Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
Карамельки.
И тонкие холеные пальцы Антонины.
– Но встретила я ее не здесь, а возле усадьбы.
– Что? – вот это было полной неожиданностью. Не потому, что Машка не испытывала любви к памятникам старины, хотя да, не испытывала, но скорее потому, что памятник этот был незначительным, ко всему находящимся в состоянии весьма плачевном.
– То, Иван, что слышал… там меловые почвы. Полынь растет австрийская и цмин песчаный. Галегу найти можно, полезная травка. Вот я и хожу собирать, хотя неприятное местечко… – Антонина щелкнула пальцами, подбирая нужное слово. – С аурой. Я бы сказала, что с темной аурой, хуже только их склеп.
– Чей? – подала голос Лара, до того сидевшая тихо, неподвижно.
– Князей Тавровских… ты не показывал?
– Нет.
– Покажи, – это прозвучало требованием, и Иван кивнул, соглашаясь, что непременно покажет.
– Но мы не о том… траву я собрала и решила дом глянуть. Появилась у меня одна мысль о… старых делах.
– Каких?
Антонина нахмурилась, провела сложенными щепотью пальцами по щеке с нажимом, с явным раздражением. Не желала говорить на эту тему? Или думала, стоит ли Иван доверия.
– Пожар ты не помнишь, мал был еще. Но Галочка много сил в музей вложила, с нуля практически. Финансирование выбила, разрешение вскрыть склеп. Все пыталась доказать, что род Тавровских по древности сравнимый с Рюриковичами. Не спрашивай, зачем ей это, у каждого человека свои забавы.
Антонина отложила пакет с карамельками и поднялась, уперлась ладонями в поясницу, потянулась, морщась.
– Все-таки старею. И ведьмы не вечные… Музей сгорел за несколько дней до открытия. Нет, там не было ничего особо ценного. Я так думаю, вряд ли бы позволили оставить что-то и вправду важное в деревенской усадьбе, но вот… Галочка переживала очень. Нет, она ничего-то не говорила, но я по взгляду видела, что подозревает.
– Вас?
– Меня. Точнее, и меня тоже. Это неприятно, когда близкий тебе человек мучится сомнениями. Словно трещина в сердце, и не знаешь, как сделать, чтобы трещина затянулась. Я хотела поговорить, но Галочка от разговора уходила, отшучивалась, дескать, надо было правила пожарной безопасности соблюдать. Но мы обе знали, что за этими шутками стоит.
А пожар Иван помнит, ему действительно тогда… сколько было? Лет десять, не такой уж и маленький.
Пожар – это событие. И почти радость, потому как событий в Козлах мало, оттого и слушал Иван про пожар с раскрытым ртом, а новость обсуждали на каждом углу. Кажется, шептались, что призрак княжны спалил музей, потому как нехорошо это – могилы грабить.
На пожарище тоже бегать случалось. Иван не знал, что именно надеется увидеть, но уж точно не жирный черный уголь, прокопченные балки и обвалившуюся стену. Пожарище долго оставалось теплым, и бабка ругалась, называла его охальником, а само место – проклятым.
– И вот оно, как старая рана, – продолжала рассказ Антонина. – То заживет, годами не беспокоит, а потом раз и… и мы тогда с Владиком встретились, вспомнили старое. И его приезд, аккурат накануне пожара.
Владик?
Владлен Михайлович, полковник, у которого имеется замужняя любовница.
– Он сказал, что все выглядит очень подозрительно, как будто бы он, Владик, виноват… сказал, что по сей день эту вину за собой ощущает. Вспомнилось оно… некстати. Вот я и решила к усадьбе прогуляться. Ее ведь купили, ты знаешь.
– Нет.
Иван впервые слышал.
– Кто и зачем – не спрашивай, не знаю. Но пожарище расчистили, начали в порядок приводить еще в прошлом году… аккурат летом, когда ты со своей красавицей объявился. Строители там, помнится, были, ходили в деревню за молоком. Не из наших и говорят плохо, так что, чего не спрашивали, впустую. Да и мало здесь осталось любопытных.
Антонина замолчала, замерла, словно обдумывая какую-то новую для себя мысль.
– Строители исчезли в июле. А Игорек к усадьбе зачастил. И деньги у него появились. Мне вот двести рублей отдал.
И вправду событие из ряда вон выходящее, чтобы Игорек долги раздавать начал? Подобного за ним прежде не водилось.
– Я спросила, откуда деньги, а он оскорбился, мол, значит, он не способен заработать, что ли…
Не способен, где Игорек, а где работа?
И Антонина хмыкнула.
