Валерия Вербинина - Замок четырех ветров
Мы наговорили друг другу еще тысячу любезностей в том же духе, но не стану скрывать, я все же почувствовала облегчение, когда за моим гостем наконец закрылась дверь.
Глава 31
Прогулка
Орган мощно загремел, извергая водопад звуков. Неожиданно мелодия замерла на высокой ноте и, как тропинка, нежными переливами побежала вниз.
– Барышня, – простонал нагнавший меня служитель, мимо которого я минуту назад проскочила в зал, – выступление вечером! Сейчас только репетируют…
– Я не по поводу выступления, – отмахнулась я, – я просто ищу одного человека… Августин Каэтанович! – заверещала я.
Мелодия оборвалась, и человек, сидевший за органом, тотчас обратил ко мне смеющееся лицо.
– Боже мой! Панна Анастасия! А я, грешным делом, гадал, придете вы на концерт или нет… Ну разве можно так кричать? Вы даже орган перекричали…
– В самом деле? – растерялась я. Августин Каэтанович внимательно посмотрел на мое лицо и перестал улыбаться.
– Вы, наверное, хотите знать, что было в Шёнберге после вашего отъезда, – сказал он. – Приятно, что вы не забываете старых друзей. Что ж, пожалуй, я прервусь и порепетирую потом…
Он сошел со сцены, и, глядя, как он двигается, я в который раз подумала, что он выглядел бы куда естественнее в светской одежде.
– По правде говоря, разговор обещает быть долгим, – произнесла я, волнуясь. – И… мне позарез нужно кое-что с вами обсудить. Произошло нечто странное, и даже хуже, чем странное… – Я собралась с духом. – Я даже не знаю, поверите ли вы мне.
– Я никогда не был в Либаве, – проговорил Августин Каэтанович. – Полагаю, мы можем погулять, и вы покажете мне, что тут есть интересного. Или сядем где-нибудь, если хотите. В гостиницу я пригласить вас не могу – пойдут разговоры, вы же понимаете…
Но мне не сиделось на месте, и я сказала, что прогулка вполне подойдет, если мой собеседник не против.
– Кстати, я немного на вас обижена, – не удержалась я, когда мы вышли из зала. – Я писала вам из Анненбурга и Либавы, а вы так редко отвечали. Почему? И вы могли навестить нас с отцом, когда приехали. Если бы папа не прочитал в газете о том, что вы тут выступаете, я бы даже не узнала, что вы в городе.
– Вы очень добры, – вздохнул Августин Каэтанович, – и я, пожалуй, скажу вам все как есть. Я не писал вам с вполне определенной целью. У меня создалось впечатление, что Шёнберг, а особенно Фирвинден и все, что с ним было связано, нанесли вам душевную рану. И если бы я тревожил вас своими письмами – в которых, кстати сказать, не мог сообщить ничего особенного – я бы только лишний раз напоминал вам о прошлом и растравливал вашу рану без всякого на то права. Поэтому я предпочел замолчать.
– Да, Фирвинден… – пробормотала я, не зная, с чего начать.
– Ну вот, вы только произнесли это слово и уже изменились в лице, – проговорил Августин Каэтанович мягко. – Поверьте, вам будет лучше, если вы перевернете эту страницу и оставите в прошлом то, что с ней связано.
– Я бы, может быть, хотела, – призналась я, помедлив, – но вот замок никак не оставляет меня в прошлом. Дело в том, что я познакомилась с братом Кристиана, нынешним графом Рейтерном…
– О! И вы решили обсудить его именно со мной?
Я с удивлением взглянула на своего собеседника. Хотя я хорошо помню нашу беседу, маршрут, по которому мы шли, стерся из моей памяти. Кажется, я привела Августина Каэтановича к гавани, потом мы прошлись по набережной, сделали круг по улицам и в конце концов оказались в тихом парке рядом с Александровской улицей. Само собой, что во время разговора мы не обсуждали достопримечательности, и я уж точно редко смотрела по сторонам.
– Да, – ответила я на вопрос Августина Каэтановича, – потому что вы сказали, что вы мой друг… и вы человек разумный, терпимый и…
– С чего вы взяли, что я терпимый? – проворчал мой собеседник.
– Ну, потому что вы дружили с Юрисом, и с Карлом, и со мной, хотя мы не принадлежим к вашей религии, например… – Разговор явно катился куда-то не туда, и я нервничала, потому что никак не могла подобраться к сути. – Юрис однажды сказал, что вам нравится обращать в свою веру, но вы никогда…
– Я полагал, вы догадаетесь, – вздохнул Августин Каэтанович. – Священнику проще дружить с тем, кто не ходит к нему на исповедь. Трудно воспринимать как друга того, о ком все знаешь.
