Мэри Кларк - Эта песня мне знакома
— Уже не помню, да это и не важно. Разумеется, все эти двадцать два года я не переставал жалеть, что наш последний разговор со Сьюзен прошел в такой атмосфере.
— Вы с миссис Олторп в тот вечер ушли с приема совсем рано.
— Мы ушли почти сразу же после ужина. Глэдис, как обычно, нездоровилось.
— Перед уходом вы велели дочери вернуться домой к полуночи. Насколько я понял, остальные гости разошлись только во втором часу. Отчего такая строгость?
— Сьюзен слишком устала. Я беспокоился за нее и хотел, чтобы она уехала вместе с нами, но тогда как раз начались танцы. Питер попросил меня позволить ей остаться еще ненадолго и пообещал довезти ее до дому.
— Питер вам нравился.
— Тогда — очень.
— Мистер Олторп, я повторю свой вопрос: почему вы беспокоились за свою дочь?
— Вас это не касается, мистер Греко.
— А я думаю, что очень даже касается. Если мое предположение верно, Сьюзен погибла именно по этой причине.
Олторп побагровел. Греко гадал — от страха или от ярости.
— Когда миссис Кей Кэррингтон было шесть лет, она сидела на скамейке у особняка Кэррингтонов и ждала своего отца, Джона Лэнсинга, который, как известно, служил у них садовником. Это было как раз в день приема. Он занимался устранением каких-то неполадок в освещении. Кей много слышала о часовне и, как всякий любопытный ребенок, пробралась в дом, чтобы взглянуть на нее. Когда она находилась в часовне, она услышала скрип открывающейся двери и спряталась между рядами скамеек. Вошедших она не видела, зато слышала весь их разговор до последнего слова. Это были мужчина и женщина, и женщина требовала от мужчины денег.
Греко помолчал, потом ледяным тоном добавил:
— Я полагаю, что той женщиной была ваша дочь, Сьюзен. Думаю, она пристрастилась к наркотикам и нуждалась в деньгах, чтобы их покупать. Я подозреваю, что вы знали о ее пристрастии, но решили справиться с ним самостоятельно, лишив ее денег и не давая ей встречаться с тем, кто снабжал ее наркотиками.
— Неудивительно, что вы заработали репутацию первоклассного детектива, мистер Греко. Но даже если бы все это было правдой, что это доказывает? И какое значение имеет теперь? — столь же холодно ответил Олторп.
— О, огромное значение, мистер Олторп. Если бы вы заставили Сьюзен обратиться за помощью к специалистам, она сейчас, возможно, была бы жива.
— Когда она исчезла, я решил, что она сбежала со своим поставщиком. Я думал, что рано или поздно она вернется, — отозвался Олторп.
— И у вас хватило совести допустить, чтобы Питера Кэррингтона обвинили в ее исчезновении? Хотя вы считали, что она вполне может быть жива?
— Я просто не знал, как быть. Не мог же я открыто объявить о такой возможности! Это убило бы мою жену, — сказал Олторп. — Глэдис считала Сьюзен идеальным ребенком. Известие о том, что Сьюзен наркоманка, могло прикончить ее.
— Когда вы впервые заподозрили, что Сьюзен употребляет наркотики?
— Вскоре после того, как она приехала на каникулы с первого курса колледжа. Она как-то изменилась. Стала раздражительной, плаксивой, что было совершенно на нее не похоже. Я не знал, что и думать, но потом, когда она однажды куда-то ушла вечером, я проходил мимо ее комнаты и увидел, что она не выключила свет. Я вошел в комнату, чтобы выключить лампу, и заметил на полу что-то блестящее. Это была фольга с остатками какого-то белого порошка. Это оказался кокаин. Тогда я понял, что происходит. Когда Сьюзен вернулась домой, я устроил ей допрос с пристрастием и потребовал сказать мне, где она берет наркотики. Она отказалась отвечать. Это было примерно за месяц до того, как она исчезла.
— Если бы вы рассказали полиции о проблеме Сьюзен, расследование немедленно приняло бы другой характер и ее поставщика могли бы арестовать. Зачем ваша жена наняла меня полгода назад? Для того чтобы я нашел какие-нибудь улики, которые помогли бы отправить ее предполагаемого убийцу, Питера Кэррингтона, на скамью подсудимых. Если бы убийцу Сьюзен арестовали и осудили, она наконец обрела бы душевный покой и оставила прошлое позади. — Греко возвысил голос. — Неужели лучше было обречь вашу жену на ежедневные страдания? Это, по-вашему, милосердие? Очень удобное оправдание собственному молчанию! Скажите, а правда, что вы надеялись получить новое назначение на дипломатическую должность и не хотели, чтобы ваше имя было замешано в скандале? Прелестная юная девушка, убитая богатым молодым человеком, обеспечила вам сочувствие окружающих. Такой вариант вполне вас устроил.
