Тимоти Уилльямз - Черный август
Обзор книги Тимоти Уилльямз - Черный август
Тимоти Уилльямз
Черный август
Эта книга посвящается моим давним друзьям: Вилме, Линде, Анник, Бьянке, Джулии и Кристине.
Удовольствий в жизни Тротти было немного. Он говорил себе, что уже состарился и что с возрастом достиг известного спокойствия духа. У него было мало друзей и еще меньше пороков. Умиротворенность.
Свидетель6 августа, понедельник, 23 часа 15 минут
Комиссар Тротти пробрался сквозь толпу, обступившую тело, и опустился около него на колени. Последние следы трупного окоченения.
– Скончалась дня два назад.
Сильно разбитое лицо было покрыто засохшей кровью.
Темная корка запекшейся крови проглядывала и сквозь длинные светлые волосы на затылке. Женщина укладывала их в пучок.
В заливавшем небольшую спальню неоновом свете кружились мухи. В воздухе висел запах смерти. Вокруг тела с напряженными, ярко освещенными лицами стояли, склонив головы, люди; появление комиссара Тротти принесло им явное облегчение.
Сдержанным тоном, но не без самодовольства в голосе полицейский еще раз повторил Тротти на ухо:
– Синьорина Беллони скончалась пару дней назад. Она здесь жила.
Женщина лежала на полу лицом вниз. Ночная рубашка на ней задралась, обнажив бледные бедра. Она была босой. А изпод кровати выглядывала пара аккуратно поставленных матерчатых домашних туфель.
Простыни съехали с узкого матраса. На них и на полу виднелись темные пятна. Рядом с трупом валялся журнал, изданный обществом свидетелей Иеговы. Библейский рисунок на обложке был запачкан кровью.
Кровь натекла изо рта синьорины Беллони и на выложенный керамической плиткой пол.
Тротти все еще склонялся над трупом, когда в сопровождении молодой женщины – прокурора республики пришел Меренда. Заметив Тротти, он недоуменно приподнял брови, но ни тот ни другой не проронили ни слова. Меренда приблизился к трупу. Не наклоняясь и сохраняя на лице маску профессионального безразличия, он посмотрел на тело. Полицейский в форме – агент Дзани – хриплым голосом доложил ему об обстоятельствах ужасной находки.
Потом появился врач.
Доктор Бернарди принес с собой черный кожаный портфель. Хотя время уже близилось к полуночи, под короткими рукавами его рубашки проступали пятна пота. Он был молод и казался в комнате посторонним: от него пахло дезинфицирующими растворами, одеколоном и невинностью. Он провел рукой по своим редким волосам и мельком взглянул на Тротти, с которым они были знакомы. Поздоровавшись за руку с комиссаром Мерендой и обезоруживающе улыбнувшись прокурорше, он опустился возле трупа на колени.
– Ужасно, – едва слышно пробормотал доктор.
– Господи, где же фотограф? – раздраженно спросил Меренда, оборачиваясь к Дзани.
Тротти уже поднялся, сделал шаг назад и обрадовался, когда заметил Пизанелли; тот стоял в своей замшевой куртке нараспашку, прислонившись к дверному косяку и засунув руки в карманы.
Тротти протиснулся к нему сквозь толпу.
– Давайте-ка отсюда сматываться, лейтенант Пизанелли, – шепнул он нетерпеливо.
– Ужасно. – Доктор снова пробежал рукой по своим волосам цвета соли с перцем. Потом принялся натягивать на руки неприятно заскрипевшие резиновые перчатки. Подобно актеру на сцене, он стал центром всеобщего внимания.
Никто, казалось, и не заметил, как комиссар Тротти и лейтенант Пизанелли покинули маленькую квартирку.
Monopolio dello stato[1]– А на комиссара Меренду вы никогда не любили тратить время, – усмехнулся Пизанелли, спускаясь с Тротти по лестнице; он так и не вытащил руки из карманов своей потертой куртки.
– Я вообще никогда не любил тратить время на трупы.
– Года два назад вы спокойно могли уволиться, комиссар.
– Первые трупы я увидел еще в 1944-м. Это были двое партизан – ребята разве что чуть постарше меня. Repubblichini[2] подвесили их к дереву и оставили истекать кровью. – Тротти подавил внутреннюю дрожь. – На обоих были красные шарфы, а руки им отрезали.
Этот дом был построен в начале 19-го столетия, но в отличие от многих других старых зданий в центре города модернизировать и облагородить его еще не успели. Стены нуждались в свежей охре. Ступеньки грязной каменной лестницы стерлись от старости.