– О! Я… ну…
Ничего умнее мне в голову не пришло.
– Скажите, что такое с вами случилось? – требовательно спросил мой собеседник. – Почему вы не можете рассказать об этом… ну хотя бы вашему отцу?
– Потому что я сама еще ничего не понимаю, – произнесла я. И собравшись с духом, поведала, как именно я выяснила, что Кристиан Рейтерн и человек, которого мы знали под этим именем в замке Четырех ветров – не одно и то же лицо.
Мы шли и шли, а я все говорила и говорила. Августин Каэтанович только изредка вставлял восклицания вроде: «А!», «Ну!», «Хм», «Однако» и задавал мелкие уточняющие вопросы. Вид у него становился все более и более озадаченный, он хмурился и нервно подергивал нижней челюстью.
Наконец мы добрались до парка и, выбрав уголок, где никого не было поблизости, сели на скамью.
– И я не сказала вам самое главное, – добавила я, волнуясь. – Я же видела настоящего Кристиана Рейтерна, когда он, очевидно, был еще жив. Это он схватил меня тогда в склепе, а я в ужасе убежала. Совершенно точно, это был он. Думаю, что доктор Фридрихсон привез его на машине, напичкав какими-нибудь лекарствами, и вместе с сообщниками спрятал несчастного в склепе… Может быть, он очнулся, стал непроизвольно водить руками, хотел позвать на помощь… а я ничего не поняла, ничего! Доктор Мюллер и следователь Чиннов были гораздо умнее меня… они сразу же сказали, что если собака воет, это живая собака, и если кто-то хватает вас, то он тоже не может быть мертв…
– Так, давайте-ка по порядку, – вмешался Августин Каэтанович. Он сидел, свесив руки между колен, и то смотрел на траву у своих ног, то переводил взгляд на мое лицо. – Графиня Рейтерн – а лично у меня нет сомнений, что она стоит за всем этим – привозит в замок чужого человека и выдает его за своего сына. Вопрос: как ей это удалось?
– Наверное, настоящий сын был тогда заперт в лечебнице доктора Фридрихсона, – предположила я. – А что касается подмены… Графиня с детьми много лет не была в замке. Предыдущий управляющий уволил большую часть слуг, в замке остались только те, которые пришли уже после отъезда графини.
– Нет, был еще старый дворецкий, – напомнил Августин Каэтанович. – О нем вы забыли.
– Да, верно, но потом управляющий умер от воспаления легких, а дворецкому устроили появление призрака, который якобы поманил его к себе. И он был так впечатлен этим, что действительно вскоре умер.
– То есть последние люди, которые знали настоящего графа – дворецкий и управляющий Блуменау – исчезли, – подытожил Августин Каэтанович, – а Рудольф Креслер, судя по всему, имел дело не с молодым графом, а с его матерью. Помните? Креслер узнал только графиню Рейтерн, когда она приехала со своими спутниками.
– Если бы Креслер знал графа в лицо, графиня не стала бы затевать подмену, – кивнула я. – Вы совершенно правы.
– Тут не только это, – задумчиво пробормотал Августин Каэтанович. – Старый доктор Данненберг, который лечил семью графа и знал его детей, умер. Отец нынешнего доктора, который, вероятно, знал Рейтернов, тоже умер. Пастор Тромберг в приходе около десяти лет, а я и того меньше. – Он нахмурился. – Помните, как тот, кого мы считали Кристианом, отказывался от всех приглашений? Он не покидал замка, а все почему? Вдруг бы нашелся кто-то, кто видел настоящего графа и понял, что это другой человек… И конечно, тому Кристиану, которого мы видели, на самом деле было не двадцать с небольшим, а ближе к тридцати. Он очень старался выдержать свою роль, но кое-что его выдавало… разные детали… Даже по речи можно было проследить, что жизненный опыт у него не как у двадцатилетнего. Ах, как же мы были слепы!
Я кашлянула.
– Когда мы разговаривали с вами в саду замка несколько лет назад, вы сказали, что вам что-то не нравится в графине Рейтерн и ее сыне, – напомнила я. – Могу я узнать, что именно вы имели в виду?
Августин Каэтанович поморщился.
– Мне следовало раньше догадаться, что дело нечисто, – ответил он с видимым неудовольствием. – Графиня и молодчик, которого она представляла как своего сына, смотрели друг на друга не как родственники. Есть, понимаете, взгляды и взгляды, и она… – он замялся, но все же закончил, – она смотрела на него как на своего любовника.
– Что ж, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул, – это объясняет, почему она была так раздражена, когда ей показалось, что Кристиан и я… что между нами есть симпатия. И пощечина, которую она ему дала, когда он сказал, что не сомневается в ее материнской любви… это был ответ на его дерзость.
