Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн
Но моя цель – отнюдь не эротические забавы, – напомнил я себе, я здесь для того, чтобы сделать три заведомо неприятных дела. Во-первых, выяснить у Кэролайн, не она ли побывала у Лайзы в кабинете накануне. Если да, это весьма осложняет наши отношения; мне придется разъяснить ей, что я не собираюсь в дальнейшем терпеть какое бы то ни было вторжение в ту, другую часть моей жизни. Если она не перестанет выходить за определенные границы, я, вероятно, буду вынужден поставить полицию в известность о том, где я обнаружил видеозапись убийства Феллоуза. Второй вопрос касался непосредственно самой пленки с Феллоузом. Если странной пациенткой в кабинете Лайзы была не Кэролайн или если бы она согласилась больше не допускать ничего подобного, то простая честность требовала сообщить ей, что я рассказал о пленке Хэлу Фицджеральду. И что в разговоре с ним я оговорил право не раскрывать, где я ее нашел. Не имея такой информации, полиции было бы затруднительно установить владельца видеокассеты. Сегодня утром, прежде чем состряпать из бредового дневника Ричарда Ланкастера статью для завтрашней колонки, я еще раз полностью просмотрел запись, однако не только не заметил ничего нового, заслуживающего внимания – кроме нескольких реплик, которыми перебросились участники съемок, – но зато обратил внимание, что Саймона никто не назвал по имени. Нигде даже не мелькнули лица ни его, ни Билли. Хотя нет, к Билли один раз кто-то обратился по имени, но разве мало в Нью-Йорке разных Уильямов? Если бы я написал об этой кассете, полиция, вероятно, могла бы подать на газету в суд, но в таком случае газета защищала бы личность Кэролайн. Газеты, даже похотливые бульварные газетенки, принадлежащие иностранцам, несмотря ни на что, «держат оборону» в отношении прав прессы. Что же касается руководства газеты, то теоретически нарвался на неприятности я один, поскольку именно я сообщил копам о пленке, прежде чем обсудил этот вопрос со старшим редактором. Но с моральной точки зрения все было ясно: хладнокровно был убит человек – именно это определило для меня границу дозволенного. Чем быстрее копы решат, какого рода гарантии они могли бы предложить мне, – а это, как я полагаю, должно произойти в тот же день или в крайнем случае на следующий, – тем раньше они получат пленку и начнут устраивать облавы по всему городу, чтобы найти некоего блондина лет тридцати… ну что же, Бог в помощь! Если говорить о газете, то мы хотели иметь исключительные права – первыми раскрутить материал, попытаться заарканить побольше газетных киосков и за несколько дней выкачать из этой истории все возможное. Это придало бы мне определенный вес в глазах начальства; в свое время некоторые из них, вероятно, побывали в шкуре репортера, но в основном они были старыми, полностью выдохшимися служаками; среди них, конечно, попадались и молодые ребята с дипломами МВА, которые больше знали о еженедельных футбольных матчах, чем о том, как найти материал для газетной статьи. Со всеми мне приходилось не раз обсуждать ту или иную проблему; так, с «ветеранами» обычно начинаешь примерно так: «Привет, вы помните, как раньше…» — после чего их глаза добреют и в них появляется особая нежность, которая, как воспоминание о прошлом, служит мерой будущего – чистого времени ожидания смерти. Если бы они не помнили, как было раньше, тогда что бы они вообще делали в редакциях крупных газет? Им платили за то, чтобы они ходили по судам и избавлялись от всяческих проблем. В общем, с такими было легко. Но были и другие, которым еще не было сорока пяти, и вот они-то, видя мою зарплату, воображали, что за эти деньги могли бы с успехом нанять трех молодых репортеров на роль мальчиков на побегушках. Обычно я добросовестно выслушивал их тирады, а когда они замолкали, спрашивал их, советуются ли они с ветеранами. Или говорил им, что они работают в индустрии развлечений, а чтобы развлекать, надо иметь призвание, и что мое призвание шарить среди нью-йоркских маргиналов в поисках нужного материала. А для этого мне необходимо поддерживать тесную связь с полицейскими. Если бы я проявил уважение к своему начальству, сообщив о попавшей ко мне в руки кассете, я услышал бы: «Ну, приятель, тут в городе всего и наберется-то парней пяток, которым регулярно можно предоставлять первую полосу, и ты по праву попадаешь в их число, как Джимми Бреслин, наш корифей». Я даже мог бы сделать это в то утро, воспользовавшись дневником Ланкастера, проданным мне Ральфом Бенсоном. Я сохранил стиль Ланкастера целиком, чтобы показать, как он превращался из ревнивого параноика в убийцу. Рассказ написался сам собой, и к трем я закончил колонку. Больше ни у кого во всем городе не будет этого материала. Редакторам он понравился, и они теперь подбирали заголовок для первой страницы – что-то вроде «ДНЕВНИКА СМЕРТИ». Нет, если мне и следовало ожидать трудностей, то со стороны Кэролайн. Я не думал, что она станет возражать против того, что я позвонил Фицджеральду, ведь, как и вдова полицейского Феллоуза, она знала, что значит вот так внезапно потерять мужа. С другой стороны, я сделал это, не поговорив с нею, и это был опрометчивый поступок, как ни крути.
