Тимоти Уилльямз - Черный август
– Вашей сообщницы. Может быть, той штучки, что сидит в приемной. Два раза позвонила в полицию, не зная, что тело уже найдено.
– Вы, должно быть, сошли с ума. – Карнечине сделал очередной глоток джина. – Вы все тут рехнулись. – В его жилистой шее прыгал кадык.
Пизанелли до сих пор хранил молчание. Он подошел к столу, присел на него, понюхал джин в бутылке, одобрительно кивнул и хлебнул из горлышка. Вытер губы рукой и ткнул большим пальцем в сторону Карнечине:
– Все было спланировано заранее, комиссар. Ему нужно было избавиться от Марии-Кристины – вы же сами слышали, что сказал по телефону Сильви. Когда Лука его позвал, он нашел ее на улице Мантуи. А потом Сильви сообщил вот этому нашему приятелю, где ее можно найти.
Где-то прогудел поезд – одна из тех тихоходных электричек, что курсируют по пригородным линиям.
– Когда Сильви пришел Луке на помощь, Мария-Кристина его узнала. Потому-то она и перебралась с улицы Мантуи на квартиру сестры. Наверное, думала, что на Сан-Теодоро ей будет безопаснее. – Пизанелли вновь отхлебнул джина. – Из огня да в полымя.
– Главный вход в дом на Сан-Теодоро был закрыт. И квартира Розанны тоже. – Тротти помотал головой. – Как Карнечине пробрался внутрь?
– И все это вам рассказал доктор Сильви?
Тротти продолжал качать головой. – Не понимаю, как он попал внутрь. Точнее, как они попали внутрь. Если принять версию нашей купельной лягушки – старухи вдовы с Сан-Теодоро, – Карнечине был в компании женщины.
– Вам доктор Сильви рассказал?
Пизанелли поставил бутылку на стол. Он повернул голову и поглядел на Карнечине. Пальцем он погладил директора по щеке:
– Если синьора Карнечине попросить чуть убедительнее, ему наверняка захочется рассказать нам правду. – Рука Пизанелли легла директору на голову.
– Старуха на Сан-Теодоро, должно быть, приняла подругу Карнечине за девицу Роберти. А тот, кого она сочла новым хахалем Роберти, был сам синьор Карнечине. – Тротти потер подбородок. – Но как все же он пробрался в дом? Мария-Кристина смоталась с улицы Мантуи, потому что испугалась. А если она боялась за свою жизнь, вряд ли она впустила бы кого-нибудь в дом.
– Свидетели Иеговы, – сказал Майокки.
– Не в четыре же утра, Господи.
– В первый раз.
– Что ты несешь, Майокки? Какой первый раз?
– У Карнечине была сообщница. Возможно, в первый раз она и попала в квартиру под видом свидетеля Иеговы. И унесла ключ… или сделала копию.
– А потом среди ночи заявляется Карнечине?
– Все было спланировано. Ему нужно было ее утопить и потом бросить в По. Но она была сильной, и, чтобы убить ее, ему пришлось изрядно попотеть.
– Синьор Карнечине хочет нам помочь. Даю голову на отсечение, – сказал Пизанелли.
– Может быть, он убил ее слишком поздно, когда уже начало светать. Так или иначе, но утром в воскресенье труп из квартиры они не выносили. А потом им пришлось ждать.
– Ждать?
– Из-за трупного окоченения. Но прибраться в квартире Розанны они успели. Боялись оставить отпечатки пальцев на тот случай, если все пойдет вкривь и вкось. И ведь пошло. Объявляется Боатти.
– Думаю, пора послушать и вас, синьор Карнечине. Не так ли? – подал голос Пизанелли.
Карнечине сник. Он перестал улыбаться и начал потеть.
– Мы живем в отсталой стране. В отсталой стране, где тем не менее процветают все претензии, свойственные Западу и передовому западному мышлению. Италия. А между тем у нас нет даже психиатрических лечебниц. Потому что психиатрическая лечебница – если ею управлять с толком – требует кучи денег.
Пизанелли шлепнул его по щеке тыльной стороной ладони. Шлепнул не сильно, но движение было резким и неожиданным. Маленькие темные глазки изумленно открылись.
– Вам бы лучше все нам рассказать.
– Не так-то просто…
Едва успел Пизанелли замахнуться, как отворилась дверь. На пороге стоял комиссар Габбиани, походивший больше на удачливого журналиста, чем на полицейского.
– Лейтенант Пизанелли, оставьте-ка синьора Карнечине в покое. – Улыбнувшись, он покачал головой. – Правду можно узнать гораздо проще.
БМВ– Почти вовремя – будет дождь.
– Откуда вы узнали, что я в Гарласко?
– Догадался, Тротти.
– Вы знаете Карнечине?
– Да.
– И знали, что Карнечине убил Марию-Кристину?
– Да.
– Знали, что он ее убил?
