Леонид Словин - Время дождей
Некоторое время Кремер сидел у огня. Бесплотный, готовый взлететь от неосторожного дыхания пепел просвечивал изнутри тончайшими розоватыми прожилками.
«Как в действительности все произошло?»
В глубине дома что-то скрипнуло. Кремер вынул пистолет, неслышно подошел к двери.
На пороге никого не было.
Освещая дорогу фонариком, Кремер прыжком соскочил с лестницы. Внизу тоже никого не оказалось, ничем не нарушаемая тишина стояла вокруг.
«Наверное, показалось», — он хотел вернуться.
Внезапно из глубины крытого двора донесся стук упавшего предмета, потом явственный скрип половиц.
Через секунду все стихло.
3
Выйдя утром из избы, Кремер наткнулся на Степана. Он спал на лестнице, закутавшись в овчину, подогнув короткие ноги. Он выглядел помятым. По тому, как с трудом ворочает Степан языком, Кремер догадался, что накануне он изрядно выпил.
«А казался почти трезвым! — подумал Кремер. — Ночью добавил? Но где, с кем?»
— Вот вы где! — поздоровался Кремер. — А Игнат Васильевич? На озере?
— Ну, — Степан поднялся, вытер рукавом лицо.
Кремер вспомнил все, что краем уха слышал про Степана в Ухзанге, — контужен, трезвому цены нет, пьяный вспыльчив — «дурак дураком». Кремер пожалел, что не расспросил о нем подробнее.
— Времянка Игната Васильевича далеко?
— Сейчас покажу. — Пока Степан сидел, его маленький рост не бросался в глаза, теперь, спускаясь с крыльца, он мотал головой где-то ниже плеча Кремера: — Дела…
— Милиция разберется.
— Это верно. — Над бровью Степана краснела небольшая ссадина, Кремер не видел ее накануне.
Времянка ветеринара стояла на самом берегу, еще с улицы Кремер увидел в окне его беспокойный, вопрошающий взгляд.
— Как барин устроился, — буркнул Степан, поднимаясь на приступок.
В полутемной избе стоял удушливый запах скипидара.
— Кости лечу. — Пенсионер достал из шкафчика нож со сточенным на нет лезвием, отрезал хлеба. — Садитесь, где стоите! -Подумал, взял с полки три граненых стаканчика.
— Рыбки не осталось? — оживился Степан.
— Найдем, — пенсионер как был, в душегрейке выскочил из избы и тут же вернулся с тремя рыбинами домашнего копчения.
Из того же шкафчика появилась початая бутылка водки.
— Сейчас заправляюсь, — крякнул Степан, — и прямо на телефон!
Водка оказалась теплой, то ли выдохшейся, то ли разведенной, пенсионер пускал ее на компрессы.
Сам Игнат от выпивки отказался:
— Диэнцефальный синдром с вегетативным неврозом, мудреная штука… И железа поджелудочная барахлит.
Степан вынул из кармана очищенную луковицу.
— Чего только нет в людях…
Они, видимо, уже не раз толковали на эту тему.
— Желчь идет через дохтус халидохус… Степан выпил, закусил луковицей, куском рыбы.
— Когда выпивши, шибче еду. — Степан вдруг замолчал — увидел на подоконнике круглое зеркальце от автомашины. — Это не Фадея ли Митрофаныча зеркало, Игнат?
— Оно самое. — Пенсионер, не поднимая глаз, разлил остатки. — В среду Фадей зашел: «У тебя, говорит, бритва интересная — дай повожу». Я дал, а про зеркало и забыли. Вообще-то, у меня «Бердск», — он искоса взглянул в окно, потом на Кремера, — эту, механическую, я в Коневе брал.
— Прости, господи, — Степан выплеснул в рот последние капли из рюмки. — Спасибо этому дому… С вами-то я не увижусь, — он кивнул Кремеру, — на следующий год приезжай — все церкви наши будут!
— Так и не зашел Смердов за зеркалом? — спросил Кремер.
— Видно, не судьба.
Оба помолчали. Игнат Васильевич рассеянно катал по столу хлебные шарики, к чему-то прислушивался.
— Вы бы и отнесли…
— Мертвому на что? — Пенсионер внезапно замолчал, сообразив, что сболтнул лишнее, достал с полки кусок запеченного в ржаной муке карпа. — Не желаете?
— Спасибо. Смердов ничего больше не оставлял?
— Ничего. Мы ведь не гостились: с осени раза два был.
— Наверное, удивил визит?
— Удивил. Тем более, погода…
— Плохая?
— Буран начинался — всю ночь кости крутило. Не допрос, случайно, устраиваете?
— Скоро милиция приедет, станут интересоваться. Не говорил, что гостей ждет?
— Милиция приедет — разберется, — ответил ветеринар.
Тяжело бухнула дверь. На пороге стоял Степан.
