Арнальд Индридасон - Каменный мешок
Она открыла дверь и позвала незнакомца, тот развернулся и пошел на зов.
— Вы знаете, кто там лежит? — спросил Эрленд.
— Завтра, — ответила Миккелина. — Все обсудим завтра. Спешки никакой нет. Все всюду успели, и все всюду опоздали. Давным-давно.
Незнакомец подошел к машине и подал Миккелине руку.
— Спасибо, Симон, дорогой мой, — поблагодарила она, выходя из машины.
Эрленд наклонился через сиденье, чтобы разглядеть гостя получше. Очень интересно, придется выйти и договорить.
— Позвольте, но ваш помощник никак не может быть Симоном, — заметил он, взяв Миккелину под другую руку. — Ему на вид не больше тридцати пяти.
— А? — удивленно переспросила Миккелина.
— Я так понял, Симоном звали вашего брата, не правда ли? — спросил Эрленд.
— Звали, разумеется, — сказала Миккелина, улыбнувшись. — Мой помощник, как вы изволили выразиться, не тот Симон. Это мой сын, познакомьтесь. Но я, конечно, назвала его в честь брата.
24
Наутро Эрленд назначил совещание в полиции. Элинборг и Сигурд Оли заслушали доклад босса о встрече с Миккелиной и полученной от нее информации. Босс собирался встретиться с ней повторно во второй половине дня — он уверен, что зеленая скрюченная женщина расскажет им, кто лежит в земле близ кустов, кто этого человека туда определил и за какие заслуги. Одновременно, ближе к вечеру, будет завершена операция по извлечению скелета из грунта.
— А почему ты не вытянул из нее все вчера же? — спросил Сигурд Оли.
Он пребывал в отменном настроении, словно воскрес после вечера с Бергторой. Все прошло как нельзя лучше, в спокойной обстановке. Они обсудили планы на будущее, заведение детей в частности, и достигли согласия по всем пунктам повестки дня, включая поездку в Париж и марку спортивного автомобиля.
— Так бы мы закончили эту дурацкую еблю с пляской уже сегодня, — добавил он от избытка чувств. — А то меня так достало трахаться с этими костями. Так достало сидеть в подвале этого урода Беньямина. А уж общаться с вами обоими — и подавно.
— Если ты не против, — сказала Элинборг шефу, — я бы хотела составить тебе компанию. Ты ведь полагаешь, что она — та самая девочка-инвалид, про которую говорил Хантер?
— Все указывает именно на это. По ее словам, у нее было двое братьев, Симон и Томас. А наш полковник говорит, что видел в том доме девочку-калеку и двух мальчишек. То есть совпадение стопроцентное. А еще был какой-то американский солдат, который им каким-то образом помог, звали его Дейв. Фамилию она мне не назвала, надо переговорить по этому поводу с Хантером. Я думаю, с нашей скрюченной дамой следует обращаться аккуратно. Я уверен, она сама расскажет нам все, что нужно. Полагаю, спешка только повредит.
Эрленд со значением посмотрел на Сигурда Оли:
— Кстати, ты закончил с подвалом Беньямина?
— Да, вчера вечером перерыл последний ящик. Ни черта лысого не нашел.
— Стало быть, исключено, что на Пригорке похоронена его невеста?
— Да, думаю, так оно и есть. Она утопилась.
— Любопытно, можно ли найти какие-нибудь неопровержимые доказательства изнасилования? — спросила Элинборг, как бы размышляя вслух.
— Полагаю, да, только они лежат на дне морском, — отозвался Сигурд Оли.
— Как там сказала Бара, летняя поездка к родственникам в Приречье? — уточнил Эрленд.
— О исландский хутор! — пропел Сигурд Оли, улыбаясь. — О приют невинных наслаждений…
— Так, поговори мне тут еще, остряк, — мрачно оборвал его Эрленд.
Хантер, как и в прошлый раз, встретил Эрленда и Элинборг на пороге и проводил в гостиную. Стол и пол были завалены разными бумагами про военную базу на Пригорке — дневниками, факсами, ксерокопиями, книгами по истории. Провел серьезную работу, подумалось Эрленду. Усадив гостей, полковник занялся бумагами на столе.
— У меня тут где-то лежит список тех, кто работал на складе, я имею в виду исландцев, — сообщил он, не оборачиваясь. — Его нашли в посольстве.
— А мы, похоже, нашли интересующую нас семью, — сказал Эрленд. — Я вчера говорил с одной женщиной, она, судя по всему, та самая девочка-инвалид, которую вы видели в том доме на Пригорке.
— Отлично, отлично, — ответил, не поднимая на гостей глаз, Хантер и продолжил рыться в куче бумаг. — Где-то он был тут… где-то тут… А, вот он, держите.
Полковник протянул Эрленду листок, где от руки были выведены имена девяти исландцев, работавших на складе. Список знакомый — Джим зачитывал его Эрленду по телефону и обещал переслать по факсу. Черт! Эрленд мысленно хлопнул себя по лбу. Вот дурак, забыл вчера спросить у Миккелины, как звали ее отчима.