— Это все ваши домыслы, и я не стану опускаться до ответа, — отрезал Олторп. — Зачем вы здесь, мистер Греко? Какая теперь разница, так все было или нет? Сьюзен все равно не вернуть, и, как сказал вчера мой сын, если на небесах есть музеи, Сьюзен и ее мать сейчас там обсуждают живописные полотна. Эта картина приносит мне утешение.
— Вы можете сколько угодно находить утешение в этой картине, но неужто у вас в самом деле хватает цинизма утверждать, что нет никакой разницы, будет ли теперь установлена истина или нет? Вам никогда не приходило в голову, что Сьюзен мог убить тот, кто снабжал ее наркотиками, а вовсе не Питер Кэррингтон?
— Сорочку Питера тогда так и не нашли. Я подумал, возможно, они со Сьюзен поссорились и он вышел из себя.
— Вашу дочь мог убить не только Питер, но и ее поставщик, а вам все равно, кто именно! У меня другая версия, мистер Олторп. В ту ночь вы могли услышать, как Сьюзен пытается ускользнуть из дома. Вы могли рассердиться и сами что-то с ней сделать. Ее хватились только назавтра в полдень. У вас была уйма времени, чтобы спрятать тело до тех пор, пока вам не представилась возможность избавиться от него.
Чарльз Олторп вцепился в подлокотники кресла.
— Это полная чушь, мистер Греко! Вы меня оскорбляете! Ваши пятнадцать минут истекли. Убирайтесь!
— Я ухожу, посол Олторп, — бросил Греко, вложив в этот титул все возможное презрение, — но еще вернусь. Можете быть в этом уверены.
70
В последующие несколько дней мы с Мэгги пару раз перезванивались, и я знала, что она упорно пытается припомнить имя человека, на которого мой отец наткнулся в поместье и который насвистывал тот памятный мотив.
— Мэгги, ты говорила, что папа был как в воду опущенный, когда рассказывал тебе о той встрече. Почти сразу же после этого он исчез, и ты решила, что он совершил самоубийство. Скажи, а ты не могла обсуждать это со своими подругами?
— Мы точно говорили о том, как сильно он тосковал по твоей матери. Может, я и об этом им рассказала. С собой-то он ведь тоже с тоски покончил.
— Значит, всегда остается шанс, что ты упомянула в разговоре имя этого человека, потому что папа упомянул его в разговоре с тобой.
— Может, оно и так, Кей, но это было двадцать два года тому назад. Если я не помню, как ты можешь рассчитывать, что кто-то из моих подруг помнит?
— Да я и не рассчитываю. Но тебе же это совсем не сложно, а вдруг что-нибудь получится? Прошу тебя, поговори с подругами о папе. Расскажи им, что я в некотором смысле рада была узнать, что он не бросил меня по доброй воле. Потом можешь припомнить эту историю и сказать, что у тебя из головы вылетело имя человека, который насвистывал ту песенку, и это якобы не дает тебе покоя. Только, пожалуйста, никому, кроме своих подруг, об этом не рассказывай.
— Кей, вряд ли кто-то столько лет спустя вспомнит имя, но я сделаю все, чтобы помочь. Сегодня ведь в тюрьме день свиданий, да?
— Да, сегодня.
— Ты передашь мои поздравления своему мужу — то есть Питеру, — по поводу малыша?
— Спасибо, Мэгги. Ему будет приятно.
Два часа спустя я сидела в комнате для свиданий в окружной тюрьме Бергена и смотрела на Питера сквозь плексигласовое стекло. Мне так хотелось дотронуться до него, почувствовать прикосновение его пальцев к своим. Хотелось увезти его домой и запереться от всего мира. Хотелось вернуться к нашей прежней жизни.
Но разумеется, высказав все это вслух, я лишь еще больше растравила бы ему душу. Слишком много появилось всего, о чем нельзя было говорить. Я не могла рассказать ему о сорочке, которую, как я считала, Гэри Барр похитил у Элейн, а Винсент Слейтер — у Гэри Барра. Винс упорно утверждал, что ни нашел ее ни в сторожке, ни в машине, но я ему не верила.
Не могла я рассказать ему и о деньгах, которые заплатила Элейн, и уж ни в коем случае о том, что наняла Николаса Греко.
Вместо этого я принялась рассказывать Питеру о старинной люльке, которую откопала на третьем этаже, и о том, что хочу найти какие-нибудь сведения об Эли Фаллоу, смастерившем ее ремесленнике.
— Ваш третий этаж — настоящая сокровищница, Питер.
Это был разговор ни о чем, бессмысленный и бессодержательный. Вроде тех, какие ведут, приходя навестить кого-нибудь в больнице, когда понятно, что говорить ни о чем серьезном все равно нельзя, потому что это расстроит больного. При каждом упоминании о ребенке лицо Питера озарялось радостью, но тут же омрачалось тревогой за меня. От него не укрылось, как сильно я похудела, но я заверила его, что, по словам моего врача, в первом триместре такое бывает.
