Софи Ханна - Домашняя готика
– Разве жизнь Салли настолько ужасна? – спокойно спросил Ник. – Я думал, она счастлива.
– Она и счастлива! – яростно ответила Эстер.
– Если ей нужна была передышка, могла бы просто сказать.
Саймон откашлялся.
– Мисс Тейлор, что именно Салли рассказала вам о встрече в Сэддон-Холл?
– Ну сколько можно… Они разговорились в баре. Он сказал, что его зовут Марк Бретерик, что он живет в Спиллинге, так что у них нашлось нечто общее, – по крайней мере, Салли так подумала. И они болтали про… всякие местные достопримечательности.
– Про достопримечательности? – Сэму это показалось странным. – Какие, к примеру?
– Ну… я точно не знаю. Я живу в Роундесли, а родом вообще из Манчестера, но…
– Мемориальный крест? – предположил Сэм. – Старая Биржа?
– Я не про эти достопримечательности. Они болтали о… всяких местных делах.
– Они разговаривали один раз?
– Нет, – в голосе Эстер прибавилось уверенности, – Салли ведь пробыла там целую неделю. И часто на него натыкалась: в баре, в спа… думаю, они болтали несколько раз.
Сэм уже не сомневался: Салли Торнинг не просто случайно сталкивалась с тем, кто, судя по всему, и был убийцей. Если имела место интрижка, Эстер о ней, скорее всего, знает, а Ник – нет. И Эстер твердо намерена сохранить секрет подруги. Это все неважно, подумал Сэм. Важно найти Салли и арестовать ублюдка, пока больше никто не пострадал. Возможно, Селлерс и Гиббс уже сделали и то и другое. Сэм очень на это надеялся.
– Мне Салли тоже ничего не рассказала тогда. – Эстер обращалась к Нику. – Только когда началась эта история с Бретериком, тогда и раскололась.
– Раскололась! Она должна была рассказать мне. Я ее муж. – Ник Торнинг оглядел комнату, будто ожидая, что кто-нибудь подтвердит его слова.
– Она не хотела тебя волновать.
– С ней ведь все будет хорошо?
– Вы это видели? – Сэм показал Нику конверт.
– Да, сегодня утром, а что?
– Адресовано Эстер, – сказал Сэм.
– Я понял.
– Но Эстер здесь не живет.
– Что там? – Эстер пыталась разглядеть надпись на конверте. – Оно адресовано мне?
– Я знаю, что Эстер здесь не живет, – огрызнулся Ник. – Я не идиот. Просто решил, что Салли об этом что-нибудь знает и разберется, когда вернется. Она ведь вернется?
– Мы делаем все возможное, чтобы найти ее и вернуть домой целой и невредимой, – ободрил его Сэм. – Эстер, вы не могли бы распечатать…
Эстер вскрыла конверт и вынула маленькую тетрадку в зеленой обложке и открытку.
– Что за… – она раздраженно посмотрела на Сэма, – адресовано мне, но я понятия не имею, что это.
Сэм узнал имя – Шайан Томс, помощник учителя в школе Св. Свитуна. Салли Торнинг назвалась ей именем подруги, Эстер Тейлор, но адрес, похоже, дала автоматически свой собственный.
Дорогая Эстер, – говорилось в открытке. – Вот тетрадка новостей Эми Оливар, про которую я рассказывала Вам. Пожалуйста, не говорите никому, что я ее Вам отправила. И пришлите ее обратно, пожалуйста, когда прочитаете. Спасибо. Отправьте на мой домашний адрес: Спиллинг, Лэди-роуд, 27, квартира 33. Всего хорошего, Шайан Томс.
Сэм раскрыл тетрадь. Первая запись датирована 15 сентября 2005-го, незадолго до начала последнего учебного года Эми. Детский почерк, крупные неровные буквы. Сэм начал читать и почти сразу его пробила дрожь.
В эти выходные мама, папа и я ездили в Элтон-Тауэрс. Стояли в ужасно длинной очереди, а потом перешли по бревну через пропасть. Скукота. Там еще была Черная Дыра, я очень туда хотела, мама сказала, что я слишком маленькая, а в Черную Дыру пускают только взрослых. Я спросила, почему они с папой не идут в Черную Дыру, а мама сказала, что они и так в черной дыре. Только у нее другое название – родительский долг.
Сэм перешел к следующей записи, куда более пространной.
