Оксана Обухова - Темная лошадка
— Рената! Ее труп найдут рядом с моим домом!!
Девушка подошла к лестнице, оперлась всем весом на перила и, наклонив вплотную лицо к глазам Шурика, прошипела:
— Я хочу, чтобы она сгорела. Вместе с ним…
— С кем?! — оторопел и отодвинулся парень.
— С ним. Я хочу, чтобы они сгорели вместе. Оба. Тут.
— Его тут нет!!! — заорал Саша. — Твоего отца тут нет!! Что ты городишь?!
Девушка обвела слепым взглядом сарай, облизала губы и тупо кивнула:
— Я привезу его сюда.
— С ума сошла?! За тобой следят!
— Эти?! Следят?! Да они все придурки! — хрипло прокаркала смехом и показала пальцем на меня: — Они. Эти. За собственным дерьмом не уследят. — И в один скачок подлетев ко мне, ударила по щеке: — Ну! Говори! Кому еще сказала?!
Рот наполнился горячей кровью, из уголка пролилась тонкая, теплая струйка.
— Всем, — я упрямо мотнула головой.
— Эх ты, — с укором прошептала мне в самое лицо ненормальная бандерша, — а я тебе дружить предлагала. Я тебя в друзья звала… А ты предала… Как все! — И вновь ударила. — Как все! Вы все предатели!
Невероятный бред продолжался недолго. Но если бы Александр ее не остановил, Рената забила бы меня до смерти. Саша перехватил ее руку с пистолетом у самого моего виска. Удержал крепко и крикнул:
— Все! Угомонись! Быстрые решения не всегда самые правильные…
Рената поставила пистолет на предохранитель, засунула его за пояс джинсов и отошла к лестнице.
— Дай закурит. — С братьями она разговаривала, как старослужащий с духами. Тоном приказов. Ей подчинялись.
Александр вынул из кармана джинсовой куртки пачку крепких мужских сигарет, помог прикурить, и Рената, глубоко затянувшись, оперлась спиной о перила лестницы. Она приехала убивать, ее лишили уверенности, запутали в мыслях и теперь она начала думать. Сомневаюсь, что трезво, но как известно, когда мчащийся на всех парах паровоз останавливают, прежнюю скорость он набирает не сразу. Остановка произошла на любимой станции «Мой Папа» и давала надежду на отсрочку приговора…
А там, как кривая выведет. Или Бог поможет…
О комплексе Электры я слышала раньше. Но никогда не могла представить, что любовь к отцу, а точнее, в этом случае ревность, может довести до полного помешательства. Возможно, у Ренаты давно были проблемы с психикой, и эмоциональный выход произошел с перекосом в сторону отца. Ее мало любили в детстве? Она ненавидела свою мать?
Нет. Все говорили, что маму Рената обожала.
Когда же произошел перекос? И почему этого никто не заметил?
— Ну что смотришь? — выпуская струю дыма в мою сторону, сказала Рената. — Соображаешь, как девушка-колокольчик до такой жизни докатилась? — новая порция дыма в мою сторону. Как все психопаты, Рената была сумасшедше проницательна, я думала именно об этом. — Как дочурка, ласковая девочка, до этого докатилась? Да? — С каждым вопросом в ней вновь возникала ярость. Рука с сигаретой нервно подрагивала, и я боялась отвечать. Оттолкнувшись резко от перил, Рената подошла ко мне и глазами с черными, сузившимися до слепоты зрачками, заскользила по моему лицу: — Ты думаешь, я сумасшедшая, да? Я вижу, — думаешь. А ты знаешь, что такое жить с братом наркоманом? А?! Ты знаешь, что такое видеть каждый день этого урода и слышать «ах, Маратик, ах, наша гордость!»? Этот слюнтяй, этот недомерок — ОН гордость, ОН — все, а я так… по коридору прогуляться вышла, пустое место. — Рената отвернулась и продолжала уже спиной ко мне: — Я с четырнадцати лет знала каждый притон в городе. Я, я носила ему дозу, я спасала его от ломок! Я спасала, а он был для них единственным. Гордость, надежда и опора! Этот гребаный дед… генерал, твою мать, династия… — Рената вновь повернулась, и я увидела на ее лице насмешку. — Прикинь, этот недомерок, этот урод ломку снимет, очки нацепит и к гостям. Я стою в коридоре, и никто меня не замечает. Он. Он со стеклянными глазищами… — везде. Он везде. Со всеми, а я в коридоре. Меня никто в упор не видит, стою как сраный чемодан в углу…
Ее надо пожалеть. Стать родной, близкой, понимающей, и тогда ей будет тяжелей меня убить.
— Почему ты пряталась в коридоре? — тихо спросила я.
