Анатолий Безуглов - Прокурор
— Ты же знаешь, она уволилась, улетела к дочери, к Альбине. И на следующий день ее там нашли… В сарае повесилась…
У Измайлова перехватило горло.
— Захар, Захар! — громко позвал Владимир Харитонович, подумав, наверное, что тот положил трубку.
— Слышу, — глухо отозвался Измайлов. — Прямо как обухом по голове…
Евдокия Назаровна, которая сидела в комнате со штопкой в руках, внимательно смотрела на сына.
— Записку оставила. Альбина показала мне. Пишет, что запуталась…
— В чем запуталась? Что говорит Альбина?
Звонок Авдеева — как гром среди ясного неба.
— Перед смертью она всю ночь говорила с Альбиной. Плакала. Рассказала о тебе… Оказывается, Альбина впервые узнала, кто ее настоящий отец…
— Ну и как? Я могу с ней увидеться?
— Не время сейчас, Захар. Поверь мне, не время… Она тоже спрашивала, где ты и что. По-моему, хотела встретиться. Я отсоветовал. Пока.
— Зря, — в сердцах произнес Измайлов.
— Может, и зря. Хотя я думаю, сейчас бы не надо…
— Это наше с ней дело, — резко произнес Захар Петрович. И тут же пожалел: Владимир Харитонович действовал, наверное, из лучших побуждений.
Авдеев снова вздохнул:
— Поздно говорить. Завтра утром улетят домой.
— Адрес оставила?
— Да. Скажу честно, хорошая дочь у тебя. И мальчишка отличный. Внук. Между прочим, Петя. Редкое теперь в городе имя… К нам не собираешься?
— Дня через два.
— Расскажу подробности.
Попрощались невесело.
Захар Петрович долго сидел не шевелясь. Какая-то тяжесть опустилась на плечи. Сколько бы ни выпало неприятностей на его долю по вине Марины, все же ее смерть потрясла Измайлова.
Он вспомнил Марину такой, какой увидел тогда, в поезде. Крашенные хной редкие волосы, стоптанные туфли…
«Запуталась, — промелькнули в голове слова Авдеева. — Действительно, у нее был какой-то обреченный вид. Или это мне теперь так кажется?»
— Захарушка, чего зажурился? — негромко спросила мать. — Плохие вести?
— Да, — признался он. — Помнишь Марину?
— Дубровскую, что ли? Медсестру, за которой ты ухлестывал?
— Ее, — подтвердил Захар Петрович, удивляясь памяти Евдокии Назаровны. — Повесилась…
— Повесилась…
— Господи! — испуганно откликнулась мать. — Чего же она так, родимая? Я думала, ты о ней забыл… Никогда при мне не вспоминал…
— Я действительно забыл…
— А чего вдруг объявилась? — осторожно выспрашивала мать.
— Ох, мама, тут такое…
И Захара Петровича прорвало. Он выложил все: как встретил Марину в поезде, про день ее рождения и о том, что заварилось, когда он остался ночевать в ее квартире, и, наконец, известие о дочери и внуке, о которых Измайлов и не догадывался…
— Значит, Галина из-за этого?.. — пытливо посмотрела Евдокия Назаровна в глаза сыну.
— Да, — коротко ответил он.
Его удивило то спокойствие, с каким мать реагировала на сообщение об Альбине и внуке.
— Вон оно что, — думая о чем-то своем, произнесла Евдокия Назаровна. — Недаром у меня сердце болело за тебя. Материнское сердце все чует…
— Теперь видишь? — сказал Захар Петрович, словно извиняясь за то, что был угрюм, малоразговорчив, что не мог рассказать всего сразу.
— Хорошо, что открылся. Я ждала. Знаешь, Захар, держать в себе нехорошо. Ты уж лучше не молчи. Впрочем, — махнула она рукой, — отцовская порода. Петр тоже всегда при себе свои горести держал. Ходил сам не свой, а мне оставалось только догадываться… Значит, у тебя есть внучек, Петенька? — Евдокия Назаровна улыбнулась. — Имя как у прадеда. А что, хороший у нас был отец. Добрый, ласковый. Помнишь?
— Очень даже хорошо.
— Зря сердишься на этого… Владимира Харитоновича, — серьезно сказала она сыну. — Сам подумай, какая у вас нынче встреча получилась бы? Мать схоронила, да еще после такой кончины… Отойдет маленько, тогда другое дело…
* * *В первое утро в доме отдыха «Зеленый берег» Флора Баринова проснулась чуть свет. Море отливало жемчугом. Девушка не удержалась, надела купальный костюм и пошла к морю.
Девушка искупалась, растерлась полотенцем и, бодрая, свежая, вышла из коттеджа на прогулку по территории дома отдыха. Обитатели уже пробудились.
— Доброе утро! — еще издали поздоровался с Бариновой Крутояров.
Он приблизился к ней немного подпрыгивающей походкой, в той же соломенной шляпе и тенниске.
— Здравствуйте, Гаврила Ионыч, — вежливо откликнулась девушка, протягивая ему руку.
Он улыбнулся ей доброй улыбкой и поинтересовался, как спалось.
— Отлично! Как в раю! — ответила Баринова.
