Тимоти Уилльямз - Черный август
– Понимает мужчину… понимает, что у мужчины могут возникать желания… ничего не значащие желания, у которых нет завтрашнего дня, нет будущего. Моя жена это понимает. Я не хочу сказать, что она рада…
– И не говорите.
Тротти вышел из себя:
– Пизанелли, заткнись ты ради Бога.
– Он дерьмо, комиссар.
– Не твое дело, Пизанелли.
– У него жена и две дочери, какого же хрена он трахается со студенткой, которая ему в дочери годится?
Тротти улыбнулся:
– Пизанелли, попробуй понять одну вещь. – Он достал из жестянки леденец и положил его в рот.
– Мы сейчас не на суде и не занимаемся вынесением приговоров. Наша работа – выполнять приказы, выполнять распоряжения. Мы должностные лица и…
– Он ведь все это время смеялся над нами, комиссар! Дерьмо.
– И выбирай выражения.
– Сочинил сказку про какую-то книжку.
Боатти вытянул руку в сторону Пизанелли и затряс указательным пальцем:
– Не беспокойтесь о моей книге, лейтенант Пизанелли. Я ее напишу. И обещаю вам, что там я скажу правду – всю правду о вашем в высшей степени непрофессиональном поведении.
– Вы мне угрожаете?
– Как и вы мне, лейтенант Пизанелли.
Тротти поднял руку:
– Довольно!
– Да что тут говорить, комиссар, он ее и убил. Как еще убийца мог проникнуть в дом и в квартиру Розанны Беллони? – Пизанелли смотрел на Тротти, большим пальцем указывая на Боатти. – Ключи у него были, он и убил Марию-Кристину. Он маньяк и…
– Маньяк?
Пизанелли повернулся к Боатти:
– Конечно, вы маньяк, неудовлетворенный сексуальный маньяк. Пока вы не удовлетворите свою похоть, вы готовы на все – делать больно, ранить, убивать.
– Стало быть, я вошел в квартиру и ударил Марию-Кристину Беллони по голове?
– Она собиралась обо всем рассказать вашей жене. Она вас шантажировала. Мария-Кристина вас шантажировала. – Пизанелли взглянул на Тротти, потом на Майокки. Он соскочил со стола и встал перед Боатти. – Она собиралась все рассказать вашей жене и…
Боатти приподнялся в кресле:
– Вы скотина, лейтенант Пизанелли.
– Маньяк.
– Я раскроил этой корове череп? – Боатти шлепнулся обратно в кресло. – Я – маньяк? – Гнев его постепенно улетучивался.
В кабинете Тротти надолго воцарилась гнетущая тишина.
– Я раскроил ей череп? Вы действительно так думаете, комиссар?
Тротти покачал головой:
– Череп Марии-Кристине никто не раскраивал, Боатти. Она утонула. У нее в легких была вода.
Налитые кровью глаза Боатти уставились на Тротти.
– А кровоподтеки? – Его губы дрожали.
– По мнению доктора Боттоне, причиной ее смерти были не травмы на голове. Марию-Кристину утопили, – утопили в речной воде.
– Здесь? В городе?
Тротти вновь покачал головой:
– В лаборатории говорят, что вода не здешняя – она недостаточно загрязнена. По мнению Мазерати, если Марию-Кристину убили в По, то произошло это от города где-то выше по течению.
– Например, в Гарласко.
– Промахнулись, Боатти. – Изобразив на своем лице притворное сочувствие, Пизанелли завертел головой. – Гарласко не на реке.
Судорожная улыбка:
– Может, вы и правы. А «Каза Патрициа» на реке.
– Что?
– По территории «Каза Патрициа» протекает По. За платановой рощей.
Половина плюс семь– Женишься на ней, Пиза?
Близился вечер, но было по-прежнему жарко. Тротти сидел на заднем сиденье и поеживался. К разговору Пизанелли и Майокки он не прислушивался. Ему было не по себе. Наверное, переел леденцов.
Майокки сидел спереди. В зубах он держал трубку; врывавшийся в окно ветер теребил его густые волосы. Пизанелли не мог скрыть возбуждения. Непрестанным смехом и слишком громким разговором он напоминал подростка.
– Женишься на ней, Пиза? Она вдвое моложе тебя.
Пизанелли дернул плечами:
– Нужно разделить свой возраст пополам и прибавить семь лет. Вот таких мужчина и должен брать замуж.
Здание стояло на вершине небольшого холма. Оно было построено в начале XIX века, и в его сдержанном архитектурном облике угадывались признаки австрийского и итальянского стилей. Широкий фасад красного кирпича возвышался над раскинувшейся вокруг долиной, которая полого сбегала к длинному ряду платанов, выстроившихся, словно стражники, по берегу По.
Еще один засушливый день, на небе ни облачка.
