Лилия Лукина - Если нам судьба...
— Нет, — решительно сказала Лидия Сергеевна. — Не надо этого делать, Елена Васильевна. Не стоит трепать имя Александра Павловича по всяким бульварным газетенкам. Ему и так слишком много горького пришлось пережить за последнее время, чтобы добавлять еще и это. Мужчина может быть каким угодно, но в глупое, смешное положение его ставить нельзя. А Александр Павлович, совершенно помимо своей воли, попал именно в такое, и было бы преступлением отдать его на растерзание журналистам.
Власов смотрел на Печерскую с восторженным благоговением, в его глазах стояли слезы любви и признательности. А, взглянув на Матвея, я поняла, что имел в виду капитан Донин, говоря, что для того существует единственная женщина на свете — его мамуля.
— Ну уж нет, Лидия Сергеевна, — категорично заявила я единственно для того, чтобы позлить Катьку.
На самом деле я, конечно же, ничего отдавать журналистам не собиралась — не враг же я Власову. — Эту женщину действительно по закону наказать нельзя, но вот сделать так, чтобы ей жизнь была не в жизнь, можно. Уж если она тогда, в 92-м, когда ей и терять-то было особенно нечего, так перепугалась, что статью из провинциальной газеты в центральных изданиях перепечатают, то сейчас, когда она на всю Россию засветилась, это единственный способ воздать ей должное, — и я повернулась к Матвею. — Вы, Павел Андреевич, правильно сказали, что убить человека можно только один раз, а вот сделать так, чтобы он мучился на протяжении многих лет, это и есть настоящее наказание, — я злорадно улыбнулась Катьке. — Готовьтесь к веселым временам, госпожа Злобнова, они не за горами.
Поняв, что мое решение окончательное, Лидия Сергеевна только тяжело вздохнула, покачав головой, и сказала Матвею:
— Павлик, распорядись, пожалуйста, чтобы эту женщину выпустили отсюда, пусть уходит, уезжает, делает, что хочет. Мне очень неприятно ее видеть. Ступайте! — сказала она Катьке и пожала плечами: — Не понимаю, почему злобновские женщины так стремятся стать графинями, и все так неудачно? Ступайте! — повторила она и не смогла сдержать прорвавшееся в голосе презрение. — Несостоявшаяся графиня Репнина.
— О! — усмехнулась Катька. — Гордая мать-одиночка решила сама стать графиней Репниной… Из грязи да в князи… — она повернулась к Матвею и почти пропела: — Павлик! — и расхохоталась, но резко оборвала свой смех. — Значит, это ты и в деле с девчонками мне тогда напакостил, и с этим актеришкой сейчас вмешался… Поздно я это поняла… Ну да ничего…Лучше поздно, чем… Зря ты так! Зря-я-я… Ты что же думаешь, что, если до денег добрался и усадьбу восстановил, то теперь благоденствовать будешь? — и внезапно, на минуту потеряв самообладание, прошипела ему в лицо с такой испепеляющей ненавистью, что, будь Матвей человеком более впечатлительным, он тут же упал бы замертво: — Как же я вас, Матвеевых, ненавижу! — но она так же внезапно успокоилась, только кожа на лице натянулась, в глазах мелькнул холодный змеиный блеск, и тут же у нее в руке появился пистолет, направленный прямо в грудь Печерской.
Как же много можно увидеть и понять в долю секунды! Все мгновенно сложилось у меня в голове: коробка с пистолетом, посланная самой себе через проводника
— ведь они летели самолетом, а там обязателен досмотр, запах кожи от наплечной кобуры в ее сумке, мешковатый пиджак, под которым кобуру не видно. И я, взбешенная на саму себя, что не догадалась об этом раньше, не раздумывая, рванулась к Катьке, но высокая шпилька попала в щель между плитками дорожки, на которой мы стояли, и я упала. В обрушившейся на нас мертвой тишине оглушительно прозвучал хруст моих разбившихся о камень часов.
Мужчины шагнули одновременно. Власов рванул к себе Печерскую и прижал, закрывая от Катьки своей напрягшейся в ожидании выстрела спиной. Она спряталась в его руках так, что ее почти не было видно. Обнимая ее левой рукой, он пытался предплечьем правой закрыть ей левое ухо, а ладонью — правое, прижал ее голову к своей груди и, стараясь успокоить, снова и снова быстро повторял одно и то же:
— Не бойся, маленькая, не бойся. Все будет хорошо. Ты только не смотри и не слушай. Не бойся…
Краем глаза я заметила, как в башенке на крыше дома блеснуло стекло.
