Игорь Христофоров - Бой без правил (Танцы со змеями - 2)
Клочками предвечерней тьмы наплывали тучи. И чем быстрее они неслись из-за горизонта, тем чернее и чернее становился океан, словно почувствовал в этих тучах друзей, способных помочь ему в долгой охоте за огромной белой птицей - альбатросом.
А тот и не помышлял о том, что он мешает кому-то. Он сам охотился и ему не нравилось, что так велики волны, что такими длинными языками ложится пена, а в провалах между гребнями темнее, чем в ущельях его родного скалистого острова. Но даже сквозь рябь на воде, даже в разрывах пены его маленький глаз острым, внимательным взглядом прокалывал пленку воды и пронизывал толщу океана. Мелкая рыбешка, кальмары, креветки его сегодня не интересовали.
Он искал огромную страшную рыбу. Ту, что упустил на предыдущей охоте.
Он ждал встречи с ней, но, когда увидел ее, не поверил глазам. Наверное, потому, что теперь, найдя ее, он должен был что-то делать. Но рыба шла слишком глубоко, чем он привык.
Альбатрос еще никогда не заныривал на такую глубину. А рыба, кажется, уходила еще ниже, лениво шевеля огромными зубчатыми плавниками, и в этом движениии сквозила и уверенность в себе, и презрение ко всем, кто стоит на нее пути, и презрение к альбатросу.
Он упал камнем, плотно прижав к узкому телу огромные, сбрызнутые поверху серым, мощные крылья. Длинный, загнутый на конце клюв пробил воду, сверху легла волна, а он, как бы продолжая падение, но уже в толще океана, уходил и уходил все глубже и глубже, пока, наконец, не схватил рыбу за голову. Он сдавил ей жабры, и рыба, сначала не поняв, почему она не может дышать, замерла, а потом начала в ярости извиваться огромным жирным телом.
Альбатрос потянул ее наверх и неприятно ощутил, что тоже задыхается. Воздуха, набранного над водой, не хватало, а борьба отнимала и последнее. В глазах поплыло, голову задурманило...
Он отбросил крыло и вдруг понял, что это - рука.
Он лежал на ослепительно белой простыне, окно горело от яркого солнечного света, а в комнате было очень душно.
Взгляд поднялся к форточке - да, ее никто не открыл на ночь, а батарея грела так, словно истосковалась по летней жаре.
Майгатов повернул голову и удивился. Удивился и вспомнил.
Рядом с ним, на его плече, лежала голова Лены. А сама она, свернувшись калачиком, казалось, хотела все сильнее вжаться в него, слиться с ним. Он удивился, что приснился такой странный, такой тяжелый, непонятно чем заканчивающийся сон. Этому можно было изумляться еще сильнее от того, что та невероятная, сказочная, волшебная ночь, которую судьба подарила ему с Леной, не могла завершиться таким тягостным сном.
Он мягко освободил отекшую руку из-под ее милой, растрепанной головы и сел. Сразу больно о себе напомнила бровь, заныло бедро. Такое впечатление, будто побитые места ждали, когда же он проснется, чтобы сразу начать жаловаться на свои недуги. Чуть пригнувшись, посмотрел на отражение в телевизоре. Да он и без этого "зеркала" знал, что левая бровь распухла, и синей сливой висит над глазом, а к вечеру, наверно, поползет синяк на подглазья.
Мишка исчез сразу после того, как довел их до квартиры. То ли понимал, что третий - лишний, то ли очумел от свалившихся тысяч. Он был благодарен Мишке за этот уход.
Он чувствовал себя счастливым, хотя и не знал, как избавиться от горечи, которая мешала ощутить себя полностью счастливым. От чего появилась эта горечь? От того, что так быстро все у них получилось? Или оттого, что вышло как-то не по-людски, до свадьбы? А, может, еще не верил он в ее любовь и боялся, что сделала она это из жалости к нему, избитому и полуживому?
Ночью он больше наслаждался видом ее тела, чем всем остальным. А сейчас боялся повернуть голову, чтобы взглянуть на ее голое плечо и спину, словно, увидев ее при дневном свете, он бы потерял ощущение первой ночи.
Мутное лицо смотрело на него с прямоугольника кинескопа. И таким же мутным казалось все внутри.
Он чувствовал, что она открыла глаза, но не поворачивал головы. Он не знал, что говорят потом. И она вряд ли это знала. Ведь он был у нее первым, а она - первой у него.
- Уже утро? - тихо произнесла она, и простыня поползла вбок.
Она натягивала ее на себя.
Сложенные раскладушки стояли у стены. У них были виновато склоненные дуги ножек.
- Я хочу, чтобы ты стала моей женой, - еле выговорил он, но головы не повернул.
- Мы уже муж и жена.
- Ты согласна пойти в загс?
- За тобой я готова пойти хоть на Луну.
Он пересилил себя и повернулся. У нее было сонное и усталое лицо. Но счастья на нем не ощущалось. Может быть, потому, что ни он, ни она еще не верили в счастье.