— Нельзя ехать. — Он снял шапку, прелые волосы торчали во все стороны. — Лыж нет!
— Нет? — спросил Кремер. — Где вы их вчера поставили?
— Во дворе. В том и дело: где поставил — там нету. И твои, Игнат, пропали.
Пенсионер безучастно посмотрел в его сторону. Кремер махнул рукой:
— Берите мои.
— Нету, — Степан почесал затылок, — всю избу перевернул.
— Быть не может!
— Посмотри…
По дороге Кремер устроил молоковозу настоящий допрос:
— Когда вы в последний раз видели Смердова?
— Во вторник вроде… — глаза Степана забегали.
— Зачем? Кто приезжал с вами?
— Один. Я газеты привозил.
— В какое время?
— Вечером, уже молоко свез. — Молоковоз, похоже, говорил правду.
— «Литературную газету» привозили?
— Убей, не знаю!
Кремер замолчал. Когда Степан, успокоившись, незаметно перевел дух, спросил:
— Что еще было, кроме газет?
Степан помялся.
— Спирт еще. Три поллитры.
— Откуда?
— Магазинный.
— Значит, пил Фадей Митрофанович?
— Спирт всегда нужен. — Он посмотрел на Кремера. — Может, гостей ждал?
Кремер нахмурился.
Вдвоем они осмотрели рудную избу — лыж нигде не было.
— К Фадею Митрофановичу надо идти, — Степан сбил шапку на лоб.
Проминая лыжню, через всю деревню пошли к дому Смердова.
— Он их на крыльце ставит…
На крыльце лыж не оказалось.
Кремер заглянул в окно. Напротив висела репродукция — «Русский шахматист Карманниковъ», рядом, на картине, толстенький, с невыразительным лицом ангел подавал горстку пухлых пальцев благообразному человечку с брюшком.
— Ангел выводит апостола из темницы! — громко, как глухому, объяснил Степан.
По бревенчатому пандусу поднялись в крытый двор, наглухо, как везде в этих местах, соединенный с домом.
Кремер ко всему присматривался, словно еще надеялся обнаружить икону.
Двор был невелик, в клети располагались необходимые в хозяйстве косы, березовые веники, припасенный для стен мох, брюквенное семя.
— От желудка, — пояснил Степан.
Двор, пандус, по которому въезжали в санях на второй этаж, незнакомая утварь и поделки отвлекали Кремера от той задачи, которую он поставил себе, входя в дом.
Смердов жил скромно, но не бедствовал. В старом ларе Кремер увидел два мешка белой муки и большой бумажный куль кускового сахара. Отдельно лежали сухари.
Ровный слой снежинок, рассеянных по клети, наводил на мысль, что последние несколько дней сюда никто не заглядывал. Зато в сарае перед Кремером предстали следы разгрома: тряпье выброшено из пестерей и разметано по полу, пустая кадушка перевернута. У порога валялся давно не чищенный, покрытый зеленью ковш. Пустое ведро смято и отброшено к ларю, квадратный зев которого закрывал выдернутый наполовину кургузый пиджак.
Степан, оставленный Кремером снаружи, этого не видел, и на его объяснения Кремер не мог рассчитывать. Несколько минут он молча рассматривал помешавшую кому-то старинную ендову, вальки с потускневшими рисунками, рассыпанные берестяные пастушьи рожки. Здесь было чем поживиться любителям старины!
Все же, подумал, Кремер, разгром в сарае — дело не их рук.
Сбоку, у дверей, стояла самодельная деревянная ступа, на ней он увидел затвердевшую недокуренную папиросу, мундштук которой ни в одном месте не казался примятым.
Кремер вышел на улицу. Несметная галочья стая не замедлила взлететь при его появлении. Морозный день проглядывался в потоке холодного неяркого света. Молоковоз покуривал у крыльца, привычно отставляя «Беломор» далеко от губ.
— Где вы вчера встретились с Игнатом Васильевичем? — спросил Кремер. — Он ведь вместе с вами сюда приехал…
— Когда я к тебе-то направился? — Молоковоз закряхтел. — Догнал он — тоже из Ухзанги шел… Лыж, гляжу, так и нет?
Шли часы. Об иконе по-прежнему не было ничего известно. Ко всему прочему без лыж из Торженги выбраться было невозможно…
— Поэтому и жив, что на озере. Пока находился у себя, в Коневе, процесс в толстых кишках два раза открывался…
Пенсионер сидел у окна, где утром его оставил Кремер, поглядывая то в окно, то на дверь.
— Смотрю я, действительно не любили вы Смердова… — начал Кремер.
— Демагог он, — Игнат Васильевич не удивился и не обиделся, — газеты читал, а делать серьезно ничего не собирался. И работать никем не хотел, кроме как стадо гонять. Мужики и бригадиром предлагали, и в сельсовет…
