Вильям Козлов - Ради безопасности страны
— Лучшее лекарство от невезенья... — начал было Андрей.
— Коньяк, — вставил Михаил.
— Нет, друзья.
— Я вам благодарен за участие, — искренне сказал Михаил.
— Неужели у вас нет приятелей? — удивился Андрей с легким страхом.
— Смотря, кого считать приятелем.
— Того, кто к нам расположен.
Михаил задумался. Кто к нам расположен... Он к приятельству подходил иначе. Пожалуй, главным мерилом полагал способность человека отозваться на просьбу. Таких было немного. Но если подходить не так строго, если «кто к нам расположен»...
— Ну, вот перечислите своих друзей и знакомых, — предложил Андрей, и теперь в его улыбке была приметная легкость, допускавшая шутливость в разговоре.
— И знакомых?
— Если они к вам хорошо относятся.
— Димка Трубцов, приятель со школы. Левка Магиндович, университетский приятель. Таня Березова, дружил до женитьбы...
Неожиданно он насчитал восемь человек.
— А вы хандрите. У меня друзей меньше.
Они взяли по третьей рюмке. Бледные и крепкие щеки Андрея порозовели как-то аккуратненько и ровно, словно невидимый софит высветил их. Рот вроде бы еще больше покрупнел. Улыбка, обещающая смех, теперь не сходила с губ. И лишь серые глаза остались нетронутые коньяком.
Михаилу захотелось посмотреть и на себя, но зеркала нигде не было. Тогда он вгляделся в никель кофеварочной машины — на него выпучилась расплющенная голова с пучком под носом. Михаил улыбнулся в усы разморенно. Казалось, что коньяк, не задев сознания, растекся по телу истомой.
— С друзьями не унывают, — как бы подытожил разговор Андрей.
— Бывают и друзья бессильны, — неуверенно отозвался Михаил, потому что сейчас ему было хорошо.
— А знаете, кого я беру в друзья? Только романтиков.
— Я... тоже, по-вашему, романтик?
— Разумеется.
— Чем же?
— Детективы любят только романтики. И работа у вас романтическая.
— Разве? — сонно удивился Михаил.
— Кто в наше время занимается теоретической математикой...
Посетителей в баре прибывало. Тонно заиграл магнитофон, добавив Михаилу успокоенности. В конце концов, какой прок от этой математики? Ну защитится, ну станет кандидатом, ну добавят к зарплате каких-нибудь полсотни... А где та даль, которая виделась со студенческой скамьи?
— Не сомневаюсь, что все ваши приятели тоже романтики. — Андрей тряхнул головой, которая, поймав в полумраке отраженный свет бутылок, тускло блеснула прядками.
— Левка Магиндович преподает математику в школе, Мишка Красильников стал искусствоведом, Димка Трубцов подался в физики-гидроакустики, Танька Березова вышла замуж за директора магазина и теперь поплевывает в потолок...
Он перебрал всех, загоревшись оригинальностью идеи. И верно, у ребят оказались романтические профессии. Из ряда слегка выбивалась Танька Березова; впрочем, сидеть и плевать в потолок тоже неплохо, то есть романтично.
— Вы сказали, что лучший ваш друг — Трубцов?
— Да, Димка.
— По-моему, у него и самая романтичная профессия.
— Конечно, — удивился Михаил верности новой теории. — Димка вкалывает день и ночь, опускается на дно. морское, определяет следы кораблей...
— Древних? — не понял Андрей.
— Следы подводных лодок, — уточнил Михаил пониженным голосом.
— Зачем это нужно?
— Димка работает над прибором, который будет определять, когда прошла лодка, какая, куда и...
— Ладно, не будем об этом, — посуровел Андрей.
Они допили коньяк. Музыка и дым в баре крепчали. Рядом приткнулись к стойке четыре девушки, пугливо ждущие бармена, чтобы заказать по чашечке кофе.
— А я знаешь чего хочу? — спросил Андрей, опять утопая в улыбке.
Михаил покачал головой. Тогда Андрей вскинул руку и щелкнул пальцами на все веселое заведение. Бармен бросился к ним, оставив других клиентов.
— У вас есть водка? — весело спросил Андрей.
— Вообще-то не держим...
— А если очень хочется?
— Тогда другое дело, — ослаб от услужливости бармен.
— По большой рюмке водки и по бутерброду с красной рыбой...
Рюмки от кристальной чистоты водки и от ее ледяного холода казались выпуклыми линзами. Рыба лежала на белоснежной булке алой зарей. Андрей улыбнулся им:
— Михаил, выпьем и будем на «ты»!
На всех ребятах были смокинги, но ни одна рожа не подходила к подобным костюмам. Они окружили меня, улыбаясь, как улыбались бы змеи, умей они улыбаться... Я выхватил люгер — их морды опечалились, как у койотов, сожравших падаль.
