Валерия Вербинина - Замок четырех ветров
– Вы забыли, что графиня вовсе не Рейтерн, – возразила я. – По рождению она всего-навсего фрейлейн Фридрихсон.
– Да, но по мужу она Рейтерн, и потом, если она прикончит вас, вам уже будет все равно, кто она по рождению, – отозвался неподражаемый Августин Каэтанович. Издалека донесся протяжный свист локомотива, который шел по железной дороге. – Жаль, что вы не можете распоряжаться собой, не то я настоял бы на том, чтобы вы немедленно купили билет, куда глаза глядят, и не успокоился бы, пока не посадил вас на поезд, а еще лучше – на корабль.
Во мне взыграл дух противоречия.
– Разумеется, я не могу просто взять и уехать, потому что мне этого захотелось, – сказала я. – Мне надо хотя бы предупредить отца, что-то решить насчет Ружки… – Я собралась с духом. – И вообще бегство мне претит.
– Не надо мне лгать, – очень кротко попросил Августин Каэтанович, но я хорошо знала его и понимала, что он в ярости, несмотря на обманчивое внешнее спокойствие. – Вы ведь не об отце думаете, верно? Вы думаете об этом мерзавце, который выдавал себя за Кристиана Рейтерна и который совершенно точно жив, раз вы видели его на митавском вокзале. Берегитесь, панна Анастасия, – ему отступать некуда, он уже замешан в убийстве, а там, где один труп, очень быстро может появиться и второй.
Мне было непросто признать, что мой собеседник прав; когда сердце тянет в одну сторону, а разум зовет в другую, победа редко достается разуму. И если уж быть откровенной, мне совсем не понравилось, что Августин Каэтанович видит меня насквозь.
– Я подумаю насчет отъезда, – сказала я. – Спасибо за совет. Я всегда знала, что могу на вас положиться, и… и мне очень приятно, что вы оправдали мое доверие.
И вплоть до нашего возвращения в зал Литературно-музыкального общества мы говорили только о музыке и о том, какие произведения Августин Каэтанович намерен исполнять в этот вечер.
Глава 32
Возвращение
Вечерний концерт был восхитителен, но я то и дело ловила себя на том, что не могу сосредоточиться на музыке целиком. Звуки органа заполняли зал (довольно большой, так как там было около пятисот мест), и я видела, как захвачены зрители, но мои заботы были такого рода, что даже искусство было бессильно с ними справиться.
Утром отец удалился на работу, а я стала бесцельно слоняться по комнатам, без особого энтузиазма размышляя о своем будущем.
«Во-первых, за границу я поехать не могу, по крайней мере сейчас, потому что у меня нет заграничного паспорта. Во-вторых, мать решила разводиться, и в такой момент оставлять отца наедине с его переживаниями… нехорошо, совсем нехорошо. В-третьих, Ружка. Она так привыкла ко мне, она будет скучать… В-четвертых, если все же надо уехать, можно выбраться куда-нибудь ненадолго… в Петербург, например. Но что мне там делать? В-пятых… можно сесть на корабль и уплыть, но не за границу. И почему я должна куда-то плыть? В-шестых… или в-седьмых? И в-шестых, и в-седьмых, и в каких угодно, я просто запуталась».
Я совсем приуныла, потому что обнаружила, что у меня нет никакой силы воли, а кроме того, потому, что не могла перестать думать о Кристиане, несмотря ни на что. «Он или не он забрался к нам ночью? И если бы Ружка не зашипела и не разбудила меня… неужели он действительно убил бы меня?»
Последняя мысль отрезвила меня, потому что я вовсе не собиралась становиться трупом, даже из любви к Кристиану. И тут я услышала, как звонят во входную дверь.
«Если это опять Артур, я скажу, что рассказ не удался, – промелькнула у меня мысль. – Августин Каэтанович прав по крайней мере в одном: чем меньше я буду иметь дела с Рейтернами, тем лучше».
– Кто звонил? – спросила я у Лины, когда она вошла. Мне показалось, что горничная немного растеряна.
– Там дама, которая говорит, что она… – начала Лина со смущением.
Неужели графиня Рейтерн? Только этого мне еще не хватало! Я почувствовала себя так, словно в мой дом проникла змея.
– Я поговорю с ней, – оборвала я Лину и двинулась к дверям. Ружка побежала следом за мной.
Но в центре гостиной, которая прежде казалась такой просторной, а теперь словно съежилась, стояла совсем другая женщина, которую я никак не ожидала здесь увидеть, потому что это была моя мать. Вокруг нее громоздились разнообразные чемоданы, свертки и коробки, которые лакей Степа и два грузчика продолжали переносить в комнату. Брат Саша в одежде гимназиста с удивлением рассматривал цветные снимки на столе.
Я была так изумлена, что меня хватило только на одно-единственное слово:
– Мама?