— Я также сумел установить, кто донес на воров. Мне помог коллега, мы работали здесь, в Рейкьявике, а сейчас он живет в Миннеаполисе. Мы более-менее поддерживали связь, ну я и решил к нему обратиться. Он хорошо помнил это дело, сам позвонил паре знакомых и добыл нужное имя.
— И как же звали вашего информатора? — спросил Эрленд.
— Его звали Дейв, родом из Бруклина. Давид Уэлч, рядовой.
Ага, это самое имя мне назвала Миккелина, подумал Эрленд.
— Он еще жив?
— Этого нам установить не удалось. Мой коллега сейчас этим занимается, поднимает свои контакты в Министерстве обороны в Штатах. Похоже, однако, что отсюда его отправили на фронт.
Покинув полковника, Элинборг и Эрленд расстались — она поехала обратно в участок, где вместе с Сигурдом Оли намеревалась проверить по архивам список Хантера, выяснить, живы ли потомки этих людей и где они проживают в настоящее время, а Эрленд направился в больницу к Еве Линд. Коллеги уговорились встретиться позднее в городе и вместе поехать к Миккелине.
Дочь лежала в палате, как прежде — без движения, глаза закрыты, на лице маска. Халльдоры, слава богу, нигде не видно. На всякий случай Эрленд заглянул еще и в другой конец коридора, куда забрел по случайности и наткнулся на коротышку-медиума, которая завела с ним беседу про мальчишку в пурге. Эрленда передернуло при одном воспоминании. Он подкрался к двери последней палаты и осторожно заглянул туда. Уфф, никого нет, ни женщины в мехах, ни ее мужа, что лежал на кровати, не то при смерти, не то уже покойник. Коротышки-медиума тоже след простыл.
Интересно, это случилось на самом деле или мне тот разговор привиделся?
Эрленд постоял недолго у приоткрытой двери, а потом пошел в палату к дочери. Аккуратно закрыл за собой дверь. Можно ли тут запереться? Увы, дверь без замка. Ну ладно.
Усевшись подле кровати, Эрленд долго молчал и думал. О том самом мальчике. О той самой пурге.
Шли минуты. Наконец Эрленд прокашлялся, расправил плечи и начал, тяжело вздохнув:
— Ему было восемь, а мне десять. Два года разницы.
Как там сказала коротышка-медиум? «С ним все хорошо. Это ничего, что так случилось. В этом никто не виноват, понимаете? Он никого не винит». Бессмысленные слова. Слишком просто. Он-то знает, он-то идет сквозь эту пургу всю жизнь, и с годами снегопад делается только сильнее.
— Понимаешь, просто рука выскользнула, — продолжил он, обращаясь к Еве Линд.
В ушах засвистел ураган.
— Мы ведь не видели друг друга. Мы шли совсем рядом, держась за руки, но пурга была такая, что я ничего не видел. И тут рука выскользнула.
Он помолчал.
— Вот поэтому тебе и нельзя умирать. Вот поэтому тебе надо обязательно выздороветь. Я знаю, твоя жизнь — не сахар. Я знаю, ты ею распоряжаешься так, будто цена ей — грош. Будто тебе самой цена — грош. Но это неправда. Это неправильно. Ты не имеешь права так с собой поступать.
Эрленд не сводил глаз с лица дочери. Тусклый свет настольной лампы отбрасывал неровные тени на стены палаты.
— Ему было восемь. Но я тебе уже сказал, верно? Мальчик он был такой же, как другие, веселый, улыбчивый. Мы дружили. Это, кстати, вовсе не само собой разумелось. Ведь как обычно бывает — и тебе ссоры, и тебе драки, и тебе зависть, и тебе всякое прочее. Но только не между нами двоими. Наверное, потому, что мы были так решительно непохожи друг на друга. К нему тянулись. Неосознанно. Вот бывают такие люди, а я не такой. А такие, как он, умеют растапливать самые ледяные сердца, потому что каким-то неведомым образом их всегда видят точно такими, какие они есть на самом деле. Таким, как он, нечего скрывать, им не нужно играть, они всегда чувствуют себя в своей тарелке. Они — такие, как есть, подлинные, настоящие. И когда дети…
Эрленд запнулся.
— Ты мне иногда напоминаешь его. Я это поздновато в тебе разглядел. Только когда ты сама нашла меня, столько лет спустя. В тебе что-то от него есть. И ты из кожи вон лезешь, чтобы это что-то в себе убить, и оттого мне особенно больно. А еще от бессилия, от невозможности хоть как-то на тебя повлиять. С тобой я чувствую себя таким же беспомощным, как в тот день, в ту пургу, когда я понял, что рука выскользнула. Мы держались за руки, шли рядом, но тут я понял, что рука выскользнула, и решил, что все кончено. Мы оба пропали. Было так холодно, мы оба отморозили руки, пальцы уже ничего не чувствовали. Я и не знал, держу я еще его за руку или нет — но как только она выскользнула, я сразу понял, что произошло.
