта внутренняя легкость каким-то образом засуровила его голос и взгляд.
– Граждан принимает дежурный прокурор на первом этаже.
– Но у меня чрезвычайное сообщение.
– Все к нему...
– А разве закон не обязывает принять заявление о преступлении того прокурора, к кому оно поступило?
Перед ним был сутяга, побывавший, видимо, и у дежурного прокурора, и у всех других. Проще записать его заявление, чем выпроводить. Васин взял лист чистой бумаги и ручку.
– Слушаю вас...
– Я засек шайку преступников.
– Сколько человек?
– Пока знаю двоих, но...
– В чем их криминал? – перебил Васин, стараясь прежде всего выявить состав преступления: обыватель и подростков с гитарой считает шайкой.
– Они намерены оклеветать и посадить достойного человека.
– С какой целью?
– А он на них непохож.
Васин положил ручку, чтобы решить смешной вопрос. Бичом приемных были два сорта людей – сутяги и психи. Кто же этот?