– На следующий день заявился пьяноватый, попросил в долг уже триста, я дала двести, пускай себе… но к стройке он ходил часто. Однажды вовсе заявил, будто его там сторожем поставили. Но чего там сторожить? Да, горелое убрали, кое-как пол расчистили, стену, которая еще стояла… остальные наметили, но и только. Ничего ценного в развалинах не осталось. Да и было ли? Я так думаю, музей сначала обчистили, а после подожгли. Галина-то молчит. Она хороший человек, и видать, решила, что кому-то из нас очень сильно нужны были деньги. А музейное стоит дорого… вещи – это просто вещи.
К старой усадьбе стоит прогуляться.
Если Машка там бывала.
И Игорек. Лара уверена, что Игорек прикидывается. А если она права? Если ошибался Иван, списав ее подозрительность на результат давней травмы? Она ведь не дура…
– Но я вот подумала, что если дело вовсе не в деньгах… да, клинок пропал, поскольку не нашли на пожарище оплавленной бронзы, а Галка на корточках там все оползала. Витрина была. И держатель, не знаю, как правильно называется эта штука… ножны, заказанные позже… и подсвечники… много понаходили, но не клинок. А если именно ради него все и затевалось?
– Погодите, – остановил Иван, окончательно теряя нить разговора. – Какой клинок?
– Рог Минотавра, – Антонина произнесла это таким тоном, что становилось очевидно: Иван просто-таки обязан был знать. – Кинжал это, который в склепе нашли. Семейная реликвия князей Тавровских. По мне – ничего особенного. Бронзовый нож, кривой, на бычий рог похожий… старый, но какой-то… неубедительный, если можно так выразиться.
– В каком смысле?
– В прямом. Очень уж свежо выглядел, так, словно только вчера его из бронзы и отлили. Галочка, конечно, обратное утверждала. Ей виднее, но клинок этот был самой ценной вещью в коллекции. И если брать, то его. Но не для продажи, а… для себя?
Она сказала это удивленно, точно сама до конца не верила в подобный вариант.
– Тогда клинок и музей сгоревший. Теперь вот усадьба купленная кем-то… твоя девица, к ней гулявшая… Игорек… мнится мне, что все одно к одному. Найди хозяина, Иван, и получишь ответ.
Старая усадьба стояла за лесом. Идти пришлось через лужок, и Лара то и дело останавливалась, выбирая из травяного разноцветья то гибкие плети красноголового клевера, то ромашки, то васильки. Пахло медом и свежей травой, сосновой живицей… свободой, пожалуй.
– Здесь хорошо, – сказала Лара, примеряя венок. – Жарко только.
– Кофту сними.
Она посмотрела искоса, поджала губы, верно, не собираясь совету следовать, но вдруг кивнула и стянула кофту. Руки у Лары оказались бледными, хрупкими неимоверно и в тонких шрамах.
– Откуда?
– Оттуда, – хмыкнула она, проводя по шрамам пальцем. – Ему нравилось делать больно… потом я поняла, что если терпеть, то ему становится не интересно и он отпускает.
Шрамы подымались лесенкой от запястья к локтю.
– Ты думаешь, это… он?
– Не знаю, – Лара закусила травинку. – Если он, то… я не хочу, чтобы он сел, Иван. Я хочу, чтобы он умер. Потому что если его посадят, я стану считать дни до его освобождения. Считать и бояться. И жизнь снова пойдет мимо меня. Страх убивает, твоя ведьма правильно сказала…
– А если это все-таки другой?
– Тогда… тогда, наверное, я и дальше буду бояться. Расскажи об усадьбе.
– Да рассказывать особо нечего. Сейчас сама все увидишь…
Сосновый светлый лес и кукушка, пожелавшая многих лет жизни. Тропа под тонким покровом чабреца… и вершина небольшого холма.
Высокий фундамент, некогда белый, но после пожара потемневший. Балки подымаются из земли. И часть стены, не то сохранившейся, не то выложенной наново. Старый фургончик, по самое днище вросший в землю, верно, в нем некогда обретались строители. Теперь дверь была открыта и из фургона доносилась веселая музыка…
– Эй, – крикнул Иван, взяв Лару за руку. – Есть кто дома?
Никого. Если Антонина права, то в фургончике живет Игорек, и значит, вышел. Куда?
– Эй, Игорек! – Иван крикнул громче, но музыка не стихла. – Ау!
Голос его разносился далеко, но и только.
– Идем, заглянем в гости.
Невежливо, но раз дверь открыта…
Играл старенький кассетный еще магнитофон, и кассеты россыпью лежали на застланном клеенкой столе. Древний холодильник был открыт и явно не работал, впрочем, на полках его пустых Иван обнаружил лишь кусок заплесневелого сыра и пачку корма для собак.
Лежанка.
Полка с книгами, советская классика. Газеты на полу. Плакаты с голыми девицами на стенах… и странное ощущение неправильности, которую Иван не способен выразить словами. Несколько секунд он смотрит на эти плакаты, яркие, нарядные в серости фургончика, и лишь затем понимает, что с ними было не так: у женщин вырезаны глаза.
