Софи Ханна - Домашняя готика
На полу валялись большие подушки в чехлах из яркого материала, который вроде должен был резать глаза, но на самом деле выглядел классно. Подушки казались дороже мягкого гарнитура из трех предметов в доме у Гиббса. Между подушек были расставлены глиняные плошки, тоже на вид дорогие, – вполне возможно, ручной работы. Из некоторых торчали сигаретные окурки. Под зеленым стеклянным столиком в углу комнаты валялись картонки из-под еды на вынос и несколько початых пачек бумажек для самокруток. Как будто компания бездомных вломилась в дом дизайнера интерьеров и устроила вечеринку.
В комнату вошли Корди О’Хара с дочерью. Она держала руки на плечах Уны, а на груди у нее, в слинге, висел еще один ребенок. Как сломанная рука.
– Простите, – сказала она, – Иантэ надо было поменять пеленки. И простите за беспорядок. Я немного запустила дом после рождения второго ребенка – слишком устаю, чтобы прибираться. Уна, это Крис. Он полицейский. Помнишь другого полицейского, Сэма? Крис работает вместе с Сэмом.
Гиббсу не понравилась ее фамильярность – никто не разрешал Корди обращаться к нему по имени, – но возражать он не стал. Гиббс начал с того, что уверил Уну, что бояться ей нечего. Ей всего шесть, так что он постарался не упоминать о том, что она соврала в разговоре с Комботекрой, и просто сказал:
– Уна, вы же с Эми переписывались, после того как она уехала в Испанию, правда?
Он бросил предостерегающий взгляд на Корди, которая знала, что Эми мертва. Девочка попыталась спрятаться за материнскую юбку. Круглые, широко открытые глаза были устремлены в пол. Она очень походила на мать: худенькая, веснушчатое лицо, морковного цвета волосы.
– Ей папа помогал печатать, – сказала Корди. – Когда Уна сказала, что не общалась с Эми после того, как та ушла из школы, я и не подозревала, что она выдумывает. Пока не поговорила с Дермотом.
– Неважно, – сухо бросил Гиббс. – Уна, никто на тебя не сердится. Но мне нужно кое-что у тебя спросить. Помнишь, в одном из писем ты спрашивала, все ли в порядке с мамой Эми?
Уна кивнула.
– У тебя ведь были причины думать, что с ней что-то не в порядке, правда?
– Нет. – Девочка почти шептала.
– Тебе не показалось странным, что Эми никогда не отвечала на твои вопросы про свою маму?
– Нет.
– Уна, дорогая, ты должна рассказать Крису правду. – Корди О’Хара бросила на полицейского извиняющийся взгляд. – Эми часто просила Уну хранить секреты. Правда, дорогая?
Уна нерешительно переступила с ноги на ногу.
– Уна, ты поможешь Эми, если все нам расскажешь, – сказал Гиббс.
– Можно мне в туалет? – спросила девочка.
Корди кивнула, и Уна убежала.
– Только возвращайся побыстрей, милая, – крикнула ей вслед мать.
– Если она не захочет говорить со мной, посмотрим, что она расскажет вам, когда я уйду, – сказал Гиббс.
– Я пыталась ее разговорить, много раз. – Корди заправила волосы за нещадно проколотые уши. – Она думает, что с теми, кто выдает секреты, происходит что-то ужасное. Это так раздражает. Если я начинаю настаивать, она что-нибудь выдумывает. Однажды, уже давно, я услышала, как она плачет посреди ночи. Оказывается, Люси Бретерик – а она могла быть той еще командиршей – запугала Уну и заставила выдать один из секретов Эми. Бедная Уна думала, что если Эми об этом узнает, то пришлет за ней ночью какое-нибудь чудовище.
– А в чем был секрет? – поинтересовался Гиббс.
– Этого я так и не узнала. Ей было так страшно из-за того, что она рассказала Люси. Она не стала выдавать секрет еще и мне.
Гиббс немедленно решил, что если они с Дэбби заведут-таки ребенка, главным правилом у них будет «Никаких секретов от мамы с папой. Никогда».
– Я так ужасно себя чувствую, – покачала головой Корди. – Я вздохнула с облегчением, когда Эми переехала. После ее отъезда Люси и Уна стали… ну, нормальными маленькими девочками. Но когда их было трое… Я так боялась. Теперь мне за это очень стыдно. Эти сцены… Неудивительно, что Уна травмирована. Люси от нее не отставала, пока она не выдавала секреты, которые пообещала хранить.
– Сцены? – поднял брови Гиббс.
– Вообще-то сцена была всего одна. Зато повторялась снова и снова. Люси при первой возможности говорила Эми что-нибудь вроде: «Моя мама любит меня больше всех на свете, а мама Уны любит ее больше всех на свете, а твоя тебя не любит». Прямо сердце ей разбивала. – Корди прижала руку к груди. – И ведь это неправда. Энкарна очень любила Эми. Ей просто нелегко давалась профессия матери, а это совсем другое дело. Она никогда не скрывала, как ей тяжело, и мне нравилась ее прямота. Она признавалась в том, в чем никто другой никогда бы не признался.
