Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
— Ну? — поторопил он Яцека.
— Баранки гну. Повторяю вопрос: как Малышев понял, что его, откровенно говоря, поимели? Что произошло?
Молчание было ему ответом. Сам же Яцек и продолжил:
— Допустим, Малышев ее любил и поверил ей. На суде Кричевскую оправдали. Зачем стреляться? Впору шампанское пить. Впору на Сейшельских островах проматывать миллионы покойника, если Малышев верит, что Кричевская их честно унаследовала. А он вдруг бах — и застрелился. Не находите в этом маленькой логической неувязочки?
Яцек обвел присутствующих взглядом победителя.
— Можно допустить, что у Малышева были другие мотивы кроме личных симпатий к Кричевской, — глядя в сторону, ответил Георгий. — Допустим, Кричевская посулила Малышеву золотые горы, а у Юры — невеста. Семью заводить — нужны бабки, своя квартира нужна, да мало ли что еще! Заела человека нищета.
— Что ж, по-человечески очень даже понятно, — оценил Михальский.
— А застрелился Малышев потому, что Кричевская его обула. Обманула, исчезла и гроша ломаного за труды не дала. Вот он и впал в тоску. Тоже понять можно: таких дров наломал, служебный подлог совершил, знал, что рано или поздно все всплывет. Да и совесть, наверное, стала мучить…
— Ага, — процедил Яцек. — Натощак это особенно часто случается.
Гольцов нахмурился, замолчал.
— Тебе как эта версия? — задал Яцек вопрос следователю.
Мочалов скривился. Молча порылся в черной прокурорской папке и извлек позапрошлогодний, изрядно помятый и надорванный на корешке номер журнала «Медведь».
Покраснев, объяснил:
— Взял с собой на всякий случай.
Журнал открылся на развороте, и все сразу стало очевидно без слов и философских выкладок.
— Это Любовь?
При одном взгляде на женщину, раскинувшуюся в смелой позе на медвежьей шкуре перед горящим камином, любые финансовые доводы казались оскорбительными.
— Только кастрат может служить такой женщине за деньги, — резюмировал Михальский. — Что-то произошло в промежутке между этим письмом и судом над Кричевской. Ты знаешь, когда Малышев отправил это письмо?
— Знаю, — кивнул Георгий. — Одиннадцатого февраля.
— А вышла Кричевская на свободу когда?
— Двадцать седьмого, — с содроганием вспомнил Мочалов. — Никогда этот день не забуду.
— Действуй, — кивнул другу Михальский. — У тебя есть отрезок в шестнадцать дней. Что произошло с Малышевым в это время?
В три часа ночи было принято решение разойтись. Уже в прихожей, пожимая руку новоиспеченным коллегам, Мочалов вдруг задержался и, вежливо кашлянув, сказал:
— Я только одного не понял. Какая из этих хреновых новостей была хорошей?
Георгий хлопнул себя рукой полбу:
— Идиот!
И, виновато улыбнувшись, сообщил друзьям, едва не рухнувшим от подобной забывчивости:
— Совсем из головы вылетело. Полиция Нидерландов вышла на Леже. Он взят под наблюдение.
3
Просыпаться не хотелось. На самом дне глубокого сна шевелила щупальцами мысль: «Спать… Спать… Не надо просыпаться». В начале шестого солнце залило апельсиновым цветом шторы. Любовь на ощупь нашла в ящике прикроватной тумбы черную повязку для глаз — непременный атрибут спокойного сна в тропиках. Натянула повязку на лицо и зарылась в шелковые подушки. Спать… Спать…
Ночь здесь гораздо короче необходимых для сна восьми часов. Точнее, ночь наступает слишком рано — в восемь вечера. Здесь нет заката. Раскаленный солнечный шар висит, висит над пляжем — и вдруг срывается, падает и тонет в океане, и наступает тьма — призыв к веселью, магии искусственного освещения ночных клубов. В два часа ночи возвращаешься из ресторана, а в пять утра белый день уже слепит глаза, врывается под закрытые веки, будит, тормошит, требует: подъем, подъем!
О господи, как болит голова!
Она пошарила рукой по тумбочке, отыскивая коробочку со снотворным, но под руку попадалось все что угодно, кроме таблеток. Сон между тем улетучился. Теперь даже со снотворным она не сможет уснуть. Нужно подняться, сесть, заказать завтрак: кофе, воду и блины с икрой, — действия, доведенные до автоматизма. Пока жуешь, можно временно не думать о главном. Но сколько ни оттягивай, возвращение к реальности неизбежно.
