Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
– Идем, – Иван вытолкнул Лару из фургона, надеясь, что она не видела. – Здесь больше нечего искать… я сам с Игорьком побеседую…
…О чем?
О плакатах?
Или о том, кому принадлежит усадьба?
О том, что лгать нехорошо, а он ведь лжет, притворяясь алкоголиком. В домике этом пахнет вовсе не перегаром, а хлоркой. И под столом не бутылки пустые выстроились – синие банки с дезинфицирующим средством.
Все законно…
…Все подозрительно. И Иван пока не знает, что ему с этими подозрениями делать. Одно очевидно: Лару надо держать подальше. Спрятать в доме? Отправить в город? Проклятье…
А в деревне встретил Игорек, налетел на Ивана, схватил за руку и выпалил, вытаращив глаза:
– Там это! Сигизмунда убили! – и переведя взгляд на Лару, добавил с придыханием: – Насмерть!
Драгоценный появился под вечер. А вечер, несмотря на убийство, выдался чудесным. Женька любила такие вот лиловые летние вечера, когда сумерки сгущались медленно, а небо меняло окрас. Когда облака пылали золотом, и солнце медленно падало за линию горизонта. И чтобы стрекотали кузнечики в траве, и птицы у реки надрывались…
Комариный звон, и то был чем-то уместным, правильным…
Просто сидеть.
Дышать.
Радоваться жизни. Пить чай из глиняной кружки, наслаждаясь удивительным покоем. И звук мотора этот покой нарушил. Женька не успела испугаться.
Удивилась. Увидела знакомый белый джип и удивилась, потому как было этому джипу в сумерках не место. Он медленно полз по проселочной дороге, переваливаясь из ухаба в ухаб.
– Гости, – сказала Галина Васильевна, откладывая маленькую тяпку. – К тебе, Жень?
К ней. И удивление исчезло, а с ним и томность вечера.
Зачем звонила? Дура… какая она, Женька, дура… спряталась, называется. И двух дней не прошло, как… и дальше что?
Джип остановился, а Женька пожалела, что забор у Галины Васильевны не глухой, тогда, глядишь, и поползло бы белое чудовище с драгоценным дальше, покружилось бы по деревне и сгинуло, Женьки не обнаружив. Слабая надежда, зряшная.
Драгоценный вышел.
Хорош, зараза. Светлые, почти белые джинсы и рубашка в тонкую полоску. Воротничок расстегнут. Очки темные в волосах обручем. Зачем темные очки на ночь глядя? Идет неспешною пружинящей походкой, вертит ключи на пальце. Выглядит до отвращения жизнью довольным.
– Зачем ты приехал? – Женька поставила кружку с недопитым чаем на скамью. Сейчас ее волновал важнейший вопрос: выйти за забор или остаться во дворе. Двор чужой, и потому заранее стыдно перед Галиной Васильевной за грядущую ссору, а ее – Женька понимала это распрекрасно – не миновать. Но уходить со двора страшно.
– А поздороваться? – вальяжно поинтересовался драгоценный.
…Из машины вылезли еще двое. Крупные. В меру подкачанные… братья-близнецы? Если с драгоценным вместе, то и тройняшки.
– Я тебя не звала, – Женька сидела, глядя на драгоценного снизу вверх.
Невезучая она… бестолковая… к родителям надо было ехать, они бы придумали что-нибудь.
– Не звала. Я сам пришел. Женька, – ключи крутанулись на пальце, – кончай дурить и собирай шмотье. Домой поедем.
– Нет.
– Поедем, – он говорил ласковым голосом, а вот улыбка была нехорошей. – Побегала и хватит, нечего людей смешить.
– Это кому смешно?
– Всем, – драгоценный оскалился, должно быть, обозначая уровень веселья. – Ты, Евгения, ведешь себя, как обиженная девочка. У меня времени нет за тобой бегать! Я, между прочим, занятой человек…
– Не бегай.
– Не буду, – согласился драгоценный. – Отвезу тебя домой и не буду.
– Я не…
Он впился в руку и сдавил.
– Евгения, не дури.
Крепко сдавил.
– Отпусти!
Больно. И синяки останутся. У Женьки кожа такая, что остаются синяки от малейшего удара… а она вечно на мебель натыкается и вообще неосторожная до жути.
– Молодой человек, – Галина Васильевна не без труда разогнулась. – Вас здесь видеть не рады. Поэтому, окажите любезность, уйдите со двора.
– Конечно, бабуля, – драгоценный рывком Женьку поднял. – Мы сейчас отвалим.
– Не «мы», а вы, именно вы. Женечка, кажется, ясно выразила свои намерения…
Он крутанул руку, заставив Женьку стиснуть зубы и сгорбиться, чтобы хоть как-то уменьшить ноющую глухую боль в запястье.
