Клод Жост - Иллюзии успеха
— Где?
— У меня.
— Вы не заметили в господине Вале ничего необычного?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, скажем… Был ли он чем-то озабочен? Может быть, нервничал?
— Ничуть.
— Сколько времени вы его любовница?
— Полгода. — Она смотрела на него прямо, с каким-то даже вызовом.
— Вы его любили?
Сандра коротко и резко рассмеялась.
— Это — мои подробности, комиссар, и я, право, не понимаю, чем могут оказаться вам полезны сведения о степени интенсивности моего чувства к Шарлю!
— Позвольте мне самому судить об этом.
Она немного подумала и начала с легким жестом, от которого с руки соскользнул ее браслет.
— Хорошо, допустим. Допустим, я очень любила Шарля. Мне нравился его юмор, его острый ум, он был критиком от Бога… Можно добавить, что он был красивым мужчиной и что физически мы отлично подходили друг другу.
— Как вы восприняли известие о его смерти?
Она мотнула головой.
— Ну, вот! Приехали! Скажи мне, как ты воспринял, и я скажу, кто ты! Если бы вы застали меня дома, в постели, бледную, распухшую от слез, накачавшуюся транквилизаторами, вы бы тут же прониклись ко мне состраданием и глубокой симпатией, и… Дайте же мне договорить!
— Ради Бога.
— Так вот — нет, нет и нет! Я не рыдаю! Не принимаю транквилизаторов. Я — на работе, в галерее. Больше того, если сейчас сюда войдет клиент, вы увидите, с какой милой улыбкой и с каким терпением я стану расписывать ему достоинства той или иной картины. Но не стоит приходить к выводу, что смерть Шарля оставила меня безразличной. Как я восприняла? Что испытывала? Шок! Потрясение. Сначала просто не поверила, потом стала, как каменная, кончилось все смирением перед судьбой. Смерть сегодня не то, чем она была раньше: слишком много людей умирает каждый день — неважно, где, и неважно, как. В конце концов, моя чувствительность притупилась. Когда-то к смерти относились как к чему-то исключительному, хотя на самом деле она всегда была неизбежным итогом нашего земного существования. Но все же не красовалась постоянно на первых полосах газет! А еще — у меня нет привычки демонстрировать свои чувства. Я не плачу на похоронах, не сюсюкаю на крестинах, а на свадьбах мне скучно. Горе — это лично мое! У каждого свое понятие о скромности, комиссар. Я не скрываю своих связей, но молчу о своих чувствах… Думаю, я достаточно полно ответила на ваш вопрос?
Тьебо слушал Сандру и посасывал трубку с полузакрытыми глазами, словно растворяясь в царившем в комнате нежном тепле. Там, за окнами, под серым небом куда-то спешили прохожие. Впрочем, там-то, хочешь-не хочешь, будешь торопиться.
— Вы с Вале жили вместе?
— Если я не вышла замуж, комиссар, то, наверное, не для того, чтобы поселиться вместе с мужчиной, каким бы привлекательным он ни был… Шарль жил у себя, я у себя, и мы встречались, когда нам этого хотелось.
— У кого чаще: у вас или у него?
— Я эгоистка и потому предпочитаю принимать у себя. Мне нравятся моя квартира, обстановка, атмосфера, которую я создала. Все это образует единое целое, и ничем его не заменить. Повторяю еще раз: я эгоистка и люблю сидеть дома. Кроме того, сама идея о том, что надо отправиться к мужчине, чтобы заниматься там любовью, рождает во мне ощущение, что я иду в публичный дом! К тому же, полагаю, что имею право на то, чтобы меня любили у меня дома. Или, если угодно: думаю, что стою того, чтобы ради меня сдвинуться с места.
Естественный цинизм или показной?
Столько вопросов, а ответа не найти: свидетельница словно ускользает из рук.
Тьебо решил вернуться к личности Шарля Вале. Может быть, Сандра станет податливее, может, она будет охотнее сотрудничать с ним, если почувствует, что он отказался от мысли анализировать ее ощущения…
— Шарль Вале был одним из лучших пресс-атташе Парижа. Так, по крайней мере, считают люди, с которыми он работал. Вы разделяете их мнение?
Сандра Левассёр помедлила с ответом.
— Я сказала бы немножко не так. Он был весьма энергичен, очень хороший психолог, его внешность и способ выражать свои мысли открывали перед ним все двери, и у него были обширные знакомства, огромные связи… Что же касается меня лично… Если хотите знать, я доверила ему информацию об одном из моих вернисажей и ничуть не пожалела об этом, напротив, была очень довольна тем, как он все сделал.