– Ах, так вот ты где! – воскликнула мать, улыбаясь широкой улыбкой (которая в тот миг показалась мне безнадежно фальшивой). – Моя девочка, ставшая знаменитой писательницей… Ну, иди же ко мне!
Она распахнула объятья, и, видя, что я стою на месте, сама подошла ко мне, обняла и расцеловала.
– Нянька сейчас поднимется, – сообщила мама. – Кажется, грузчики уронили ее сундук. Скоро ты увидишь своего брата Тимошу. Такой хорошенький мальчик! Саша! Почему ты не здороваешься с сестрой?
Тут я все же обрела дар речи.
– Мама, бога ради… что все это значит?
Саша бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся. Когда-то мы прекрасно с ним ладили, позже обменивались теплыми письмами, и теперь этот взгляд словно обещал мне некий сюрприз и в то же время призывал к осторожности.
– А что это может значить? – Мать сделала большие глаза. – Твой отец так хотел, чтобы я вернулась в семью. Ну и… я вернулась.
– Но ты же упоминала о разводе…
Я закусила губу, сердясь на себя.
– Нет, нет, ни в коем случае, – отмахнулась мать. – Я жена Михаила, и ею я останусь. Почему ты на меня так смотришь? – спросила она требовательно. – Ты что, не рада меня видеть?
Итак, Колесников, несмотря на рождение ребенка, дал ей от ворот поворот, и теперь она приехала к отцу. Я считала себя человеком с воображением, но я даже боялась подумать о его реакции на ее возвращение.
– Боже мой, рысь! – картинно испугалась мать, хотя Ружка бродила вокруг чемоданов и никого не трогала. – Ты мне о ней писала, но я даже подумать не могла, что она такая большая… Вот что, Настя: ты уже не маленькая девочка. Да… Ты никогда не клянчила у нас блохастых щенков, котят, у которых вечно лишай… и я считала тебя разумной, да, да, очень разумной. Но теперь, когда в доме будет маленький ребенок, рысь тут явно лишняя. Тимошечка! Ненаглядный мой…
Дородная широколицая нянька внесла ребенка, закутанного в дорогие пеленки, передала его моей матери и с неприязнью покосилась на Ружку.
– Чтой-то у вас кошка великовата, барыня, – сказала она.
– Она тут ненадолго, – отмахнулась мать. – Настя! Не правда ли, он просто ангел?
– Почему ты не предупредила нас о приезде? – требовательно спросила я. Мать не отвечала и делала вид, что укачивает младенца. От ее укачиваний он проснулся и заревел. Ружка шарахнулась. – У нас маленькая квартира! Для вас тут не хватит места…
– Ах, вот оно что, – медленно проговорила мать, недобро щуря глаза, и передала орущего Тимошу няньке, на чьих руках он почти сразу же стих. – Значит, для меня тут нет места, да? Ну, это мы еще посмотрим!
Саша бросил на меня иронический взгляд, который словно говорил: «Ну вот, ты ее рассердила, и теперь все будет как нельзя хуже».
– Очаровательно, просто очаровательно, – бормотала мать, багровея пятнами, – я несколько лет не видела собственную дочь, и когда мы наконец встретились, первое, что она мне говорит, что я ей не нужна!
Резким движением она сорвала с головы шляпку, попутно укололась шляпной заколкой, вполголоса чертыхнулась и сунула уколотый палец в рот.
– Ну так вот что, милая моя, – объявила мать через минуту, поворачиваясь ко мне. – Я твоя мать, нравится тебе это или нет, и я жена Михаила, нравится ему это или нет. И мы с Тимошей и Сашей будем тут жить.
В этот миг я пожалела, что не нахожусь в Фирвиндене в компании привидений. Я бы предпочла даже снова оказаться в том треклятом склепе, где пережила один из самых жутких моментов в своей жизни.
– Чего вы ждете? – набросилась мать на грузчиков, которые стояли у дверей.
– Оплаты, барыня, – ответил один из них.
Мать достала кошелек и стала судорожно рыться в нем, считая мелочь. Мне надоело смотреть на ее унижение. Я подошла к столу, вытащила из ящика рубль и протянула грузчикам.
– Премного благодарны, барышня, – сказал, кланяясь, старший из них.
Грузчики удалились, и Лина вышла, чтобы закрыть за ними дверь. Мне показалось, что лакей Степа смотрит на меня с сочувствием, и я отвернулась к окну.
– А теперь, – бодро объявила мать, – нам надо как-то устроиться.
Квартира состояла из семи комнат: двух спален для меня и отца, гостиной, столовой, моего кабинета, игравшего также роль библиотеки, и двух небольших помещений, в которых жила прислуга. Для начала мать попыталась выжить меня из моей спальни, но получила отпор. Тогда она определила столовую под детскую, сказала Саше, что спать он будет на диване в гостиной, и стала бодро разбирать вещи.
