Сергей Владимиров - Бог жесток
Кто-то с истеричным криком набросился на меня сзади, потянул за волосы, впился ногтями в лицо. Я потерял равновесие и грохнулся на пол.
— Глаза! Глаза! — вопил я, но супруга моего соседа обезумела.
— Убийца! — визжала она.
Для группы захвата, в этот момент ворвавшейся в квартиру, услышанного было достаточно. Женщину оттащили, а меня принялись молотить дубинками и ногами. Только как следует обработав, сцепили руки за спиной наручниками. Но этого я уже не помнил. Я отключился.
Включился. То ли сам по себе, то ли потому, что на меня вылили полный графин воды. Я по-прежнему лежал на полу, запястья затекли от стали браслетов. В комнате теперь было много народу, сотрудников и понятых. Начался спектакль, свидетелем и живым участником которого я был множество раз, вот только надеть на себя шкуру главного подозреваемого мне предстояло впервые.
Они выдвигали версии одну смехотворнее другой, и я бы хохотал до упаду, если бы мне было окончательно наплевать на чудом сохранившуюся к тридцати трем годам половину моих зубов. Наконец среди них находится один homo sapiens, который, рывком подняв меня на ноги и приперев за горло к стене двумя напряженными пальцами, шипит мне в лицо:
— Хватит комедию ломать, парень! Этот голый дохляк нам хорошо знаком. Мелкий воришка и торгаш марихуаной. Мы и не трогали его, потому что он нам время от времени постукивал на более авторитетных ребят. Если его вдруг раскололи и убрали, какого хрена он делал в твоей хибаре да еще с этой рыжей курвой? И где ошивался ты сам? А может… — И homo sapiens в звании капитана ударяет мне по губам изъятой у меня лицензией. — Это ты, ищейка, во что-то ввязался и подписал себе приговор, а вас элементарно попутали. Как тебе такое предположение?
Толковый опер, он мне нравится, лишь бы не задушил, переусердствовав.
— Мне на твою дерьмовую жизнь — тьфу, — продолжал капитан. — Только не хочется еще одного жмурика на своей территории. Так что у тебя один выход — сейчас мы едем в отдел, и ты чистосердечно признаешься, на кого ты в данный момент работаешь и за какие такие открытия тебе решили продырявить шкуру. А уж я постараюсь вытащить тебя из «мокрого» дела. Ведь это ты… — брезгливый кивок в сторону убитого киллера, — снес ему полбашки?
Я бросаю мимолетный взгляд на застреленного мной убийцу и едва сдерживаюсь от мучительного приступа рвоты. Убивать людей мне еще не приходилось, вот перешагнув через пару-тройку трупов, станет легче, может, даже буду получать моральное и физическое удовлетворение, дам лаконичное объявленьице в местную газетенку: «Услуги киллера. Дешево. Согласен за спасибо». Что за идиотские мысли лезут в голову, одергиваю я себя и судорожно сглатываю готовый вырваться на волю сытный ужин. Капитан, заметив мое критическое состояние, освобождает мою шею.
— Зеленый ты еще, парень, — говорит он вроде бы сочувственно. — Сам таким поначалу был, а теперь — тьфу. Жмуриков воспринимаю вполне адекватно, жизнь, она по-всякому повернуться может. Бывает и так.
Он еще и философ, ну и в компанию меня угораздило попасть!
— Могу я позвонить адвокату? — спрашиваю, несколько придя в себя.
— А ты и адвокатом обзавелся? — удивляется капитан насмешливо. — С кем буду иметь честь лобызаться?
— С Марком Абрамовичем Сандлером, — отвечаю с отчаянной дерзостью загнанного в угол.
— А что же не с Анатолием Федоровичем Кони?
Он не только философ, но и интеллектуал. И чего до сих пор засиделся в капитанах?
— Ну, звони, — великодушно разрешает опер, пропуская меня к телефону.
Находящиеся в комнате с интересом наблюдали за нашей пикировкой. Одна Валька Гуляева, все еще находясь в шоке, ничего не видела и не воспринимала. Я представил, как бы вытянулись лица сотрудников, если бы я действительно связался с Сандлером. На полпути к телефону я вдруг вспомнил не только о скованных за спиной руках, но и о том, что не позаботился о такой мелочи, по какому номеру в случае необходимости разыскать адвоката. А необходимость эта сейчас назрела как никогда. Я остановился посреди комнаты, слыша насмешки окруживших меня милиционеров.
— Лопухнулся ты, парень, — мягко поддел меня капитан, судя по всему самый здесь главный и опытный. — Для начала помаринуем тебя в одиночке, а если не начнешь рассказывать правду, отправим в камеру к зэкам. Заодно пустим слушок, что ты мент, годится?