Эти выходные были просто классные. Я ела только шоколадки, конфеты, батончики, «Милки Вэй». На завтрак, обед и ужин. В воскресенье мне стало плохо, но все равно классно. Вечером в пятницу я старалась быть еще упрямей, чем всегда. Наверно, кто меня знает, даже представить этого не сможет. Я спросила у мамы, можно ли выбросить гадкую полезную часть полдника, она заботливо готовит ее, а потом хранит замороженной в маленькой фиолетовой пластиковой миске. Я хотела сразу перейти к награде, которую я обычно получаю за кучу мерзких зеленых овощей. К моему удивлению и радости, мама сказала: знаешь что, Эми? Ты можешь делать все, что хочешь, все выходные, но только при условии, что и я могу делать все, что захочу. Договорились? Конечно, я согласилась. Она достала из буфета весь шоколад, а сама упала на диван со своей книжкой. Я попросила ее поставить мне кино «Энни», но она напомнила, что мы обе делаем только то, что хотим. А слезать с дивана она совсем не хочет. Мама не хотела рисовать, печь, собирать пазл, делать прически, а еще не хотела пускать в свой дом писклявых, одетых в розовое карликов, навроде Уны и Люси. Разумно! Вообще-то ее довольно разумный отказ позволил мне сделать одно важное открытие. Иногда я прошу маму что-нибудь сделать – принести мне попить, хотя потом не пью, или принести игрушки, с которыми я на самом деле не хочу играть. Я делаю это не потому, что действительно хочу всего этого, а просто чтобы заставить ее что-то делать, ведь главное в жизни мамы – исполнять мои желания. Если она не прислуживает мне, чего-то как будто не хватает. «Все западные дети одинаковы, – говорит мама. – Потому что общество их чрезмерно опекает и балует». Вот почему она старается покупать все, что производится с использованием детского труда. По-моему, правильно. Если бы я чистила трубы или шила одежду на фабрике с рассвета до заката, я бы точно понимала, что после тяжелого рабочего дня последнее, чего человек хочет, – снова работать дома.
Под этой тирадой кто-то написал красной ручкой: «Пожалуйста, не делайте так больше. Эми расстраивается, когда в очередной раз не может прочитать свои новости классу. Не могли бы вы позволить Эми самой писать свои новости, как делают все остальные дети, а не диктовать ей свои слова? Спасибо».
– Может, объясните, что это? – спросил Ник Торнинг.
– Школьная тетрадь какой-то девочки, – сказала Эстер.
Сэму захотелось ее стукнуть. Он посмотрел на следующую, и последнюю, запись. В отличие от двух предыдущих, в ней было несколько орфографических ошибок.
В эти выходные я играла с друзями и сматрела Магическое Шоу Мунго в тиатре. Это было здорово.
Жирная красная приписка гласила: Молодец, Эми.
Учительницу, написавшую это, он бы тоже с удовольствием стукнул.
Каждый день узнаешь что-то новое, думал Гиббс, сидя в гостиной Корди О’Хара, пока та ходила за Уной. Инвестиции в предметы искусства. Перед визитом сюда он полчаса говорил по телефону с человеком из «Лиланд-Карвер» и узнал, что Энкарна Оливар зарабатывала на жизнь тем, что консультировала их клиентов, желающих вкладывать деньги в картины, скульптуры, инсталляции и «концептуальные объекты». Гиббс с трудом скрывал отвращение. Богатые засранцы – что, сами себе картины выбрать не могут? Зачем вообще жить, если нанимаешь людей, которые принимают за тебя все решения?
Гиббсу нравилось думать, что богатство делает людей дураками. И злиться ему нравилось. Он не понимал почему – просто нравилось. Когда он узнал, сколько платили Энкарне Оливар за ее совершенно бесполезную работу, и это не считая премий и бонусов… Гиббс искренне надеялся, что Лайонел Бэрроуэй из «Лиланд-Карвер» не станет звонить в участок и жаловаться на его реакцию. «Мисс Оливар много работала, часто задерживалась на работе допоздна, – защищался Бэрроуэй. – Большинство встреч она проводила вечером, и ей часто приходилось уезжать за границу. Она приносила нам доход раз в двадцать больше того, что мы ей платили. Она прекрасно выполняла свою работу».
Ну конечно! Гиббса взбесила сама идея, что работа может приносить прибыль. Не ту профессию он выбрал. Его работа приносила ему только всякое отребье.
Он спросил Бэрроуэя, был ли у Энкарны коллега – возможно, даже друг – по имени Патрик. Бэрроуэй ответил, что у них в банке нет ни одного Патрика. Когда Гиббс упомянул, что Энкарна, вероятно, переехала в Испанию, голос Бэрроуэя стал заметно суше. «Она покинула нас довольно странным образом, – признал он. – Я бы предпочел, чтобы она сообщила лично, а вместо этого получил электронное письмо, но… Разумеется, если она…»
Если она убита, то совсем другое дело, ухмыльнулся Гиббс.
Музыка, которую оставила включенной Корди О’Хара, Гиббса раздражала. Он встал, подошел к маленькому серебристому музыкальному центру, стоявшему на полу, и прикрутил громкость почти до минимума. Глянул на коробку от диска: «The Trials of Van Occupanther» группы «Midlake». Гиббс и не слышал о таких.
На полу валялись большие подушки в чехлах из яркого материала, который вроде должен был резать глаза, но на самом деле выглядел классно. Подушки казались дороже мягкого гарнитура из трех предметов в доме у Гиббса. Между подушек были расставлены глиняные плошки, тоже на вид дорогие, – вполне возможно, ручной работы. Из некоторых торчали сигаретные окурки. Под зеленым стеклянным столиком в углу комнаты валялись картонки из-под еды на вынос и несколько початых пачек бумажек для самокруток. Как будто компания бездомных вломилась в дом дизайнера интерьеров и устроила вечеринку.