Третий пункт составляло весьма беспокоившее меня дело Хоббса. Я твердо решил расспросить Кэролайн о требовавшейся ему записи. Знает ли она, где находится эта пленка? Если она ответит отрицательно, я сообщу об этом Хоббсу. Если же знает, я попрошу ее отдать пленку Хоббсу и облегчить тем самым свою жизнь.
Все это казалось вполне логичным. А почему бы и нет? Как легко мы лжем самим себе! Как весело и свободно это получается, пока не вмешивается правда жизни. Но если я и был дураком, то дураком-доброжелателем. Вот женщина, муж которой, возможно, был убит, сама она, по-видимому, восстановила против себя могущественного денежного туза международного масштаба, и к тому же ей принадлежала видеопленка, на которой было заснято убийство нью-йоркского полицейского. Я был уверен, что она видела пленку с Феллоузом, но хотел во что бы то ни стало показать ее ей, и, оставшись один в лифте, после того как пожилая женщина вышла на втором этаже, я вынул кассету из кармана пальто, чтобы еще раз убедиться, что не сгреб случайно один из мультиков Салли. Кассета оказалась той самой. Надпись на наклейке: «ЗАПИСЬ 15», была выполнена особым шрифтом явно не на скорую руку; выходило, что каким бы импульсивным и неистовым по натуре ни был Саймон Краули, он весьма заботился о том, чтобы его коллекция содержалась в порядке. Убедившись, что ошибки не произошло, я снова опустил кассету в карман.
Кэролайн открыла дверь. В руке она держала стакан, а в зубах – кусочек льда.
– А я готовлю тебе выпить, если захочешь сделать глоточек, – объявила она, бросив лед в стакан. – Ты не против, если немного моей слюны загрязнит твои жизненно важные органы?
Ее взгляд встретился с моим, она опустила его на мои губы и снова подняла глаза.
– Позвони по девять-один-один, – сказал я ей, – и немедленно.
– Что? Зачем?
– Мне кажется, у меня сейчас будет сердечный приступ и я умру прямо здесь, прежде чем успею проглотить хоть каплю твоей прекрасной слюны в…
– Прекрати, ради бога. – Она схватила меня за руку и втащила в квартиру, ничуть не изменившуюся за это время: по-прежнему роскошную, идеально убранную и без малейших признаков индивидуальности. Кэролайн наблюдала за тем, как я осматривался вокруг.
– Я точно знаю, о чем ты думаешь. – Она протянула мне стакан, взяла у меня пальто и отнесла его в стенной шкаф.
– Неужели? – отозвался я из гостиной, стоя у окна и глядя на Центральный парк.
– Представь себе!
– Ты ошибаешься.
Она вошла в комнату и, подойдя ко мне, остановилась рядом:
– Нет, не думаю.
– Уверяю тебя, ты не можешь этого знать.
Кэролайн взяла меня за руку выше запястья и, повернув часами вверх, взглянула на циферблат.
– Ровно пять, – сказала она. – Ты сейчас вроде бы должен работать над своей статьей?
– Она уже готова. – Я заметил тушь на ее ресницах. Чертовски сексуальная вещь эта тушь для ресниц!
– Ты сказал жене, когда придешь домой?
– Нет.
– Ты придумал отговорку, чтобы оправдаться, если придешь поздно?
– Я не разговаривал с ней с сегодняшнего утра.
Она коснулась моего галстука и начала водить по нему пальцем вверх и вниз.
– Когда тебе надо быть дома?
– Когда угодно.
– Ни в какое определенное время?
– Ни в какое определенное время.
– Но ведь материал для колонки ты должен отдать в набор в пять тридцать.
Я кивнул.
– А значит, дома тебе надо быть вскоре после этого?
– Не обязательно.
– Почему?
Я взял ее за подбородок:
– Может найтись причина.
– Какая?
– Дальнейшее развитие событий.
По ее голубым глазам я понял, что мой ответ пришелся ей по душе.
– Но ведь твоя статья уже готова?
– Да.
– О чем она?
– Об одном парне, который неделю назад убил ту несчастную девчонку со свадебным платьем.
