Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря
— Послушайте, это прекрасно, но хозяйки сейчас нет и…
— А вы разве не хозяйка?
— Нет. К тому же, говоря откровенно, такие вещи не совсем в ее вкусе.
— Да, понимаю, — мрачно пробормотала девушка. — Пейзажи. Натюрморты. Портреты детишек. Им всем только это и надо.
Рут стало жаль ее.
— Сколько вы просите?
— Пятнадцать евро. — Она выжидающе посмотрела на Рут. — Ну, десять?
— Продали что-нибудь сегодня?
Девушка покачала головой.
— А если бы я соврала и сказала, что продала, вы бы купили?
— Слишком поздно. Возможно, вам стоит поработать над маркетинговой стратегией и переменить методы презентации.
— Так берете или нет? — с раздражением перебила ее художница.
— Возьму. Будет над чем подумать. Подождите, пожалуйста, секундочку.
Рут сбегала на свою половину за сумочкой. Возвращаясь, она пересчитала наличность и вдруг остановилась.
Идея!
По лицу расплылась улыбка. Отличная идея.
Озарение!
Совсем в другом настроении и чуть ли не вприпрыжку Рут вернулась к двери.
— Сколько всего у вас картин?
Девушка пожала плечами:
— Наверное, штук десять.
— Я дам вам сто евро за все плюс папку.
Художница посмотрела на нее как на сумасшедшую.
— Ладно, сто двадцать, — повысила ставку Рут, чувствуя себя щедрым меценатом.
— Странная вы. То лед, то пламя. Вы ведь даже остальные не посмотрели.
— А мне и не нужно. И так видно — работа качественная. Во мне словно что-то растаяло. Но пожалуйста, ничего не объясняйте. Так они загадочнее. Понимаете, что я имею в виду? Хочу найти в них свое значение, особый смысл, а не упираться в ваше толкование. Ну как, толково объяснила?
— Ага, — задумчиво произнесла девушка, с сомнением оглядывая необычную покупательницу. Она затушила сигарету, взяла деньги и пересчитала. Судя по выражению лица, мыслей у нее в голове сильно прибавилось. — Как вы думаете, я могла бы стать профессионалом? — В голосе ее все же проскользнула неуверенность.
— Вы же только начали, милая. Я даю вам старт. Ох, простите, можно еще и значок?
— Значок?
— Да, в качестве сувенира. На память о нашей встрече. Все равно он вам больше не нужен. Клиника, программа — это в прошлом. Вам не нужна никакая реабилитация. Забудьте эту дурацкую программу. Вам нужна студия. И хороший агент. Самый лучший.
Глава двадцать вторая
Закрыв дверь, Рут заглянула к Лидии.
Старушка крепко спала. На столике у кровати лежал листок со списком покупок. Она сунула его в карман и вернулась на свою половину.
Сев за стол, Рут еще раз тщательно взвесила потенциальные последствия своего плана. Что бы ни случилось, она свою роль сыграет. Не станет инициировать прямое обсуждение щекотливой темы, не станет упоминать ни о претензиях на картину, ни об угрозах в свой адрес. Короче, не станет, что называется, напрашиваться на неприятности.
Схема поведения была достаточно ясной и простой, но ее маленькие серые клеточки не желали покоя. Ставки сделаны. Если за зловещими посланиями и всем прочим стоит Скиль, значит, он опасен. Точка. И в таком случае ее маленькая хитрость вряд ли усугубит ситуацию.
В целом план игры выглядел вполне надежным. Успех сулил куда больше выгоды, чем неудача — потерь.
Встав перед зеркалом, Рут постаралась придать себе соответствующий анархо-нигилистский вид, для чего прежде всего взъерошила волосы, а уже потом взялась за остальное. В ход пошла купленная еще для Хэллоуина синяя помада; опухшие веки свидетельствовали о затяжной бессоннице и бурном похмелье, а старая кожанка с диагональной металлической молнией, которую она надевала, когда прибиралась на барже, удачно довершала образ современной студентки. Что еще? Ах да, значок… не забыть значок…
Сунув папку под мышку, Рут вышла из дома и осторожно прикрыла за собой дверь.
На другой стороне канала в доме Скиля все еще горел свет. Сердце тревожно запрыгало, словно напоминая об опасности. В ушах стучала кровь.
Она глубоко вдохнула.
Пути назад не было. Решение принято, и ноги уже несли ее к цели.
Рут прошла по маленькому горбатому мостику.
На стене у двери медная дощечка: «Эммерик Скиль».
Она поднесла руку к кнопке звонка. Надавила.
— Да?
С ней разговаривал костюм.
