Валерия Вербинина - Замок четырех ветров
– А! Так он и Минна…
– Да, они стали родителями.
– Замок сильно пострадал? – спросил отец.
– Не очень, – с расстановкой промолвил Артур. – Понимаете, когда в Фирвиндене нашли клад, в округе об этом узнали и стали судачить, что, мол, в замке могут быть и другие клады… Когда в Курляндии начались волнения, его захватили чуть ли не первым. Восставшие выпили все вино из погребов и растащили серебряные ложки, но на большее их не хватило, потому что ночью они увидели призраков и в ужасе бежали.
– Хм, – раздумчиво промолвил отец, играя чайной ложечкой, – ну, если выпить вино, которому несколько столетий, то, наверное, можно увидеть не только призраков, но и какую угодно чертовщину…
– Я тоже так подумал, – серьезно ответил Артур, – но воображаемые это были призраки или реальные, они спасли замок от полного разграбления. Я сам долго колебался, оставлять ли Фирвинден майоратом или сделать так, как хотел мой брат, но когда стало ясно, что отныне там небезопасно…
– И кому вы его продаете? – спросила я.
– Владельцу Руэнталя. – Это был известный в Курляндии аристократ, которому принадлежал бывший дворец Бирона, выстроенный Растрелли.
Я не могла объяснить почему, но весть о продаже Фирвиндена произвела на меня гнетущее впечатление. «Если бы у меня был родовой замок, в котором сражались и умирали мои предки… я бы ни за что его не продала! Можно было бы хоть как-то оправдать Рейтернов, если бы им были нужны деньги… с нищетой не поспоришь, но ведь клад Конрада Рейтерна нашли совсем недавно! Сундуки с золотыми монетами, украшения, чего там только не было!»
«И что? – язвительно осведомился здравый смысл. – Какое тебе дело до того, как Артур распоряжается своим имуществом? Это его замок, а вовсе не твой! У тебя никогда не было ничего, похожего на Фирвинден, и никогда не будет… Так о чем вообще беспокоиться?»
– Я вижу, вас не радует эта новость, – сказал Артур после паузы, внимательно глядя на меня.
– Нет, просто тяжело слышать, как фамильное гнездо… переходит в чужие руки… мне всегда казалось, что этот замок сроднился с Рейтернами… Простите, я выражаюсь путано, и потом, это вовсе не мое дело…
– Моей матери было тяжело находиться в Фирвиндене после смерти отца, – сказал Артур. – А после смерти Кристиана и подавно. Она и слышать не хочет о том, чтобы сохранить замок. Теперь, когда в любой момент может вспыхнуть новый бунт, это попросту опасно.
Я постаралась взять себя в руки, и до самого ухода Артура мы говорили о погоде, о Ружке, о том, что происходит в России, но только не о замке.
Когда граф Рейтерн ушел, отец сделал круг по комнате, положив руки в карманы, и остановился у окна.
– Могу я спросить у тебя, – негромко промолвил он, – отчего тебя так расстроила продажа замка?
– Я жила там и написала о нем роман, если ты не забыл, – довольно колюче ответила я.
– Что-то я не припомню, чтобы мы были там ослепительно счастливы. – По части колючести отец мог дать мне сто очков вперед. – Настя, если ты по каким-то причинам не хочешь ничего объяснять, так и скажи. Не надо придумывать нелепые отговорки. – Я молчала. – Это Кристиан, верно? Опять он? Он сказал тебе что-то такое, из-за чего ты в мечтах стала видеть себя хозяйкой замка?
– Как ты не понимаешь, – проговорила я устало, – ничего такого не было! Ни признаний при луне, ни разговоров о любви, ничего… Просто он нравился мне, и я чувствовала, что тоже ему нравлюсь. Никаких надежд он мне не подавал, а о замке вообще не заходило речи…
Отец молчал, и, собравшись с духом, я продолжила:
– Понимаешь, в Фирвиндене было что-то такое… такое… Мне он нравился, и его серые стены, и плющ, и даже поздние добавления готические, башня и прочее… и пруд с кувшинками, и лягушки в нем… почему говорят, что лягушки квакают? Они верещат, как… как не знаю кто… А однажды на пруд прилетел белый лебедь, он сделал круг возле моего окна…
Отец вздохнул.
– Лебеди, лягушки… Плохо, Настя, очень плохо. Ты, похоже, романтик, как и я, а жизнь романтиков не любит, она их бьет… В жизни выигрывают цепкие, жесткие… э, да что говорить, мы-то все равно другой породы…
– Зачем он приходил? – сказала я вслух, подумав об Артуре. – Хотел посмотреть, как мы живем?
– Ты меня спрашиваешь? – изумился отец. – Если тебя интересует мое мнение, то… он к тебе неравнодушен, но я не уверен, что это к чему-то приведет. Говорю тебе все как есть, потому что рассчитываю, что ты правильно все поймешь.