– А как на это реагировала Эми?
– Тряслась – буквально тряслась – от горя и вопила: «Нет, мама меня любит!» А Люси начинала доказывать, что она не права. Прямо прокурор, разбивающий в суде показания свидетеля. «Нет, не любит, – заявляла она и оглашала длинный список доказательств: – Твоя мама вечно на тебя сердится, не улыбается тебе, говорит, что ненавидит выходные, потому что ты дома…» И в таком ключе довольно долго.
– Прямо при вас?
– Нет, дело происходило в комнате Уны, но я многое слышала. И Джеральдин тоже слышала. Я однажды попыталась затронуть эту тему, но она тут же виновато съежилась и поспешила перевести разговор на что-то другое. Ох… Не думаю, что это была ее ошибка, ведь у ребенка тоже есть личность, с самого рождения, – просто у них в семье роли были распределены очень четко. Задача Марка – зарабатывать деньги, а задача Джеральдин – заботиться о Люси. Если бы она признала, что Люси может быть злой, то пришлось бы признать, что она со своей задачей – вырастить идеального во всех отношениях ребенка – не справилась. А в их семье все должно быть идеально. Джеральдин искренне так считала, а потому не могла согласиться, что у ее дочери есть недостатки.
Корди помолчала, потом глубоко вздохнула, словно решаясь.
– Не знаю, рассказывал ли вам кто-нибудь, да и я, честно говоря, не собиралась, но… Люси Бретерик была не самой приятной девочкой. Умной, трудолюбивой, старательной – да. Доброй? Нет. Помните, я сказала, что почувствовала облегчение после переезда Эми?
Гиббс кивнул.
– Это прозвучит ужасно, и мне, конечно, ее жаль, но… У меня как гора с плеч свалилась, когда я узнала, что Уна больше не будет общаться с Люси.
– Когда Эми уехала, Люси не выбрала Уну новой жертвой?
Корди покачала головой:
– Нет. Им всего по шесть лет было, а любому запевале нужен подпевала. Думаю, это место Люси приберегла для Уны – она ее неспешно, незаметно готовила к этому.
Гиббсу соображение показалось надуманным, но от комментария он воздержался.
– В письмах Уна несколько раз спрашивала о Патрике, – напомнил он.
Корди кивнула:
– Все девочки любили Патрика. Он часто играл с ними. Они считали его милым.
Гиббс напрягся. Значит, Уна О’Хара встречалась с Патриком. Где? У Эми Оливар? Энкарна завела любовника прямо под носом у мужа?
– Вы знаете фамилию Патрика?
– У него нет фамилии, дурак. – Стоявшая в дверях Уна смотрела на Гиббса почти презрительно.
– Дорогая! Нельзя называть людей дураками! Крис – полицейский!
– Меня и хуже обзывали, – улыбнулся Гиббс. – Так что насчет фамилии Патрика?
Корди нахмурилась.
– Может, она и требовалась для какой-нибудь официальной регистрации или для страховки. А вообще – хороший вопрос. Наверное, фамилия у него та же, что и у Эми, – Оливар.
– Для официальной регистрации? – растерянно переспросил Гиббс.
– Ах да, конечно, вы же не в курсе. Патрик – это кот Эми. Здоровенный рыжий котяра. Девочки его обожали.
Пятница, 10 августа 2007
Я вылезаю в окно и сползаю во двор. И принимаюсь метаться, точно раненое животное, натыкаясь на стену, на горшки с растениями. Меня трясет, несмотря на яркое солнце. Останавливаюсь, запахиваю грязный халат и потуже затягиваю пояс.
Я вновь в ловушке. Этот двор – клетка, огибающая дом с двух сторон. Есть еще одни деревянные ворота, которых я не видела из комнаты, тоже запертые на висячий замок.
У стены стоят три больших мусорных бака – зеленый, черный и голубой. Хватаю зеленый, подтаскиваю к изгороди. Если только я смогу на него залезть… пытаюсь, но бак слишком узкий, а края у него слишком гладкие. Не за что зацепиться. Пару раз у меня получается, но не могу удержать равновесие. Думай. Думай. В голове пульсирует мысль: он может вернуться в любой момент – и тогда убьет меня. Я кричу: «На помощь! Помогите, кто-нибудь!» – во всю мочь, но в ответ ни звука. Глухая тишина, не слышно даже шума машин.
Изо всех сил толкаю к баку один из глиняных горшков. Горшок скрежещет о бетон. Мне удается перевернуть его вверх дном. Основание у него широкое и плоское. Становлюсь на горшок, залезаю на крышку бака, несколько секунд покачиваюсь, размахивая руками, хватаюсь за изгородь и замираю, привалившись к плотной стене из веток и листьев.