Майгатов ребенком прилег к ней на плечо и тут же ощутил то, что и хотел - ее тонкие, нежные пальчики на лбу, возле разбитой брови.
- Сон какой-то дурацкий приснился. Просто чушь.
- Сбываются только сны с четверга на пятницу, - нравоучительно протянула она. - Нужно после завтрака сходить к врачу. Такой ушиб, и ткань разорвана.
- А что тебе снилось?
- Ничего... Чернота - и все.
- А мне вечно что-то снится.
- Наверно, ты слишком впечатлителен.
- Впечатлителен? Может быть.
Он даже не хотел шевелиться. Лежать бы так на ее плече год, два, десять, сто лет. И чтобы вечно гладили лоб нежные пальчики, и чтобы никого, кроме них двоих.
- Иногда возомню себе что-нибудь и начинаю додумывать. Помнишь, ту стерву на даче? - Ее пальцы замерли. - У нее были такие же длинные светлые волосы, как у девицы с яхты. Мне уже потом на корабле о ней рассказывали. Я ее так возненавидел... Ну, ту, на даче, что сразу решил: это она, Анна.
- Кто? - резко села она.
Майгатов не успел среагировать на ее выскальзывающее плечо и ощутил резкую боль в брови.
- Ты чего? - снизу смотрел на нее.
- А ту, на даче, правда звали Анной...
- Надо же! Какое совпадение!
- С учетом, что в Москве и Подмосковье несколько десятков тысяч Ань, удивляться нечему.
Она по-прежнему сидела, и он почувствовал, что не упоминание имени подняло ее, а страх. Если те двое приходили вчера, то кто даст гарантии, что они не появятся сегодня? А он и сам был не рад, что напомнил о самом неприятным из всего возможного для Лены.
- Извини. Я не хотел, - положил ладонь на ее вздрагивающую обнаженную спину.
- Они прийдут? - не оборачиваясь спросила она.
- Не знаю. Все зависит от их главаря. Может, и отстанут. Ты же сама говорила, что он уезжает в Италию.
- Хоть бы не вернулся!
Даже раздраженным ее голос звучал приятно.
- Мы сегодня поедем искать твою фирму? - спросила она, явно желая уйти от неприятного разговора.
- Какую фирму?.. А-а, "Риф", - по-русски назвал он ее и почему-то вспомнил штурманца, оравшего с сигнального мостика: "Рифы! Рифы!"
Не попал ли он вновь на такой же "риф"? И что толку, если он даже найдет контору, в которой работает Пирсон-Зубарев-Кострецов? Иванову она не нужна. На милицию и ФСК еще нужно найти выходы. И неизвестно, заинтересует его информация кого-нибудь в этих ведомствах или от него отмахнутся как от полоумного. А вдруг глава этого "R.I.F." - известный человек со связями в правительстве? Ведь, как говорил Мишка, наверху все коррумпировано, так завязано-перевязано нитями с бизнесом, банками, мафией, что их уж и отсечь друг от друга нельзя. И никто из них друг друга не сдаст, потому, что если отрезать бок у клубка ниток, то он весь распадется.
- Леночка, извини, что снова о том же... Ты не заметила... ну, или случайно не услышала, как их фирма называется?
Нет, все-таки казацкое упрямство не отпускало его. Если идти, то до конца.
- Нет, не знаю... Их главный один раз звонил на дачу. Эта подошла, она с презрением не назвала ее по имени. - Телефон такой, как по селектору говорят. Все слышно... Про какие-то грузы в Европу разговаривали. Судя по голосу, а он у него такой хриплый, ему лет шестьдесят, - и поежилась, представив, что уготовил ей Эдик. - Дурак какой-то! Через каждые три слова добавлял фразочку - "грешным делом". "Я уж, грешным делом, не поверил". "Я тебе, грешным делом скажу", - перекривила она. - Вот уж действительно, наверно, грешник!
Майгатов упрямо сжимал зубы. Ему очень хотелось все, что он понял, рассказать Лене. Но тогда бы он перестал себя уважать.
8
Иванов вошел за ней в подъезд с минимальной паузой. Риск был невероятным. Задержись дама у почтовых ящиков на несколько секунд, и он бы столкнулся с ней лицом к лицу. Что бы он тогда сказал в свое оправдание? А что может сказать вор, которого на месте кражи схватили за руку?
Тело ощущало себя окаменевшим, как в бронежилете. И только когда он увидел, что вестибюль пуст, как-то сразу, мгновенно ссутулился и легче задышал. И тут же глаза бросили его на лифтовую площадку.
По длинной ленте цифр над дверью переползал свет. Зажигался и гас, перебежав в соседний квадратик, опять зажигался и гас. Пока не замер на пятнадцатом этаже. Он подождал еще немного - ведь могли быть и попутчики, но огонек упорно горел и горел все под той же цифрой "15".