В спортивной желтой куртке, которую он не снял, а распахнул широко и как-то нетрезво; в мокасинах, ступавших бесшумно, по-кошачьи; без шапки, со свободными лохмами волос; со взглядом, который вроде бы чего-то искал, но не находил... Михаил рассеянно брел по институту — по библиотеке, по коридорам и кабинетам. Казалось, он нигде не задержится, но его джинсовые ноги свернули в буфет. Кофе он выпил с обиженным выражением, словно выловил из чашки таракана.
— Поучились бы варить кофе в барах, — бросил Михаил буфетчице.
И пошел лениво и неопределенно, кивая знакомым. Во всей его фигуре был какой-то тайный вызов. Одни его не замечали — подумаешь, не разделся. Другие, заметившие, пожимали плечами непонятливо. Третьи, информированные, улыбались в пол. Четвертые, тоже информированные, сочувствовали...
Наконец случилась та встреча, ради которой Михаил, не признаваясь себе, и расхаживал по институту, — в коридорчике, зажатом книжными шкафами, он столкнулся с шефом. Небольшой, кругленький человек нервно поправил очки и сказал почти женским голосом:
— Мне бы хотелось с вами поговорить...
Михаил кивнул. Они пошли не рядом, а гуськом: маленький пожилой человек впереди, молодой и спортивный — чуть сзади. В кабинете шеф миновал свой рабочий стол и опустился на диванчик, в заросли разносортных кактусов. И превратился в гномика, скинувшего свой колпачок. Этот гномик вздохнул, избегая прямого взгляда гостя:
— Михаил Михайлович, разве что-нибудь случилось?
— Аркадий Семенович, а разве нет? — почти мгновенно бросил Михаил.
— Защиту вашей диссертации отложили всего на год...
— Всего? Мне тридцать лет!
— Вы же знаете, что ваш коллега Ивановский старше. Диссертацию пишет дольше...
— Старше, дольше... — перебил Михаил. — Еще скажите, что у него двое детей. Талант все решает, талант!
— Талант, — согласился Аркадий Семенович с неожиданной грустью.
Он смотрел на тонкие ноги молодого человека, туго затянутые в джинсовую ткань, на свеженькие мокасины с видной ему подошвой, потому что Михаил Линевский сидел нога на ногу, и хотел вспомнить, что они значат, — эти штаны и обувь несли еще какую-то дополнительную функцию, кроме согревания человеческого тела. Ах да, престижность — загадочное слово, так и не понятое им до самой старости.
— Михаил Михайлович, мне сказали, что вы обращались к директору института с просьбой сделать вас начальником отдела...
Лица Михаила как бы незримо коснулись, будто дунул кто, сильный и сказочный, — моргнули глаза, дрогнула кожа щек, и шевельнулся надгубный край усов. Но это был непроизвольный миг, ибо этот дунувший сразу пропал, точно испугался своей проделки.
— Обращался, — твердо подтвердил Михаил.
— А я? — тихо и удивленно спросил Аркадий Семенович.
— На пенсию.
— Вы меня... не любите? — старомодно спросил уютный человек, похожий на гномика.
Михаил Линевский улыбнулся откровенно, показав, что перед ним сидит не спорщик, не противник, не боец.
— При чем тут любовь? Разве вам неизвестна ориентация на молодые кадры?
— Скажите честно, Михаил Михайлович... Я хуже руковожу отделом, чем, к примеру, молодой Вербицкий?
— Даже лучше.
— Разве я хуже других веду тему?
— Да нет...
— Статей я пишу больше вашего. Не так ли?
— Так.
— Да я ведь еще пестую кадры, рецензирую рукописи, оппонирую, в редколлегиях сижу, уж не говоря о прошлых заслугах, которых у вас нет и неизвестно, будут ли. Выходит, я продуктивнее вас. Зачем же меня заменять вами?
— Вам шестьдесят три.
— Ага, — вдруг обрадовался шеф. — Если нашему отделу математическую тематику заменят на сексуально-производительную, тогда я первый сделаю вас начальником. Тут вы управитесь лучше.
И этот уютный гномик расхохотался с такой силой, что было непонятно, откуда ее столько взялось в этом небольшом теле. Он отвалился на спинку дивана и ерзал плечами, содрогая все кактусы. Михаил не видел его склоненного лица, лишь блестела гладкая, почти квадратная лысина, которую, казалось, стоило лишь накрыть шапкой — и смех бы захлебнулся.
— Вы же сами говорили про мой талант! — крикнул Михаил.
— И сейчас скажу, — мгновенно отсмеялся Аркадий Семенович. — Но талант обязан быть нравственным.
— А я, выходит, безнравственный? — Михаил постарался усмехнуться независимей.
— Знаете, за что вы меня не любите? За то, что я старый. А это, дорогой коллега, философия волка.
