Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн
– Это моя попка? – спросила она.
Лайза покачала головой:
– Нет, солнышко, это место называется «влагалище».
Девочка смущенно взглянула на меня. «Разве оно называется не Китай?»
– Нет, дружочек, это твое влагалище. А теперь опусти ноги обратно в ванну.
– Но ведь есть же такое место, которое называется Китай.
– Да, есть, но только это нечто совсем другое.
Накупавшись, дети вылезли из ванной и принялись носиться по комнате, еще громче визжа и хохоча. Голый Томми, оседлав свою пожарную машину, начал на ней гоняться за мной, смешно и по-дурацки тряся крошечным пенисом, пока я не сгреб его в охапку, чтобы с ловкостью продавца в магазине деликатесов завернуть в пушистую пеленку. То же самое я проделал и с Салли. За этим следовали пижамы и носочки. Потом питье молока: она из чашки, он из подогретой бутылочки. После того как дети заснули, Лайза позвонила в службу записи информации, чтобы доделать остаток канцелярской работы, связанной с операцией; первую часть сведений она надиктовала сразу же после операции по телефону на стене рядом с операционной, еще не снимая хирургического халата. Это делалось с целью хоть как-то обезопасить себя на случай предъявления иска о врачебной недобросовестности. Из спальни мне было видно, как она, правой рукой расчесывая волосы, разговаривает по мобильному телефону, зажатому в левой:
– Контроль движения в левом плюснефаланговом суставе и межфаланговом суставе. Точка. Ежемесячный контроль экстензии.[6] Точка. Ежемесячный контроль способности к аддукции.[7]
Заметив, что я наблюдаю за ней, она прекратила диктовку и сказала:
– Представляешь, сегодня днем, после операции, ко мне в кабинет явилась очень забавная новая пациентка с жалобами на ревматоидный артрит.
– Но ты ведь хирург.
– Само собой, но она хотела попасть на прием именно ко мне. Она позвонила в больницу и подняла там невообразимый шум.
– А какое отношение ты имеешь к артритам?
– Видишь ли, я иногда устраняю плотные спайки между суставами, если пальцы сильно скрючены.
– А что с той-то приключилось?
– Странное дело, когда она вошла, я прямо обомлела.
– Почему?
– Она ничего себе, – сказала Лайза. – Красивое лицо и глаза, женщина типа Умы Турман, только намного полнее. Причем на вид ей не больше двадцати восьми—двадцати девяти. Ну не бред?
У меня в голове молнией сверкнула мысль: Кэролайн… она, видно, сошла с ума, раз хочет погубить мою жизнь.
– Ну и как ты будешь лечить ее артрит? – спросил я. – Пропишешь ей аспирин или какие-нибудь противовоспалительные средства?
– В ее случае – ничего.
– Почему?
– Потому что у нее нет никакого артрита.
– А что же у нее есть?
– Ничего. У нее совершенно здоровые руки.
– Но, может быть, ее беспокоит боль в руках.
– Да, она сказала мне, что ее мучают сильные боли, но только это неправда.
Я понимал, что Лайза долго размышляла над этим, выстраивая свою аргументацию на результатах наблюдений.
– Почему ты так думаешь?
– Двадцать восемь еще слишком мало для таких приступов, – начала объяснять Лайза ход своих рассуждений. – Вот через десять лет еще куда ни шло. А боли, которые она описывает, не могут быть следствием простого воспаления синовиальной оболочки; это больше походит на деструкцию суставного хряща. И по утрам у нее не наблюдается тугоподвижности суставов, нет ни покраснения, ни опухания, ни симметрии симптомов. Я достаточно сильно давила на ее суставы, а она ни разу даже не вздрогнула. И потом, она вовсе не сосредоточена на своей проблеме. Большинство пациентов требуют дать им какой-нибудь наркотик, ну, понимаешь… чтобы наконец избавиться от боли, или, по крайней мере, все они ждут объяснения. Они хотят знать, что с ними случилось, как это проявляется и все такое прочее, что им можно есть, чтобы стало легче, какие принимать витамины и лекарства и какие делать упражнения и надо ли пользоваться акупунктурой, горячей или холодной водой, а может быть, чем-то еще, что поможет облегчить боль. Эту женщину не мучают боли ни в большом, ни в указательном пальце, ни в первых суставах других пальцев – в общем, нигде.
– А разве у вас не делают нужных анализов?
– Мы можем, конечно, проверить скорость оседания эритроцитов. Это такой анализ крови на выявление воспаления.
Я прислушивался к собственному голосу, пытаясь уловить, не проскальзывают ли в нем нотки лицемерия.
– Ну и что же, ты его сделала?
– Нет.
– А что ты сделала?
– Для начала я решила ничего ей не говорить.
– А потом?
– Потом я увидела, как она вертит в руках свой браслет. Так вот, если бы у нее болели руки так, как она это описывает, она просто не смогла бы этого делать.
– И ты что же, вывела ее на чистую воду?
– Я сказала ей, что не нахожу у нее никакого артрита.
– Это ее удивило?
– Нет, нисколько.
– Нет?