— Ну, а теперь, когда мы поговорили о профессионале, расскажите мне о человеке. Каким Шарль Вале был в личной жизни?
— Я ведь знала его исключительно с лучшей стороны, комиссар, — сказала она каким-то тусклым, бесцветным голосом. — В этом преимущество любовниц перед законными женами. Ко мне он приходил в гости, это накладывало на него целый ряд обязательств. Ему полагалось всегда быть в хорошем настроении, проявлять галантность, повышенное ко мне внимание, предупредительность, тонко шутить, не переходить границ… Короче, переступая мой порог, он должен был оставлять за ним все свои заботы и делать все для того, чтобы заставить меня забыть о моих… — Она не дала ему задать следующий вопрос. — Я, кажется, ясно сказала вам: я — эгоистка!
— Напоминать ни к чему, я эту черту отметил. Вы встречались регулярно?
В глазах Сандры заплясали огоньки.
— Я же не автобусная линия, господин комиссар! Пусть уж заботится о регулярности компания, ведающая городским транспортом. Мы с Шарлем часто звонили друг другу и, в зависимости от настроения и занятости каждого из нас, договаривались, встречаемся или нет. Иногда виделись два дня подряд, иногда проводили вместе три уикенда, а то и совсем не виделись пару недель.
Тьебо проследил взглядом за почти идеальным колечком дыма, медленно поднимающимся к потолку.
— Вы так настойчиво говорите о своем эгоизме… Позвольте узнать: сочетался ваш эгоизм в отношении к Шарлю Вале со стремлением иметь на него, так сказать, монополию, или нет?
Она посмотрела полицейскому прямо в глаза.
— Я ведь сказала вам, что очень его любила. В таких случаях «монополия», как вы выразились, ничего не значит. Напротив, по-моему, на первом месте должна стоять забота о том, чтобы другой не выглядел смешным. Мне было бы весьма неприятно узнать, что Шарль открыто показывается с другой женщиной, понимаете? Можно ведь, господин комиссар, делать все хотя бы с минимумом элегантности…
— А верность вообще была ему свойственна?
— Меня это никогда не волновало. Тот факт, что Шарль бывал у меня, не означал ни для него, ни для меня самой никакого ограничения нашей свободы.
Почему она считает необходимым пользоваться такими оборотами речи? Зачем ей понадобилась юридическая лексика вместо нормального языка влюбленной женщины?
— Могу ли я сделать из этого вывод, что вы не ревновали бы, если бы одновременно с вами Шарль Вале имел и другую любовницу, при условии, что не стал бы с ней показываться на людях?
Она легко вздохнула и откинула за ухо щекотавшую ее прядь.
— Ревнуют того, кого любят. А я вам третий раз повторяю: я его очень любила. Есть же разница! Во всяком случае, для меня есть.
— Хорошо, тогда последний вопрос. Где вы были вчера вечером, между 21.30 и 22 часами? Как вы понимаете, это обязательный для следствия вопрос.
— Спасибо, что уточнили. Была дома.
— Одна?
— Да. Одна поужинала и провела одна весь вечер. Если бы только могла предположить, что понадобится алиби, то — будьте уверены! — непременно кого-нибудь пригласила бы.
— Может быть, в это время кто-то звонил вам по телефону, или вы кому-то звонили?
— Тоже нет. Поставила Моцарта и до полуночи читала под музыку.
Она прошлась по инкрустированной столешнице, как по фортепиано, кончиками своих длинных пальцев.
Тьебо поднялся и спрятал кисет.
— Спасибо. Сегодня на этом остановимся. Не покидайте Парижа, не поставив меня в известность.
— У меня нет ни малейшей необходимости его покидать.
Сандра проводила комиссара до двери с маленькими желтыми стеклышками. Кудлатый рыжик оживленно беседовал с двумя пожилыми благовоспитанными англичанками в норковых шубках.
Тьебо подошел к служебной машине, стоявшей на набережной.
— Куда поедем, патрон? — поинтересовался Жюль.
— В контору! — буркнул комиссар.
— Все идет, как надо, патрон? — спросил Жюль, трогаясь с места.
— Нет!
Дальше Жюль не стал допытываться: и так видно, хреновые у шефа дела… А комиссар то и дело вздыхал, раздраженный и разочарованный разговором с Сандрой. Он упустил свидетельницу и теперь тщетно доискивался причины своей промашки.
Что означает поведение галерейщицы? Можно ли считать такое поведение системой самозащиты? Выбрала ли она такую линию заранее? А может быть, и правда, просто старается избежать постороннего вторжения в подробности ее отношений с Шарлем Вале?
Говорит, очень любила… А не было ли между ними еще каких-то отношений? Допустим, что были. Тогда — какие?