Вполне приличный, сшитый на заказ костюм с рубашкой и галстуком. Но вот голова, торчавшая над отглаженным воротничком, была не та. Она была недостаточно старая, чтобы принадлежать Скилю. С нейтральным выражением, бесстрастная, ничем не примечательная голова — Рут дала бы ей лет шестьдесят с лишним — вызывала ассоциации с конюшими, швейцарами, стюардами. В ней чувствовался внутренний контроль, выработанный долгими годами исполнения одних и тех же обязанностей. Одна бровь была приподнята и слегка изогнута в форме вопросительного знака. Левое веко выглядело немного странно — оно словно зафиксировалось в полуопущенном положении.
— Привет, я по программе. — Рут выставила вперед значок. — Я художница.
Мужчина с плохо замаскированным раздражением вздохнул и взялся за дверь, как будто намереваясь закрыть ее перед носом непрошеной гостьи. Он ничего не сказал, но смотрел так, словно приценивался к возникшему из вечернего сумрака объекту.
— Картины. — Рут похлопала по папке.
— Я так понимаю, вы что-то продаете?
С сомнениями было покончено. Перед ней стоял слуга, дворецкий, секретарь Скиля — это не имело значения.
— Я же сказала. Художница. — Она помахала папкой, как курица крылом, и улыбнулась. — Продаю свои картины. Хожу по домам и предлагаю.
— Не думаю, что…
— Я же не заставляю вас покупать, — бодро уверила его Рут. — Вы только посмотрите, ладно?
В глубине дома что-то завизжало, как будто включили миксер.
— Что там? — донесся слабый, дрожащий мужской голос.
Мужчина в костюме повернул голову, слегка прикрыв при этом дверь. Седые волосы, прикрытая пушком лысина на затылке — в нем чувствовалось что-то скучное, подогнанное под образец, военное.
— Юная дама, — ответил он.
— Я спросил что, а не кто!
Мужчина снова повернулся к ней. Судя по выражению лица, ее присутствие воспринималось как крайне нежелательное.
— Что именно вы продаете?
— Я же сказала. Художница. Продаю свои работы.
— Это насчет картин, — бросил он в глубь дома.
Жужжание сделалось громче.
К двери подъехала, тарахтя, электрическая инвалидная коляска. Сидевшему в ней сморщенному старичку было за восемьдесят. А может, и все девяносто. Он тоже был в сшитом на заказ костюме и с галстуком, но ни то, ни другое его не красило. На первый взгляд казалось, что некий шутник вытащил из торфяного болота или вырубил из ледника вековой давности труп, на который ради смеху нацепил еще и старинные очки в толстой роговой оправе. Изрезавшие лицо глубокие морщины напоминали шрамы. Кожа имела жуткий синеватый оттенок, а бледные, выцветшие ресницы и серые глаза казались неестественно большими за толстыми стеклами. Сохранившиеся кое-где на пятнистом черепе волосы походили на зеленый грибок плесени, появляющийся на испорченном масле или йогурте. Такая же растительность торчала из ушей и ноздрей.
Голос, однако, звучал так нервно, пронзительно и сильно, что кровь застывала в жилах.
— Сходи и посмотри, как там все, — приказал он слуге (если это только был слуга.) — Надеюсь, ты поставил на четыре. И предупреждаю, если снова будет черное… Мне твои фокусы известны! — Старик повернулся к Рут: — Сюда.
Коляска произвела разворот и покатилась по коридору.
Проследовав за ней, Рут оказалась в гостиной.
Высокая квадратная комната со скромной люстрой под потолком была по своим пропорциям почти точной копией штаб-квартиры Лидии. Главное отличие состояло в прямоугольном отверстии, вырезанном в задней стене. Старик ловко подъехал к большому столу, на котором стояли радиоприемник и микроскоп. Рядом лежали тюбик с какими-то таблетками и утренняя газета, раскрытая на юмористической странице.
Наклонившись насколько возможно, он отодвинул газету и переложил таблетки.
— Давайте ее сюда.
Рут положила папку. Отмахнувшись от нее, Скиль принялся развязывать черные ленты.
На стене над его головой висела взятая в рамочку фотография восточных доков Амстердама, сделанная с воздуха и помеченная белыми линиями, стрелками и надписями. Другая, более старая фотография показывала ювелирную мастерскую с несколькими склонившимися над столами мужчинами в белых халатах.
Шторы были разведены.
Рут посмотрела в окно, на дом Лидии.
Похоже, этих двоих связывали родственные чувства. Интересно, часто ли они таращатся друг на друга, разделенные каналом, но связанные общей бессильной злобой, — двое, на протяжении полувека ведущие молчаливую игру под названием «Возненавидь соседа твоего».