– Умножать два на два я пока не разучился.
– И ничего мне не сказали, Габбиани?
– Когда мы с вами виделись, Тротти, я еще не знал, что убили младшую сестру. – Габбиани рассмеялся. – А знаете, вам и впрямь нужно отдохнуть. – Он бросил на Тротти быстрый насмешливый взгляд, в котором раздражение смешалось с симпатией. – Надеюсь, прямо сейчас вы и отправитесь в отпуск. Навестите в Болонье дочь. – Он пошлепал ладонью по стоявшему между сиденьями телефонному аппарату. – Родился у нее ребенок?
Большой БМВ катился по проселочной дороге почти бесшумно, слышалось лишь шуршание его колес по асфальту. Пизанелли и Майокки ехали следом на «ланче». О лобовое стекло разбивались комары.
Из-за холмов, со Средиземного моря, юго-западный ветер пригнал облака; не пройдет и часа, как на пересохшую землю прольется дождь.
– Я ведь тоже считаюсь в отпуске. – На Габбиани были зеленые вельветовые брюки и клетчатая рубашка без галстука.
Кожа на лице была гладкой, как будто он только что побрился.
– Последуйте моему примеру. Убийцу нашли, чего торчать в городе?
В водительском зеркальце Тротти заметил свое отражение. Худое лицо глядело на него мрачно – узкий нос, тонкие складки кожи вдоль щек.
– Все это время вы знали, что творится в «Каза Патрициа»? Знали, что Карнечине нужны были деньги, не то его заведение лопнуло бы? И ничего-то мне не сказали?
– Нечего откалываться, Тротти. Я же предлагал вам приходить ко мне за любой информацией. Помните? – Габбиани снял руку с руля и поднял палец. – Я сказал тогда, что, возможно, знаю именно то, что вам нужно.
– Вы все знали о «Каза Патрициа»?
– Конечно.
– И ничего мне не сказали!
Габбиани снова рассмеялся:
– В этом году там уже побывала финансовая полиция. За последние два года туда дважды вызывали карабинеров и «Антисофистикацьоне».
– Карабинеров?
– Жалобы на обращение с пациентами. Какая-то женщина пожаловалась, что ее мать держат там прикованной цепями к постели.
– Первый раз слышу.
– Я тут ни при чем, Тротти. Вы работаете в городе, а то, что происходит за его пределами, тревожит вас, кажется, все меньше и меньше.
– «Антисофистикацьоне» тоже мне ничего не сообщила.
– С карабинерами, наверное, нужно быть чуть дипломатичнее. – Габбиани пожал плечами. – Я вроде бы здесь главный по борьбе с наркотиками. В отличие от вас, Тротти, мне непозволительно наживать врагов.
– Ваш отдел следил за Карнечине?
– А как вы думаете?
– Карнечине возился с лекарствами?
– Уже перестал. – Габбиани помотал головой.
– Занимался Карнечине наркотиками?
– Несколько лет назад фармацевтические препараты стали появляться у студентов. Мы тогда заподозрили кой-кого в «Каза Патрициа». Не Карнечине – для него это было бы слишком опасно. Скорее всего, на такое пошел кто-то из врачей.
– Сильви?
– Не слышал вообще такой фамилии. Этим мог заниматься и кто-нибудь из санитаров.
– А зачем тогда надзор за Карнечине?
– Я не сказал – надзор. – Габбиани искоса посмотрел на Тротти и перевел взгляд обратно на дорогу. – По всей стране таких заведений, как «Каза Патрициа», тысячи. И в городах, и в провинции денег на больничные койки не хватает. А когда ликвидировали психиатрические лечебницы, стало совсем плохо. А значит, появилась куча людей, предлагающих частные услуги. Частные заведения для психически больных. И для стариков тоже. Бурно развивающаяся отрасль индустрии. Но на каждое заведение такого сорта, где действительно заботятся о здоровье пациентов, приходится пара мошеннических. Даже если есть закон, надлежащий контроль органам здравоохранения и карабинерам обеспечить трудно. Работа адская, а, кроме того, имея кое-какие политические связи, такие люди, как Карчине, всегда могут быть уверены, что о готовящейся инспекции их предупредят за сорок восемь часов. – Габбиани фыркнул. – Наверняка последние несколько лет Карнечине был социалистом.
– Но при чем здесь отдел по борьбе с наркотиками?
– Да говорю же вам, тут не наркотики. – В притворном раздражении Габбиани оторвал от руля руки. – Карнечине мог делать деньги и по-другому. Ему годами удавалось тянуть деньги из стариков. Видите ли, обаятельному молодому человеку вообще ничего не стоит сколотить себе состояние, общаясь с ожидающими смерти и одурманенными таблетками стариками. Приятные манеры у постели и понимающая улыбка. Не так уж и трудно убедить восьмидесятилетнюю женщину, у которой к тому же не вполне здравый рассудок, изменить завещание или подписать дарственную.