– С тех пор эта картина – непременная часть моих ночных кошмаров, – сказал Тротти, взяв Пизанелли под руку. – Рад тебя видеть, Пиза. Не пойму только, зачем ты меня вызвал. Я уж было собрался выключить телевизор и идти спать.
Миновав три лестничных пролета, они очутились во внутреннем дворике. В падавшем сверху анемично-желтоватом свете электрической лампочки можно было видеть, что ни о самом дворике, вымощенном булыжником, ни о разбитых здесь цветочных клумбах никто не заботится. Треснутые цветочные горшки, куст вьющейся розы, нуждающийся в обрезке. У дальней стены стояла мешалка для цементного раствора: куча цемента была закрыта от дождя куском полиэтиленовой пленки.
– А прокурорша очень симпатичная. Как по-вашему, комиссар?
Синьорина Амадео из Рима.За деревянными воротами дворика, на площади Сан-Теодоро, завыла сирена «скорой помощи». Пизанелли улыбнулся своей волчьей улыбкой:
– И ноги красивые.
Маленькая дверца в деревянных воротах резко распахнулась, и во дворик ворвались несколько мужчин со складными носилками. На них были круглые белые шляпы, белые халаты и белые ботинки. Следовавший за ними Брамбилла – фотограф из лаборатории – заметил Тротти и Пизанелли. Поднимаясь по лестнице, Брамбилла перешагивал сразу через две ступеньки и чему-то улыбался. Большая фотокамера била его по ляжке.
– Кто она, Пизанелли?
– Прокурорша?
– Покойная.
– Вы ее знали, комиссар.
– Потому ты и оторвал меня от телевизора? – Тротти поглядел на лейтенанта Пизанелли и нахмурился. – Когда человек так изуродован, узнать его нелегко.
– Она была директрисой в школе.
В темных глазах Тротти ничего не отразилось.
– Убийство – не мое дело, Пизанелли. Это работа Меренды: он начальник отдела по расследованию убийств. – Тротти задумчиво развернул леденец и положил его в рот. – Просидеть август в городе… Можно придумать что-нибудь поинтереснее, чем разбираться с трупами. И плясать под дудку Меренды.
– В 1978 году она была директрисой в школе, где училась Анна Эрманьи.
– Кто?
– Анна Эрманьи, девочка, которую похитили. Помните? Вы тогда еще ходили в школу разговаривать с ее учителями.
Во рту у Тротти позвякивал леденец.
– Директриса с пучком.
– Беллони? – Правой ладонью Тротти шлепнул себя по лбу.
– Вы сейчас леденцом подавитесь, комиссар.
– Розанна Беллони? Я и не знал, что она тут жила.
– Лет пять с лишним, комиссар.
– Но труп так… – Тротти замялся. – Когда Дзани сказал, что это синьорина Беллони, я не увидел связи. Она, наверное, располнела.
– Теперь она мертва.
– Почему?
– Почему? – Пизанелли пожал плечами в своей замшевой куртке. – У меня нет магического кристалла. Я простой полицейский, комиссар.
– Кому вообще могла понадобиться смерть Розанны Беллони?
– Будем надеяться, что Меренда это выяснит.
Тротти бросил на Пизанелли еще один колючий взгляд и произнес:
– Я с ней несколько раз встречался. И она мне нравилась. – Он поворочал во рту леденец, вздохнул и утомленно опустился на каменную скамью. – Потом мы потеряли друг друга из виду. Она по-прежнему работала в школе?
– Беллони уволилась лет пять назад. – Пизанелли продолжал стоять. Он кивнул в сторону здания. – Палаццо целиком принадлежит семейству Беллони. Синьорина Беллони занимала только спальню и гостиную.
– Жила почти по-спартански.
– Она никогда не была замужем.
– Досадно. – Вновь Тротти подавил внутреннюю дрожь. – Спасибо, что позвал меня, Пиза.
– Полтора часа назад нам позвонили по 113. Журналист, что живет здесь наверху. На четвертом этаже. – Пизанелли указал на освещенное окно под самой крышей.
– И ты позвонил мне?
– Ведь середина августа, комиссар. А вы с жертвой были знакомы.
– Я не видел ее много лет, – сказал Тротти и добавил: – Этот журналист хорошо знал Беллони?
– Синьорина Беллони иногда уезжала на уик-энд в Милан, у нее там родственники. Он не видел ее несколько дней, забеспокоился, ну а поскольку у него есть ключ…
– Как его зовут?
– Боатти. Джордже Боатти. Вольнонаемный.
– Имя знакомое.
– Его отец в начале 50-х занимался политикой, представлял одну из оппозиционных партий – то ли либеральную, то ли республиканскую. Так что Джордже Боатти – выходец из кругов политических.
– У нас никакого Боатти не было на учете?
– На учете?
