Клод Жост - Иллюзии успеха
Говорит, очень любила… А не было ли между ними еще каких-то отношений? Допустим, что были. Тогда — какие?
Жюль прислушивался к ворчанию Тьебо, но остерегался вмешиваться.
Сказал ли Красавчик Сандре о том, что собирается на вечеринку к Шальвану?
Комиссар попытался проиграть снова свой разговор с продюсером. Из всего, что тот сказал, нельзя было сделать никаких твердых выводов. Ни о том, что убийца не мог находиться среди гостей Шальвана, ни о том, что именно среди них-то и следует его искать.
Сиденье казалось ему неудобным, он никак не мог умоститься и ерзал по нему, ворча и вздыхая. Но в конце концов придумал себе утешение: сам он, конечно, сел в калошу, но вполне возможно, его лучшая бригада, с утра рыскавшая по всему городу, преуспеет в том, в чем оскандалился шеф.
А Сандра Левассёр?
Тут, решил он, надо все хорошенько продумать, прежде чем снова подступаться к ней…
Глава 5
Как было заведено, они поджидали комиссара, чтобы доложить о том, что сделано за день, и получить задание на завтра. В этот час здание уголовной полиции на набережной Орфевр пустело, в каждом отделе оставались только дежурные.
Тьебо сел за свой рабочий стол и осмотрел расположившихся перед ним полукругом сотрудников.
— Надеюсь, у вас все в порядке, — серьезно произнес он. — Начнем с Ламбера. Прошу, старина.
Ламбер достал свой неизменный черный блокнот, снял резинку, скреплявшую его рассыпающиеся листки, и перебрал их указательным пальцем.
Пухленький, круглый, с излучающей радость физиономией, а в работе — сущий зверь! Каждое новое дело означает для него подготовку длинного доклада, битком набитого фактами, цифрами и датами.
— Вале Шарль-Антуан. Родился в Париже 14 мая 1933 года. Холост. Пресс-атташе, специализировавшийся на кинематографе. Жил в доме № 40 по бульвару Экзельманс. Судимостей не было. Образование филологическое. Начинал с журналистики. Особых успехов не случалось, но он использовал первые же контакты, чтобы завязать полезные знакомства…
— Поехали дальше, старина. Я прочту об этом в вашем рапорте.
Раздосадованный Ламбер вздохнул, а Балафрэ,[1] Жанна и Довернь еле удержались от улыбки.
— Сколько лет пропустить, патрон?
— Двадцать!
Ламбер снова тяжело вздохнул и перелистал десяток страниц, исписанных убористым почерком.
— К 76-му году он уже пару лет работал пресс-атташе «Ривьера-продюксьон»! — Он печально-вопросительно поднял на Тьебо глаза и попробовал все-таки вернуться к прежней теме: — Надо сказать, что в журналистике Вале ориентировался на общественные отношения, он работал в агентстве и…
— Хм!
Поймав взгляд комиссара, Ламбер запнулся и закончил скороговоркой:
— … на три года ездил в Голливуд изучать методы «подачи» фильмов.
— Любопытно…
На этот раз Ламбер вздохнул с облегчением.
— Мне продолжать?
— Начиная с 76-го — конечно.
— Это важный для него год. Ему все удается. Его наперебой зазывают и на Каннский фестиваль, и на другие тоже. Он зарабатывает громадные деньги. И сразу же их тратит. Своими успехами наживает довольно много недоброжелателей и даже нескольких врагов. Я сказал бы — ненавистников. Коллеги говорят, что Вале никого не щадил и не колеблясь обращал в очень хорошие деньги любую услугу, которую ему случалось оказать кому-то.
— Речь идет об услугах, не входивших в его прямые обязанности?
— Да, патрон.
— Какого же рода?
— Кого-то кому-то порекомендовать, познакомить сценариста с продюсером или начинающую актрису с режиссером, и так далее.
— Ему за это платили?
— Тем или иным манером, но в накладе он никогда не оставался.
— А если… если клиент отказывался платить?
— Вале безжалостно топил его. Если, например, это был актер, его разносили критики или же ему внезапно отказывали в роли, хотя уже была договоренность по всей форме.
— В общем, он был всемогущ этот господин Вале?
— Похоже на то, патрон. У него были огромные связи и, кажется, он ни в чем не получал отказа.
— Понятно… Вы говорили о «ненавистниках». По слухам, или есть точные факты?
— Мне приводили в пример историю с Робером Дени, отличным исполнителем вторых ролей. Вале якобы несколько раз мешал его карьере. Полгода назад во время одного коктейля, Дени набросился на Вале. Их с трудом растащили. Как мне говорили, актер угрожал Вале и поклялся спустить с него шкуру.