Этой ночью Леже устроил драку в казино и размахивал пистолетом под носом у опешивших американцев. Во время ареста в его кармане был обнаружен пакет с кокаином. Эту ночь он провел в тюрьме. Из-за него сегодня ей предстоит отправиться вместо пляжа в Филипсберг и провести часа три в сером двухэтажном здании Court House, похожем на молитвенный дом, с часами и колоколом на башне.
На лице Лежнева не осталось и следа от пережитой аварии. Белоснежные зубы снова хищно обнажались в улыбке. Он сделал пластическую операцию носа, и теперь его римский профиль завораживал четкостью контура. В сочетании с азиатским разрезом глаз — ни дать ни взять Киану Ривз собственной персоной. Жаль, ни один пластический хирург не может прибавить Лежневу роста хоть на пядь, а то бы стал неотразимым.
Когда позавчера Любовь увидела его в холле отеля, то не смогла сдержаться от яростного выкрика:
— Ты?! Что ты здесь делаешь?
Он заржал:
— Полегче на поворотах, милая, и не верти так головой, вывихнешь шейный сустав. А это очень неприятно, знаю по личному опыту.
— Чего тебе? Говори быстрее, мне некогда.
Лежнев повысил голос, чтобы слышали вокруг, но сказал по-русски:
— Ты мне немного недоплатила за убийство твоего мужа.
Любовь позеленела.
— Я сейчас позову охрану. Я тебя впервые вижу!
Он разозлился:
— Зови! Мне плевать. Меня ищут, а ты выкрутилась. Тебе не кажется, что это несправедливо? Ты мне что обещала? Что никто не узнает. Я свою часть работы выполнил, а ты? Ты меня завалила. Плати!
И хотя разговор на повышенных тонах велся по-русски, в их сторону уже косились любопытные американские миллионерши «элегантного возраста», как говорят галантные французы.
К ним подошел секьюрити в белом костюме и темных очках. Обратился к Любови по-французски:
— Вам нужна помощь?
— Спасибо, нет.
Он смерил Леже рентгеновским взглядом:
— Вы уверены?
Но Любовь уже пришла в себя после неожиданной встречи с Лежневым и придумала, как себя с ним вести. Она очаровательно улыбнулась охраннику:
— Все хорошо. Небольшая семейная ссора.
Секьюрити кивнул и отошел на исходную позицию. Стал в нише меж малахитовыми колоннами и замер, как его двойник — фальшивый рыцарь в доспехах в нише напротив. Дети любили постучать этого рыцаря по кирасе и, услышав гулкий, пустой звук внутри, с хохотом броситься наутек…
— Ладно. Ты нрав, нам нужно поговорить. — Любовь протянула Лежневу руку. — Идем обедать, я приглашаю.
— Нет. — Он высвободился, посмотрел на часы. — Сейчас я занят.
— Чем ты занят? — рассмеялась она, глядя на его пеструю рубашку в пальмах.
— Договорился с Паскалем поехать понырять с масками.
Паскалем звали хозяина катера, который возил туристов на острова. Значит, Леже здесь давно, раз успел с ним познакомиться. Следил за ней?
— Встретимся впять, — сказал он.
— В пять у меня массаж.
— Значит, отменишь его, — приказал он.
Скот! Он еще смеет командовать.
— Возле ресторана «Ранчо».
— Нет, — возмутилась она. — Меня там все знают.
— Вот и отлично, а меня здесь еще никто не знает. Будет повод познакомиться.
Любовь молча развернулась. Леже на ходу поймал ее за локоть:
— И помни, детка. Мы с тобой повязаны.
Он нажал ей на кончик носа, как ребенку.
Хам, скот, вонючий шоферюга, ничтожество, неудачник! Неужели теперь ей не отделаться от него до конца жизни?
Леже опоздал на полтора часа. Ни разу в жизни никого она не ждала полтора часа! Явившись, он сразу заявил, что дико голоден, и потребовал вести его ужинать в «Ранчо». Напрасно она упрашивала его поехать в другое место. Лежнев настоял на своем. Он умел настаивать. Усевшись за столиком и потягивая аперитив, он с наглым видом рассматривал официанток в бикини со страусовыми перьями, словно они только что сошли со сцены «Лидо».
— Где ты теперь? — спросила Любовь, разглядывая его стильный пиджак от Ферре.
Судя по внешнему виду, Лежнев не бедствовал.
— Неважно, — ответил он.
— Чем занимаешься?
— Не твое дело.
Любовь поняла: он ей мстит — и в знак примирения заказала шикарный обед. Пока Леже ел, она рассказала о своих злоключениях — о тюрьме, о суде, стараясь давить на жалость. Он презрительно ухмыльнулся, демонстрируя полное отсутствие сочувствия к ее проблемам. Отхлебнул предложенный Любой скотч, поморщился:
— Дрянь! — выплеснул скотч в кактус.
Потребовал:
— Хочу пива.