– Она в меня влюблена, говорит, что хочет от меня детей. – Пизанелли свернул налево и выехал на длинную подъездную дорогу. Негоревшие неоновые буквы извещали о близости «Каза Патрициа». Дорога была обсажена каштанами. В их тени стояли и сидели старики, не обратившие на проезжающий автомобиль никакого внимания. Минуло пять, и зной, казалось, начал спадать.
Тротти вновь поежился, он сильно потел.
Пизанелли остановился перед зданием. Трое полицейских вышли из машины. Тротти поднялся по ступенькам на крыльцо и вошел в дверь, которую распахнул перед ним Майокки.
На душе у Тротти было неспокойно, под ложечкой сосало.
Знакомый запах лака для пола, лекарств и молчаливого страдания.
За секретарским столиком – все то же хорошенькое простоватое личико с чересчур обильной косметикой под глазами.
Девушка встала. На ней была белая блузка и голубая хлопковая юбка. Лифчика под блузкой не было. Она улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны:
– Комиссар Тротти?
– Я бы хотел поговорить с доктором Сильви.
Она перевела взгляд своих темных глаз с Тротти на Пизанелли и на Майокки:
– Не могли бы вы… – Она потянулась к телефонной трубке.
Тротти перехватил руку.
– Где доктор Сильви? Я желаю с ним говорить. Немедленно.
Девушка побледнела:
– Тот, кого вы ищете… где его искать, должен знать директор. – Она опустила глаза на руку Тротти, сжимавшую ее запястье, и насупилась.
– Где Сильви?
Девушка подняла глаза.
– Доктор Сильви – где он?
Она судорожно вздохнула, плоская грудь поднялась и упала.
– На юге.
– Где?
– Кажется, доктор Сильви в отпуске. Кажется, он вернулся в Калабрию. – Она горестно кивнула, не спуская глаз с руки Тротти. – Он сюда вернется недели через две, не раньше.
Тротти обернулся и посмотрел на Майокки и Пизанелли.
Пизанелли широко улыбнулся и пригладил рукой свои длинные редкие волосы:
– Из Боатти вышел бы замечательный сыщик. Ублюдок развратный.
Крашеные волосыСначала Тротти не узнал Карнечине.
Директор «Каза Патрициа» подкрасил волосы, и седина с головы исчезла. Он был подтянут и выглядел моложе. Карнечине сидел в мягком кожаном кресле.
– А, добро пожаловать. – Он встал и, неестественно улыбнувшись, протянул руку.
Не обращая внимания на протянутую руку, Тротти спросил:
– Вам Сильви рассказал?
– Прошу прощения?
– Вы не знали, где Беллони, и повсюду ее разыскивали. Вы забеспокоились.
– Забеспокоился? – Улыбка на лице Карнечине сменилась хмурой гримасой. – Прошу садиться, господа. Может быть, выпьете чего-нибудь? – Его рука указывала на лежавшую на столе деревянную доску, где было вырезано его имя. – Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь. Вермута?
– Карнечине, я говорю о Марии-Кристине Беллони.
– Но чем я могу вам помочь? Я, кажется, даже не понимаю, о чем речь.
– О Марии-Кристине Беллони – о той самой Марии-Кристине Беллони, которую вы убили ночью в прошлую субботу на Сан-Теодоро.
Вежливая улыбка:
– Полагаю, вы шутите?
– Сильви рассказал вам, где она.
– Доктор Сильви? Боюсь, доктор Сильви в отпуске. – Он повернулся к Майокки и Пизанелли и изумленно повертел головой. – Это шутка? Вы уверены, что не нуждаетесь в глотке спиртного? – На Карнечине была чистая белая рубашка с погончиками. На голове – ежик выкрашенных в густой черный цвет волос. – Садитесь, садитесь же. – Карнечине опустился в кожаное кресло и положил свои нескладные руки на стол.
Тротти заметил на них совсем свежий маникюр.
– Несколько лет вы тянули из нее деньги.
Карнечине покачал головой:
– По-моему, здесь какое-то недоразумение.
– Из Марии-Кристины Беллони – с помощью своих лекарств. А может, и с помощью сексуальных манипуляций. Вы прикарманивали ее денежки. Курочка с золотыми яичками. Курочка, которую так накачивали лекарствами, что она ничего не соображала.
– Вы слишком голословны, комиссар.
– И вдруг курочка вырывается на свободу. И вы испугались. Ведь вы испугались, Карнечине?
Наступила долгая тишина. Как бы ища поддержки, Карнечине посмотрел на Пизанелли и Майокки, потом перевел взгляд на две фотографии на стене – римского папы и матери Терезы Калькуттской.
– Если я правильно понял, вы обвиняете меня в том, что я убил синьорину Беллони? – На маленьком лице промелькнула робкая улыбка. Происходившее, казалось, волновало его не слишком сильно.