Тьебо задумался: Сандра тоже упоминала о больших связях Шарля Вале. Уж не была ли она его «клиенткой», прежде чем стать его любовницей?
— Что за Робер Дени?
— У меня есть его координаты, патрон.
— Хорошо. Что еще о Вале?
— Все остальное, патрон. Вы ведь распорядились пропустить двадцать лет, ну и…
Тьебо покачал головой с едва заметной улыбкой.
— Сделаете для меня подробный письменный отчет. Дальше!
Младший в бригаде, Довернь, румяный блондин с фигурой регбиста, прозванный Пупсиком, переместил вперед свои девяносто килограммов.
— Красавчик Шарль, — начал он, поглядывая в листок, который держал в руке, — жил явно не по средствам. Он неплохо зарабатывал, но деньги на его банковском счете не задерживались. Я говорю только об официальных доходах, остальные не учитывались.
Комиссар нахмурился.
— На чем вы основываетесь, говоря, что были «остальные»?
— Я подсчитал его доходы и расходы — вот справка. Она не такая уж длинная, если иметь в виду его образ жизни. Кроме того, у него всегда была куча долгов, которые он, конечно, выплачивал, но — с опозданием. У Красавчика Шарля был порок, патрон! Он играл!
— Рулетка? Баккара?
— Покер.
— Выигрывал иногда?
— Довольно часто, причем изрядные суммы, но тут же, по капризу фортуны, терял их.
— Предполагаю, что в хорошие времена именно благодаря выигрышам он и выплачивал самые неотложные долги?
— Точно.
— А из чего складывался его — как вы это назвали? — «образ жизни»?
Довернь снова заглянул в листок, прежде чем начать перечисление.
— Он снимал дорогую квартиру на бульваре Экзельманс. Имел спортивную машину высшего класса. Зимний отпуск проводил в Савойских Альпах, на высокогорной станции в Межеве, летний — в Сен-Тропезе, где у него имелся свой — и неплохой — кораблик. Он играл в гольф, ездил верхом в клубах для сильных мира сего и занимался пилотажем в аэроклубе.
— И самолетик тоже свой?
— Почти. «Ралли-100», купленный на паях с двумя друзьями. Каждую неделю он летал на нем по два часа.
Комиссар побарабанил пальцами по подлокотнику и заключил:
— Насыщенная жизнь, как я погляжу!
Довернь усмехнулся.
— Да уж, скучать ему было некогда.
— Еще что-нибудь есть?
— Пока нет, патрон.
Тьебо повернулся к Жанне.
— Слушаем вас, моя красавица!
Она погрузилась в свои записи.
— Когда Ламбер сказал мне, что Вале получал свое боевое крещение в журналистике, я, на всякий случай, решила связаться со справочной службой Министерства внутренних дел. Вале совал свой нос решительно во все. Во время выборов в законодательные органы он предлагал свои услуги тому или иному кандидату в депутаты. Он создавал бюро, нанимал группу сотрудников и организовывал предвыборную кампанию. Это была серьезная, хорошо сделанная работа, и она всегда давала отличные результаты.
— А чем он сам-то занимался в этом деле?
— Он заставлял своего клиента работать с видеомагнитофоном. По существу, становился его имиджмейкером. Исправлял внешний вид манеры, учил, как надо убеждать аудиторию, если было нужно, корректировал целиком или частично тексты выступлений, чтобы они производили больше впечатления. А если этого кандидата избирали, он становился очень сильной «связью». Вале не забывал об этой стороне дела и умел воззвать к доброй памяти господина депутата, как только появлялась необходимость.
«Паук плел свою паутину», — подумал Тьебо. Паутину, в которой вчера вечером кто-то проделал две прорехи…
— Пока все, что у меня есть о Вале, патрон. Да, вот еще что: в 17 часов звонил следователь Делорм, он хотел бы, чтобы вы зашли к нему завтра утром.
— Зайду. Теперь все?
Жанна кивнула.
— Отлично.
Балафрэ, чувствуя, что пришел его черед, заерзал на стуле.
Маленький, коренастый, настоящий комок мышц и нервов… Шрам — след схватки во время ареста «теплой компании» в баре на Монмартре — пересекал правую щеку от скулы до подбородка…
Он выслужился из рядовых, и у него были свои привычки, свои методы работы. Он обладал нюхом старого крестьянина и языком, столь же цветистым, сколь и образным.
— Балафрэ, теперь вам слово.
— Я прощупал Симону Топен, консьержку с бульвара Экзельманс. К этому самому Шарлю, как я понимаю, она просто липла. Надо сказать, что, хотя ей уже и стукнул полтинник, она еще ого-го, вдовеет два года и глаза у нее такие голодные, если понимаете, что я хочу сказать…
