Анатолий Безуглов - Прокурор
Измайлов перевел удивленный взгляд с начальника цеха на своего помощника.
— Понимаете, — попыталась объяснить Ольга Павловна, — товарищ Щукин считает, что ему объявили выговор по нашему настоянию.
— Ерунда какая-то, — вырвалось у прокурора.
— Как же так? — растерялся начальник цеха. — Вызвал меня Грач, говорит: прокуратура проверяла твою работу и обнаружила нарушения законов о труде… Я, конечно, спрашиваю: когда проверяли, что нарушал? Он сказал, что в воскресенье, тридцатого июня, вы приходили, — ткнул он пальцем в Ракитову. — А у меня несовершеннолетний подросток Бойко трудился. Таким, мол, в выходные дни и ночное время работать нельзя. За это тебя требуют наказать… Но почему меня, товарищ прокурор? Я выполнял указания Самсонова! Выходит, он ни при чем? Выходит…
— Погодите, товарищ Щукин, — остановил его прокурор. — Во-первых, ни с Самсоновым, ни с Грачом разговора лично о вас не было…
— Это точно? — недоверчиво посмотрел на Измайлова Щукин.
— Абсолютно точно.
Начальник цеха нахмурился и угрюмо произнес:
— Вот, значит, как… Ну, ясно…
— А на тот факт, что у вас по выходным трудятся несовершеннолетние, и не только в вашем цехе, я уже указала вашему руководству, — сказала Ракитова.
— Все цеха указали? — снова недоверчиво спросил Щукин. — И гальванический, и механический?
— И упаковочный тоже, — подтвердила Ольга Павловна. — Уверяю вас, ни единого нарушения не пропустила.
— Та-ак, — протянул Щукин. — Значит, одного меня решили сделать козлом отпущения. — Он зло хмыкнул. — Не выйдет! — И стиснул руки так, что хрустнули пальцы.
— А факт был? — спросил Захар Петрович. — Работали в воскресенье несовершеннолетние?
— Факт был, отказываться не буду. Так ведь Самсонов вызвал — дать план любой ценой! Чтобы на работу вышли все! А все — значит и пацаны, которым еще и восемнадцать не стукнуло. Я так понимаю.
— Разве вы сами не знали, что нельзя? — спросил Измайлов.
— Нельзя? У нас на заводе все можно! Вернее, на все закрывают глаза, если надо! Гони план, а там хоть гори голубым огнем! Победителей не судят, говорит Самсонов.
— Это смотря какой ценой досталась победа, — заметил Захар Петрович. — Я считаю, что она сомнительна. А вы?
— Может быть. — Щукин был занят своими мыслями и заговорил о наболевшем: — Однако почему отдуваться должен именно я? Двадцать лет вкалываю на заводе! Не то что выговора, замечания не имел! Рабочим начинал…
— Самсонов, говорят, тоже начал со станка, — вставил Захар Петрович.
— Не знаю, как он, а я действительно с ученика… И, признаюсь, в начальники не лез. Повышали!
— Вы в профком обращались по поводу выговора? — задал ему вопрос прокурор.
— Я сам член комитета, — произнес он с горькой усмешкой. — Знаю, как на нашем заводе дела решаются. — Он махнул рукой: — Сплошной формализм.
— И вы миритесь с этим? — спросил Захар Петрович.
— Что значит миримся? Так уж Самсонов поставил. Взять хотя бы работу в выходные. Без всякого профкома решают. Заготовят приказ, а Пушкарев подмахивает. Или, например, борьба с пьянством. Сам был на заседании профкома, можете поверить. Собрались мы рассмотреть представления из вытрезвителя. Хотели вызвать людей, поговорить, все чин по чину. Самсонов отрубил: нечего, мол, самим портить показатели. Ответьте, что меры приняты. А в назидание одного-двух лишите премии — и все. Вообще-то Самсонов не любит присутствовать на заседаниях профсоюзного комитета. Но когда решается вопрос распределения жилья или путевок — он тут как тут, в обязательном порядке. А как же! Без Самсонова такое не решается. Не дай бог дадут квартиру не тому, кому надо по его расчетам…
— А как же очередность, списки? — удивился Захар Петрович.
— У Глеба Артемьевича свой список…
— И все молчат? — поинтересовался прокурор.
— Попробуй высунься! Так же, как меня, выговором или по карману вдарит… Вот и живут у нас по принципу: с сильным не борись. Тебе же хуже будет, а ничего не докажешь.
Захар Петрович покачал головой:
— Вы считаете этот принцип правильным?
— Не я его установил, — буркнул Щукин.
— Странно, я был убежден, что на заводе есть общественность и она пользуется авторитетом… — начал было Захар Петрович.