– Вперед. А вы, бабуля, не лезли бы в чужие дела…
Один из парочки дверцы машины раскрыл, и Женьку просто-напросто запихнули в салон, в котором воняло кожей, кокосовой отдушкой и сладкой туалетной водой.
Вот и все.
– Сиди смирно, лапочка…
…А Вовка уехал. Невесту свою в город повез. Был бы Вовка, он бы не позволил…
…И плакать не стоит, это глупо.
– Ты понимаешь, что это – похищение… и я буду жаловаться, – Женька потерла красное запястье.
Парень, севший рядом, загоготал. От смеха его дрожали массивная золотая цепь на груди и вторая, не менее массивная, на запястье.
– Жалуйся, – спокойно согласился драгоценный, заводя мотор. – Вот приедем домой, и жалуйся… если силы останутся. Ты, Женечка, зря меня сердишь…
Он тронулся с места и разом про Женьку позабыл. Драгоценный очень любил свою машину, пожалуй, ее – по-настоящему. Холил. Лелеял. Берег. И расстраивался сейчас, что его сокровищу приходится ползти по колдобинам. Машина ворчала. Драгоценный хмурился, глядя исключительно вперед, Женька кусала губы, раздумывая о том, что если добраться до дверцы и открыть ее…
…Сбежать…
…Нет, глупый план. Куда ей бежать-то? И как добраться, если Женьку зажало между двумя приятелями драгоценного? Эти и дернуться не позволят, не то что выскользнуть в дверь.
– Справа глянь, – сказал один, потирая руку. На запястье красовались часы…
– Вижу без тебя…
Он свернул к лесу. И медленно, так медленно… хотя Женьке торопиться некуда. Женька чует, что дома драгоценный оторвется. Как раньше она не видела, что он – скотина? Любила? Или сама себя уговорила, что любит, что такого замечательного человека не любить невозможно?
А сосны высились вдоль дороги, черная колоннада, и желтая луна над верхушками… желтые же пятна света в зеркале заднего вида… и не исчезают.
– Погодь, – драгоценный, свернув на обочину, остановился. – Псих какой-то несется… пусть себе…
Он откинулся на сиденье и платочком смахнул с руля невидимую пыль.
Да, драгоценный любил машину. И наверное, расстроился, когда раздался удар. Был он не сильным, но Женьку швырнуло вперед. Она ударилась головой в мягкое сиденье… кто-то рядом выругался… драгоценный впечатался грудью в руль, и с шипением развернулась подушка безопасности.
– Что за…
Тот, который сидел справа, зажимал горстью разбитый нос, силясь остановить кровотечение. А кровило изрядно…
Действительно, что за…
Задняя дверь распахнулась.
– Женька, ты тут? – раздался такой знакомый и такой родной уже голос.
– Я…
– Заткнись, дура.
– Женька, посиди, щас мы слегонца потолкуем с твоим… женишком… – Вовка отступил от двери задней и открыл водительскую. – Что ты творишь, паскудина?
Он спросил ласково. А драгоценный, придавленный подушкой безопасности, выругался.
– А материться нехорошо, – сказал Вовка, вытаскивая его. – Здесь женщины…
– Ща, – тот, который с разбитым носом, вывалился наружу.
И второй за ним последовал, буркнув Женьке:
– Сиди, дура, целее будешь.
Ну уж нет. Женька выскользнула из машины. Ночной воздух остро пах сосновой живицей и еще травами. Раскаленный за день лес остывал, и поскрипывали древесные стволы, исходила паром земля. Вовкин джип, черный, внушительный и пропыленный изрядно, вписался в машину драгоценного, смял бампер, по заднему стеклу поползла трещина…
Машину было жаль. Она ведь не виновата, что хозяин такой…
Парень в светлой футболке лежал на земле, свернувшись, и поскуливал. Второй сидел на обочине, раскачивался, и кровь из носу лилась на майку. Вовка держал драгоценного за шиворот. Крепко держал. И цепочку прихватил, а она толстая, солидная…
– Женька, иди в машину…
– Что ты…
– Сейчас поучу этого… неумного человека, и домой поедем. Иди, Женечка, не лезь, тут мужской разговор. Да, паскуда?
Драгоценный захрипел.
Женька Вовку послушалась. Она забралась на переднее сиденье и села, обхватив себя руками. На дорогу Женька старалась не смотреть. Не убьет его Вовка… не убьет… и главное, что с ним самим все хорошо… а то ведь трое, а он один… и еще у драгоценного пистолет имеется, газовый, конечно, но…
Дура!
Сказать следовало!
И Женька открыла дверцу…
– Вовка, он с собой…
Вовка драгоценного отпустил, и тот сполз на землю, вытянулся…
– Вовка, он пистолет…
– Спокойняк, Жень, – Вовка поднял руку, тот самый пистолет демонстрируя. – Все под контролем… и он понял, что нечего женщин пугать. Понял?
Вовка драгоценного пнул. И тот просипел в ответ что-то невнятное, надо полагать, соглашался со сказанным.