– Но она же знала, что не страдает от артрита и что все это одно только притворство, – сказала Лайза.
Это наверняка была Кэролайн.
– Зачем?
– Загадка.
Не делай этого, – предостерегал я себя. Не спрашивай имя.
– А больше она ничего не сказала? – осведомился я.
– Она расспрашивала меня о профессии хирурга. Почему я занялась этим, ну и так далее. Еще она интересовалась детьми.
– Как это? – ровным тоном спросил я.
– Ну, как я с ними управляюсь, про детский сад и так далее.
– Интересно.
– Еще она спросила, чем занимается мой муж.
– И ты рассказала ей, что он сексуальный монстр.
– Я сказала ей, что он репортер.
– Она читала колонку?
– Не знаю, я не спрашивала.
– А она не сказала, чем занимается?
– Нет, не сказала.
– И?..
– И она дала мне понять, что она знает, что мне известно, что она притворялась. И ни малейшего смущения. Обычно разоблаченные симулянты испытывают хоть какой-нибудь стыд. Но это не ее случай. Я полагаю, что она явилась в мой кабинет, чтобы расспросить меня обо мне и моих детях и показать мне, что ей наплевать, знаю ли я о том, что у нее нет никакого артрита.
– Похоже, чокнутая.
– Вовсе нет.
Я недоуменно покачал головой, показывая, что считаю эту историю совершенно непонятной. Мы молча уселись. В семейной жизни выдаются такие моменты. Молчание представляло собой некую паузу, которую я мог бы заполнить объяснением. Начать сначала и рассказать Лайзе все об этом деле, и она выслушала бы. Пришла бы в ярость, но выслушала до конца, стараясь уловить оттенки слов и интонации, которые подсказали бы ей, как эта история будет развиваться дальше и что она собой представляет – мелкую проблему или катастрофу. Она уже по первой моей фразе поняла бы, к чему все идет. Она знала меня, как самое себя, и, по правде говоря, я ненавидел в ней это свойство. Любил, но и ненавидел. Я видел ценность супружества именно в таком взаимном понимании, но ясно сознавая, что, будучи понятым до конца, остаешься обнаженным, а мне не хотелось обнажаться перед своей женой.
Вместо этого я начал раздеваться.
– Знаешь, я больше не могу говорить о руках, – сказал я ей, – давай займемся другими органами.
Это сработало. Лайза, казалось, вздохнула с облегчением. Оказывается, ее мужу гораздо интереснее было трахаться, чем обсуждать какую-то психопатку. А ведь, если бы дело тут было нечисто, он, разумеется, просто не сумел бы притвориться, что все в порядке, да еще и заняться любовью со своей женой. Не такое же он чудовище!
А он-то как раз таков! А теперь – к постельной сцене: темнота, все накопившееся за день рвется наружу, предвкушение начала, застывшая где-то в глубине спальни далекая музыка тишины ночного города, ты первая или я – первый, решение начать, увертки и, наконец, начало. Мой отец и оба его старших брата перенесли операцию на простате, как в свое время и их отец. Операция, надо сказать, довольно мерзкая, и все они в результате хирургического вмешательства стали импотентами, а поэтому я терзаюсь опасениями, что и меня, по всей вероятности, ожидает та же участь. Возможно, я расскажу об этой частичной смерти моему сыну так же, как в свое время это сделал мой отец. Но, так или иначе, каждая ночь, истекая, приближала меня к неотвратимому, и поэтому я получаю удовольствие, когда и сколько могу, пока я еще достаточно молод, чтобы делать это с легкостью, ибо час наш близок, некая невидимая рука ложится сзади нам на шею и все сильнее начинает давить вниз.
– Ну, иди же сюда, – сказала Лайза.
Я на коленях подвинулся к ее голове, и она открыла рот навстречу мне. Через минуту или около того она просунула одну руку себе между ног. Пока она это делала, я изучал ее, вглядываясь в темноте в ее закрытые или полузакрытые глаза, и ничего не понимал. Я полагаю, что вначале она просто великодушно шла навстречу моим желаниям. Но со временем по тому, как Лайза каждую ночь настаивала на этом, я понял, что она наслаждается близостью, самой возможностью чувственно-грубого совокупления и подбирает для себя какие-то способы расслабления горла. Ей нравилось действовать и зубами, и она стремилась выяснить, с какой силой может кусаться, не причиняя мне боли. Она любила, когда мой член входил в ее рот и выходил из него, преодолевая сопротивление не только ее губ, но и зубов, и не получала удовольствия, если я не загонял его в нее с силой. Она, как правило, давилась, и я тут же давал отбой, но недвусмысленно охватывая рукой мой зад, она снова заставляла меня заталкивать член ей в рот. В результате я начал понимать, что, совокупляясь со мной, моя жена в такой же мере ведет еще и тайный диалог с самой собой, диалог, не нуждающийся ни в каких объяснениях. Диалог, который не требовал объяснений. Ей нравилось вести этот диалог, и найденный ею способ его ведения, по крайней мере, пока заключался в проталкивании моего члена как можно глубже в ее горло.