— А! — Рената махнула рукой. — Яркое воспоминание детства. Приходим из сквера, он только что дозу принял. И вперед. К гостям. А я застыла на пороге среди пальто и обуви и смотрю во все глаза, — Марата хлопают, обнимают… а он стеклянный!! Ему все до фени! Его хлопают, обнимают, а то, что я не пришла, — никто не видит. Представляешь, я два часа на тумбе просидела, думала, ну когда же обо мне вспомнят?! — Она затянулась в последний раз, затоптала окурок каблуком и с горечью выплеснула: — Не вспомнили. Домработница пошла пол в прихожей протирать, — иди, говорит, отсюда, мешаешь. Я — мешаю. Он со стеклянными глазами — герой, гордость и надежда, а я только пол мешаю подтирать. Смешно, да? Они ж его не видели в ломках… они думали он пай-мальчик. Надежда.
— Неужели никто ничего не замечал?! — мои плечи сводило болью, руки, казалось, распухли и превратились в бревна, но я вся была сплошь сочувствие и понимание.
— Заметили, — усмехнулась Рената. — Я один раз дозу вовремя не принесла, они с работы, а Марат в ломке…
— А зачем ты вообще соглашалась ему наркотики носить?! — Я намеренно не спрашивала о Марате. Только Рената. Только она и на первом месте.
— Мне было четырнадцать. Он был сильнее.
— Он тебя бил?! — Боже, как болят руки!
— Не он. Его друг. Один раз. Когда я отказалась украсть у мамы деньги и принести им. Они ждали меня в сквере…
— И брат позволил тебя бить?!
— Да он бы и не заметил, что меня нет. Гордеев мог меня прямо там под кустом закопать, он бы и не пикнул.
— А родители?! Неужели они ничего не замечали?! Почему ты им ничего не сказала?!
— Я сделала лучше, — усмехнулась Рената, — я показала. Вовремя дозу не принесла и показала.
— И что?
— А ничего, — с угрюмой горечью, вспомнила Рената. — «У Марата плохая компания, Рената негодяйка его покрывает и герыч носит, а он хороший. Несчастный, больной, запутавшийся мальчик». Сумасшедший дом какой-то! Этому слюнтяю, ничтожеству, девятнадцать, мне шестнадцать и я во всем виновата! Не сказала, не упредила, не доложила…
— А почему не сказала?
— А дура была. Боялась. Он же в ломках невменяемый был. А когда выросла, бояться перестала. Вложила по полной программе.
— Ну и что? Что было дальше?
— А дальше… дальше меня наказали, сказали, ты не имела права скрывать это «безобразие», а его в лучшую клинику в Швейцарию.
— На тебе злость сорвали?
— А что еще оставалось? Конечно, сорвали. Меня под замок, его в психушку, и все.
— Что все?
— Все стало по-прежнему. Марат — Центр Вселенной, он болен, ему нужно больше внимания. Его надо спасать, заботиться… А он ничтожество! Понимаешь, Сонька, он нич-то-же-ство! Слюнтяй! Я ему дозу принесла, он снова сел. Даже не задумался. Тут же въехал.
— Он был такой глупый?
Рената пожала плечами:
— Он был слабохарактерным. Аморфным, как плесень. У него даже слюна потекла, когда я ему дозу принесла. Представляешь, сидит, и слюни текут. Фу, падаль…
— Это было в первый раз или во второй? Я слышала его лечили дважды…
— И в первый, и во второй, — задумчиво произнесла Рената, невидящим взглядом таращась в угол. Она вся ушла в прошлое.
А я была в настоящем прикована к столбу и просто каменела от ужаса. Что я ей — она убила своего брата. Я почти не сомневалась, вопрос был в одном — случайно или намеренно Рената это сделала? Она знала, что принесла брату сверхдозу?
Думаю, да. Такая ненависть искала выход.
Видимо в лице моем что-то такое промелькнуло, Рената перехватила это выражение и усмехнулась:
— Думаешь, я чудовище, да? Принесла дозу… убила…? Нет, Соня, я ему в вену иглу не вставляла, герыч не вводила. Он сам сделал свой выбор — жить нормально, или сдохнуть. Он выбрал сдохнуть. Сам.
— Он знал, что доза слишком большая?
— А зачем? Сколько еще лет можно было нас мучить? Никто из них не понимал, что я сделала им одолжение — он бы никогда не слез с иглы. Он слюнтяй и ничтожество.
«А ты дала ему шанс?» — хотела спросить я, но сказала совершенно другое:
— Тебе не было его жалко? — у нас ведь начиналась игра в жалость…
— Нет, — твердо ответила внучка генерала. — Он изуродовал мне всю жизнь. Он так и остался иконой. Навсегда. Как думаешь, сколько стоит счастливое детство?
— Не знаю, думаю оно бесценно.
— А у меня его вообще не было. Счастливого. Он с дедом на парад, с отцом в офис… а я в школу с гувернанткой. Дед парад принимает, отставник уже, внука на шею посадит, фуражку свою ему нацепит… а я сзади, парад через его задницу гляжу… Дерьмо! Все его выверты — ах, трудный характер у мальчика. Я его ненавижу!!! До сих пор! Сонь, у тебя был брат?