Капитан был подтянут, широк в плечах, имел внешность истинного арийца и, говоря, улыбался одними губами, тонко, по-садистски. Теперь я его ненавидел, но от бессильной слепой ненависти толку было мало.
Несмотря на не прекращающий моросить дождь, наш тихий дворик ожил. Жильцы выбирались из своих обветшалых квартир и грудились у моего подъезда в ожидании занимательного зрелища. Любопытство трусливых, равнодушных мещан было удовлетворено в полной мере: сначала в черных мешках из подъезда вынесли два трупа, потом вывели Вальку, напоследок меня — в наручниках. Убедившись воочию в реальности кровавой драмы, одни стали усиленно креститься, другие оживленно давать интервью подъехавшим телевизионщикам, третьи потянулись домой — кто досыпать, кто собираться на работу, кто звонить знакомым в нетерпении рассказать, свидетелями какого «ужаса» они только что стали, кто продолжать любовные игрища, прерванные в самый ответственный момент происшествием более завораживающим, кто мариновать к зиме огурцы и помидоры. И реки текли. И жизнь продолжалась.
А меня в очередной раз мариновали в камере следственного изолятора. Больше не били резиновыми дубинками, не унижали словесно, не вызывали на допросы. Я вновь потерял счет времени, и мне было уже наплевать, что ждет меня впереди. Я просто сидел на бетонном полу и спал. Я не услышал, как громыхнула железная дверь, и только голос капитана отвлек меня от неземных ласк Снежной королевы.
— А ты, парень, оказывается, не так-то прост. Имеешь покровителей у богатых дяденек, шестеришь за их грязные бабки? Ненавижу, будь моя воля… Подымайся, тебя выкупили.
— Кто? — Я заморгал, ощущая, как тает, улетучивается в небесах образ Венеры в мехах, самой желанной женщины, женщины в белом.
— Мне наплевать — кто, — огрызнулся капитан. — Я здесь мелкая сошка, и моих советов никто не спрашивает. Прокурор подписал постановление о твоем освобождении. Все куплены, мрази.
Выкупил меня Сандлер. Понял я это сразу, едва ступив на землю за воротами изолятора. Вдоль каменной стены выстроился кортеж из трех автомобилей (прибавился еще один джип), а из находящегося в середине каплевидного «лексуса» появился Марк Абрамович собственной персоной. Он был гладко выбрит, прическа — волосок к волоску, и легкая седина, тронувшая его красивую, благородно посаженную голову, только прибавляла адвокату еще больше шарма. Он прекрасно отдохнул, был сыт и свеж, и ничто в его облике не говорило в пользу того, что этого человека что-то удручает и тяготит — будь то нерегулярный стул или дела государственной важности. Как истинный демократ, Сандлер первым протянул мне руку, ничем не выдав, что мой внешний вид сейчас немногим уступает виду какого-нибудь запьянцовского бродяги и, следовательно, ему, знаменитому адвокату, ухоженному и одетому с иголочки, по меньшей мере неприятен. Его шоколадные, чуть навыкате глаза наблюдали за мной с живым интересом (так наблюдают за подопытным кроликом) и с некоторой долей сочувствия (на мой взгляд, комментарии излишни).
— Признаюсь, я начинаю сожалеть, что стал в чем-то рассчитывать на вас, — заговорил Марк Абрамович тихим бархатистым голосом. — Ежедневно вытаскивать вас из тюрьмы не такое уж дешевое занятие. Взамен же я пока ничего не получил. Если бы при нашей первой беседе вы оказались менее упрямы, столь неприятных последствий удалось бы избежать. Вы с этим согласны? А о новой крови, дай бог памяти, я вас уже предупреждал.
— Как вы узнали, что я здесь?
Неторопливая плавная речь адвоката действовала мне на нервы.
— В мире много хороших людей, значительно больше, чем мы думаем, и родная милиция — не исключение. Скажу честно — мне дали знать, что вы здесь, прямо из этих стен, едва вы сюда поступили. Но вызволить вас раньше чем через восемь с половиной часов не было никакой возможности. Пришлось подключить массу каналов, потянуть за многие ниточки, и вот вы на свободе, и вам больше не грозит никакое обвинение.
Марк Абрамович многозначительно замолчал.
— Получается, я ваш вечный должник.
Меня мутило, шатало, я с трудом держался на ногах, но не столько физическое недомогание, сколько чувство неприязни к самому себе угнетало меня все больше. Еще немного — и я начну плясать под чужую дудку, бездумно выполнять чьи-то мерзкие приказы, и управлять мной будут уже не втемную, а открыто. Однако теперь все мне было безразлично. «Ну и пусть, — подумал я, оседая на землю от страшной слабости. — Пусть будет так».