— Была, — перебил его начальник цеха. — Знаете, как рабочие называют Глеба Артемьевича? За глаза, конечно? Просто «Сам-Сам».
— Почему?
— Потому что ведет себя так. Он сам — и все! Больше никто для него не существует.
— Но его все-таки уважают?
— Уважают? — криво улыбнулся Щукин. — Кто вам сказал? Подумаешь, пару раз вышел на футбольное поле. Реклама! Показуха. Да и когда это было? А уж шума из этого…
«Зол на директора за выговор, — подумал о Щукине Измайлов. — Поэтому может быть необъективным. Обида — плохой советчик».
— Не хотел из избы сор выносить, да ладно, — продолжал начальник цеха. — А вы делайте вывод: уважают Глеба Артемьевича или нет. Взять хотя бы эти авралы. А они в конце каждого месяца, не говорю уже про декабрь. Побеседовал бы Самсонов с рабочими по душам, поговорил бы с нами, начальниками цехов: так, мол, и так, надо выкрутиться, поднажать… У него же один разговор — план на бочку, и никаких! А чтобы заткнуть рот, платит в тройном размере. Словно это его завод и деньги из его кармана. — Щукин приложил руку к груди: — Разве так можно? Значит, наше рабочее понятие во внимание не принимается? Рвачи мы, что ли, чтобы нашу совесть за рубли покупать?
— Выходит, покупает, — не удержался Измайлов.
— Покупает? — вскинулся Щукин. — Это еще надо посмотреть, кто кого… Послушайте, как ребята приспособились. Не считается с нами Самсонов, вот они и… Если по выходным в тройном размере платят, почему бы не воспользоваться? — Начальник цеха хитро посмотрел на Ракитову: — Вы в то воскресенье заметили, сколько курильщиков стояло у входа в цех?
— Да, — кивнула Ольга Павловна. — Человек пятнадцать. Сказали, что у них перекур.
— Перекур, — усмехнулся Щукин. — На три часа. С дремотой… Если хотите знать, бригады могли дать план еще в пятницу. Уложились бы в срок без всяких выходных. Они, как выяснилось, специально не торопились. Все детали на неделе заготовили, понимаете, фактически работу выполнили, а сделанную продукцию не сдали, припрятали…
— Припрятали? Зачем? — удивился Измайлов.
— Чтобы сдать ее в воскресенье, — пояснил Щукин.
— И что дает такая комбинация? — допытывался прокурор.
— Неужели не понятно? Все очень просто. Если бы готовая продукция была сдана тогда, когда фактически сделана, то рабочие-сдельщики получили бы за нее деньги в одинарном размере. А если они сдадут ту же продукцию в выходной день, то получат в три раза больше…
— Позвольте, — удивилась Ракитова, — я же сама видела в то воскресенье: станки были включены на полную мощность.
— Правильно, — согласился начальник цеха. — Чтобы электричество нагорало. А то ведь догадаются…
— Удивительно, — сказал Измайлов. — Выходит, станки гоняли вхолостую?
— Все предусмотрели… — развел руками Щукин.
— Удивительно, — возмущенно повторил Захар Петрович, — что вы, начальник цеха, зная об этом обмане…
— Не знал! — почти выкрикнул Щукин. — Могу вам дать честное партийное слово! Мне ребята признались только вчера, когда выговор на доске увидели. — Щукин тяжело вздохнул. — Уйду с завода, это точно. Надоело видеть, как у них там все расписано: кого понизить, кого передвинуть, кого повысить. Почему, вы думаете, Пушкарев под самсоновскую дудку пляшет? На замдиректора метит. Вместо Грача…
— А Павел Васильевич? — спросил Измайлов.
— На пенсию собрался. Да и трудно ему. Завод вон как расширили, а годы уже не те… Глеб Артемьевич обещал выхлопотать Грачу персональную пенсию. Теперь понимаете, почему Павел Васильевич выполняет любое распоряжение директора? Служит ему правдой и неправдой… Да, как ушел Благовидов, Самсонов совсем перестал с кем-либо считаться. Толковый был мужик Благовидов, что и говорить!
Измайлов знал, что Благовидов, бывший секретарь парткома, пользовался большим авторитетом на заводе и в городе. Но последние годы часто болел. В начале прошлого года ушел на пенсию. Возможно, если бы не болезнь, Благовидов до сих пор не покинул бы свой пост. Его уважали. С новым секретарем партийной организации Журавлевым Захар Петрович был почти не знаком.
— Вот вы, — обратился вдруг Щукин к Ракитовой, — видели аврал в конце квартала. А у нас в январе этого года такое творилось! По двенадцать часов люди от станка не отходили…
— Почему? — удивилась Ольга Павловна.
— Самсонов рапортовал двадцать восьмого декабря, что есть план. Липа! Не было его. Натянули потом с трудом двадцатого января…