— У нас так, — довольно произнес Крутояров и пошел с ней рядом, оценив, наверное, накануне способность девушки уметь слушать.
Директор дома отдыха, как успела заметить Баринова, любил рассказывать. А для какого рассказчика не нужен хороший слушатель?
— Много у вас отдыхает народу? — поинтересовалась Флора.
— Человек пятьдесят. Можно сказать, почти все семьями. Да, спохватился он, — завтракаем в восемь. — Крутояров глянул на часы: — Стало быть, полчаса у нас имеется. Подадут вам в коттедж.
— Зачем? — воспротивилась девушка. — Наоборот, мне интересно со всеми.
— Со всеми, — повторил Крутояров. — Я тоже так считаю: на миру и кушать приятно, и аппетит прибавляется.
Флора отметила про себя, что решение ее завтракать в общей столовой понравилось Гавриле Ионовичу.
— Не понимаю, зачем Фадей Борисович ввел моду кормить в коттеджах? — покачал головой Крутояров. — Перед рабочими неудобно, да и нам лишние хлопоты. До вас в этом домике отдыхал заместитель директора зорянского завода. Вы даже себе представить не можете, как мы с ним нянчились.
— Почему? — полюбопытствовала Баринова.
— То плов узбекский закажет, то кавказские хинкали, то «Псоу» ему подавай. А где возьмешь это вино? Пришлось в Сухуми лететь за вином… Нянчились, как с малым ребенком. А все знаете отчего?
— Не знаю. Интересно…
— Потому что наша фабрика зависит от зорянского завода. Отходы цветных металлов у них получаем. Наш человек все время там торчит. Марчук, пробивной мужик…
«Выходит, в домиках живут привилегированные, — сделала вывод Баринова. — А Заремба к их лику решил причислить и меня».
Они не спеша шли по аллее акаций.
— У нас и ульи имеются, — вдруг ни с того ни с сего похвастался Крутояров. — Балуем отдыхающих медком. Особенно детишки любят. Скажу вам, мед с цвета акации — самый лучший. Пробовал я гречишный, липовый, знаменитый башкирский. А наш ни на какой не променяю. Врачи говорят целебный. И не засахаривается долго. — Он нежно погладил шершавый ствол. Чудо-дерево! У нас ведь плохо приживается всякая растительность. Солончаки, песок, сушь. Да и ветра постоянно. А акация живет. И как! Пятнадцать лет назад посадили, смотрите, как вымахали!
— Вы, значит, давно работаете в доме отдыха? — обрадовалась Баринова: ей нужен был человек, хорошо знающий фабрику и людей.
— Я же говорю, пятнадцатый год. А на фабрике, считайте, с самого основания. Поначалу артель была. Инвалиды. — Крутояров откашлялся. — Я возглавлял. Тогда тут, — он обвел рукой вокруг, — голый песок был. В палатках отдыхали. За саженцами акаций в саму Одессу ездил.
— В Одессу? — удивилась Флора.
— А что? В России акацию начали сажать впервые в Одессе. Еще в прошлом веке. Из Одессы она и пошла повсюду. Вы, наверное, не помните, маленькая были, оперетту даже написали «Белая акация». Про Одессу…
— Знаю, — кивнула девушка.
— Затем осели здесь обстоятельно, — продолжал Гаврила Ионович. Фабрика росла, и дом отдыха благоустраивался. Я за виноградник взялся. Потом корпус фундаментальный поставили…
— А коттеджи?
— Это уже при Зарембе, — ответил Крутояров. И, как показалось Бариновои, вздохнул. Они уперлись в забор и повернули обратно. — С оформлением нам Герман Васильевич очень помог. Натура у него такая — чтоб все красиво было. Занятно, не правда ли?
Он показал на избушку на курьих ножках, на высоченного фанерного Гулливера, на Конька-Горбунка, взвившегося на дыбы.
— Изобретательно, — кивнула девушка. — Я вижу, ваш главный художник интересный человек…
— Еще бы! А биография — прямо книгу писать. Фронтовик, мальчишкой орден получил в Великую Отечественную.
— Слышала. А за что?
— Герой! — с жаром рассказывал Крутояров. — Послушайте, какая история. Может, пригодится… Герман Васильевич сам с Белоруссии. Был под немцем в оккупации. И вот однажды в их деревню ворвались фашисты. Перед этим партизаны напали на их часть, положили многих, взорвали склад с оружием. Немцы и вовсе озверели. Согнали всех женщин, стариков и детей в амбар. Их главный и говорит: если не скажете, где партизанская база, всех спалим. Дал на размышление два часа. А для устрашения стали амбар соломой обкладывать… Боржанскому было тогда годков тринадцать. Шустрый, юркий. Нашел под стеной лазейку, проскользнул в нее. Ну и ползком, меж камней. Потом как задал стрекача! Фашисты стреляли вдогонку, но не попали. А он к партизанам. Их база недалеко была. Поднял их. Те на коней и в деревню. Еле успели. Изверги уже поджигать амбар собрались. Завязался бой. Отбили жителей… За это и представили Германа Васильевича к награде. Аж в Москву летал за орденом. Вручал сам Михаил Иванович Калинин…