Матвей же, по-прежнему держа руки в карманах куртки, молча шел прямо на Катьку. Не знаю, какое у него было выражение лица, но в ее глазах появился страх. Точнее, это сначала я решила, что он идет прямо, но, приглядевшись повнимательнее, увидела, что он ее целенаправленно куда-то теснит, и, поднявшись с земли, поняла, куда именно — на эскалатор, ведь дверь на него была все еще открыта. Она вынуждена была отступать перед ним, спиной вперед, не в силах оторвать глаз от его лица. Вот она ступила на ленту, шаг, второй, третий, и вдруг эскалатор неожиданно и сильно дернулся. Она попыталась удержать равновесие, но не смогла, и полетела вниз так же, как и шла — спиной вперед. Она кричала, но не от страха и не от боли. Это был крик ярости и отчаянья от того, что она не успела унести с собой жизнь хоть одного из ненавистных ей людей. Злобнова даже в смерти осталась верна себе.
Матвей стоял и молча смотрел вниз, я подошла и встала рядом. В его лице не было ни торжества от победы над врагом, ни чувства удовлетворения. Он смотрел на то, что осталось от Катьки, с брезгливым выражением, с отвращением, как будто ему пришлось голой рукой раздавить слизняка.
— Павел Андреевич, — сказала я, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — А если бы она успела выстрелить?
Но Матвей уже обрел свое невозмутимое спокойствие.
— Елена Васильевна, меня удручает ваш непрофессионализм.
Я бесцеремонно взяла его левую руку, посмотрела на часы, потом взглянула на свои, остановившиеся от удара — с того момента, когда я упала, прошло меньше двух минут.
Появились тяжело дышащие от бега охранники.
— Бросайте курить, — только и сказал им Матвей, — а то скоро и ползать будете, задыхаясь.
Один из них, самый шкафообразный, осторожно взял на руки Лидию Сергеевну и быстрыми шагами понес ее в дом. А к нам подошел бледный до синевы Власов — еще бы, простоять две минуты, каждую секунду ожидая выстрела.
— Она была последней из Злобновых, — сказала я, почему-то вспомнив слова бабы Дуси. — Павел Андреевич, мне кажется, что Евдокия Андреевна обрадуется, узнав, что ее больше нет. А вы как думаете?
— Вы правы, Елена Васильевна, — ответил мне Матвей, отрываясь от каких-то своих мыслей. — Обрадуется. И слава Богу, что Злобновых на свете больше нет. И не будет.
Он задумчиво смотрел на Волгу, потом повернулся, оглядел парк и, наконец, сказал:
— Мамуля будет ругать меня, что я такой плохой хозяин. Прошу в дом.
— Подождите минутку, — неожиданно сказал Власов, и я с тревогой посмотрела на него: может быть, ему стало плохо? Ведь он за сегодняшний день перенес столько, сколько другому за всю жизнь не приведется испытать.
Но он стоял и пристально смотрел на беседку, хотя ничего особенного в ней не было.
— Беседка белая на фоне неба, сосновая аллея за окном… — шептал он себе под нос.
— Александр Павлович, мы вас ждем, — поторопила я его, и он тряхнул головой, словно отгоняя от себя какие-то неуместные мысли.
В дверях дома мы столкнулись с Панфиловым — я запоздало удивилась, что его не было вместе с нами около беседки — он торопился нам навстречу. Вокруг его правого глаза отпечатался темно-красный круг. И, вспомнив отблеск солнца на стекле, я поняла, что он сидел в башенке со снайперской винтовкой, а солнечный зайчик получился от оптического прицела.
— Скажи спасибо, Павел, что не я твой старший брат, а то уши надрал бы с превеликим удовольствием! — хрипло сказал он и, откашлявшись, добавил: — Милицию я уже вызвал. Не беспокойся — сам всем займусь.
— Спасибо, — совершенно серьезно произнес Матвей и, переложив пульт управления в карман брюк, снял куртку, под которой оказался кевларовый жилет под горло, который он тоже стал снимать. Увидев пульт, я догадалась, почему так внезапно и резко дернулся эскалатор — Матвей нажал на соответствующую кнопку, когда, держа руки в карманах, загнал на него Катьку.
Поймав мой брошенный на пульт взгляд, он сказал:
— Ну, уж это я, грешный, как-нибудь переживу.
В холле прямо напротив двери в простенке между окнами висел большой портрет мужчины в военной форме времен Петра Первого. Изображенный на нем в полный рост человек смотрел прямо на нас, словно приветствуя гостей. Мы прошли налево в высокие белые двустворчатые двери и оказались в комнате, которую я сразу же узнала по фотографии на столе Матвея в его офисе: закрытый большим прозрачным экраном из жаропрочного стекла камин и стоящее рядом с ним кресло, в котором так же сидела Лидия Сергеевна — наверное, это было ее любимое место — только сейчас у нее под ногами лежала шкура белого медведя. Видимо, именно она и была в том самом свертке, который охранники втроем несли к машине в аэропорту. В комнате сильно пахло валерьянкой.