– Ни к чему не приведет, – произнесла я. – Ты прав. Мать с невестой раскусят его маневры и увезут его в Митаву. И никакой бронхит его не спасет.
Глава 30
Письмо
Из-за визита Артура я не успела обсудить с отцом одну тему, которая меня волновала, и поэтому решила заговорить о ней за завтраком, если подвернется удобный случай. Однако отец, казалось, был поглощен чтением газеты, и по своему обыкновению комментировал вслух то, что вызывало его особенный интерес.
– Тэк-с, с политикой, положим, все ясно… Что у нас в отделе местных новостей? – Он перевернул страницу и пробежал глазами заголовки. – Автомобиль столкнулся с телегой… Надеюсь, лошадь не пострадала. Воры украли из витрины магазина драгоценности, которые оказались ненастоящими… Как неосмотрительно с их стороны. Интересно, а украшения, которые были не в витрине, тоже фальшивые? На месте покупателей я бы заинтересовался… Съезд исполнителей органной музыки… мгм… выступления состоятся в зале Литературно-музыкального общества на Гауптвахтской площади, дом Страздовского. Мне одному кажется, что название площади… мгм… не очень соответствует названию общества?
– Какая тебе разница? – пожала я плечами. – Ты же все равно туда не пойдешь.
– С чего ты взяла? Может быть, мне захочется послушать органную музыку… интересно, кто будет выступать? Н. Абрикосов, А. Бернацкий… Минуточку, уж не наш ли это Августин Каэтанович?
– Наверное, он! – воскликнула я. – Обязательно пойду его послушаю, мне всегда нравилось, как он играет…
– Только не слишком с ним кокетничай, – добродушно промолвил отец, складывая газету.
– Папа!
– Хорошо, хорошо, не буду. Как продвигается твой роман? Ты вроде бы упоминала, что собираешься писать что-то новое.
– Я не знаю, о чем писать, – сказала я после паузы. – Мне ничего не приходит в голову. А у тебя какие планы?
– Закончить завтрак, пойти на работу, разбирать жалобы посетителей и учить почтовых служащих тому, что им и без меня прекрасно известно, – ответил отец с улыбкой. – А что?
– Я до сих пор не ответила на послание мамы, – призналась я. – Ты согласишься на развод?
Отец нахмурился.
– Я не знаю, как мне быть, – произнес он, глядя на сложенную газету. – Конечно, мы с твоей матерью уже не муж и жена. Но если мы разведемся… не отразится ли это на тебе?
– С какой стати?
– С такой, что знакомые начнут говорить: «А, это Настенька Ланина, чьи родители развелись, потому что ее мать ушла из семьи». И граф Рейтерн тоже наверняка об этом узнает.
– Не думай обо мне, – сказала я. – Делай так, как удобно тебе. В конце концов, может быть, ты еще встретишь другую женщину, которая…
– Ну уж нет! – вспылил отец. – Привести в дом мачеху… ты меня прости, но я видел, что начинается в семьях, когда там появляется вторая жена. Да что далеко ходить – взять хотя бы то, что произошло в Шёнберге…
– Но ведь не в каждой семье падчерица убивает мачеху, – проговорила я примирительно.
– Но отношения портятся, причем всегда. – Отец бросил на стол салфетку и поднялся с места. – Напиши матери, что я… что мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Да, и если ты не передумала насчет выступления органистов, в газете напечатана программа и указан телефон общества.
Оставшись одна, я закончила завтракать и перешла в кабинет, где меня ждала неразобранная почта. Ружка проследовала за мной и улеглась на ковре возле стола, задумчиво глядя на солнечное пятно на полу.
Одно из неудобств профессии литератора состоит в том, что те, кто не сумел напечататься, считают, что тем, кто напечататься успел, известны какие-то особенные секреты ремесла, и забрасывают их самыми нелепыми вопросами и просьбами. Одни интересуются, какие журналы больше платят, и делятся своими планами поскорее разбогатеть, другие просят пристроить куда-нибудь их стихи, а третьи требуют разобрать их текст и указать на ошибки. Я никогда не считала, что мне открыто какое-то сакральное знание, которое позволяет поучать других и давать им советы, но письма шли и шли, и на них волей-неволей приходилось отвечать. В то утро я сочинила ответ начинающему драматургу, который жаждал ознакомить меня со своей драмой и заодно желал знать, в каком театре ее лучше поставить, прочитала начало рассказа одной барышни, которая вместо «кто-нибудь» писала «кто не будь», и с горя выудила из почты пакет, надписанный по-немецки. Внутри оказалась небольшая книга, изданная лет десять назад, а в письме ее автор уведомлял меня о том, что недавно он прочитал перевод моего романа и был польщен тем, что я использовала цитату из его пьесы. Ничего не понимая, я открыла книгу в том месте, где она была заботливо заложена, и наткнулась на следующий пассаж:
