Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой
– О чем вы говорите? – она просияла улыбкой, и я почувствовал, что лечу вниз с обрыва и разбиваюсь об эти надменные смеющиеся ярко-красные губы.
Она подняла брови недоуменно и как будто с досадой на какое-то назойливое, мельтешащее возле лица насекомое.
– Вы ведь племянник нашей Виктории Берсеньевой? Кажется, Петя? Что вы хотели?
– Саша, – зачем-то поправил я.
– Да, Кирилл, привет! – вдруг крикнула она, и я подумал, что совсем схожу с ума, но в этот момент увидел, что Миллер обращалась не ко мне, а к появившемуся в коридоре Сандалетину.
– Здравствуйте, Ада Львовна! – весело бросил Сандалетин. – Все хлопочу по премии. Оказывается, мало заслужить, так сказать, глаголом прожечь, надо еще и бумажек кучу собрать.
Видимо он повторял это каждому встречному-поперечному.
– Кому же как не вам, – растянула губы Миллер и, взглянув на меня, ухнула на манер совы. – Да! Кому как не ему?
Я пробормотал какие-то слова прощания или мне только показалось, что я что-то сказал, развернулся и пошел к лифту, однако она окликнула меня:
– Думаю, что объяснение всему – садизм, – нежно проговорили красные губы, когда я обернулся. – Обратите внимание, мой дорогой, «девочки Миллер» оживают только тогда, когда появляюсь я. Тогда возникают муки, общение и удовольствие от жизни!..
Она развернулась на каблуках и драматично исчезла за дверью кафедры, оставив висеть перед моим носом свое последнее, наверное, казавшееся ей очень эффектным, слово и тяжелый дорогой лукавый запах своих духов.
Глава 24
Казалось… показалось
«Мы говорим с тобой на разных языках,
как всегда, но вещи, о которых мы говорим,
от этого не меняются».
(М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»)Нет ничего скучнее разговора с хорошим юристом. Ты ему слово – он тебе статью. Хороший юрист всегда согласен с тобой, если ты стоишь на его точке зрения.
В коридоре нашей квартиры встали на постой идеально вычищенные ботинки с носами олимпийских каноэ, и я сразу понял, что в гостях у нас юридический представитель театральной богемы господин Орлов.
Это было довольно странно, так как судебное заседание назначено только через пару недель, а каких-то срочных вопросов дело об оскорблении известным критиком известного режиссера не вызывало.
– У нас в деле новый поворот, – услышал я уверенный голос Орлова. Видимо, он вошел прямо передо мной.
Я бы, само собой, напрягся после такого заявления, но Виктория, похоже, испугалась заявления юриста примерно так же, как еж боится укусов змей. Ответила она спокойно и даже ласково:
– Что случилось?
Как выяснилось, это был очень правильный вопрос. Именно случилось. То есть, как следует из формы слова, что-то произошло помимо воли участников. Русский язык вообще очень лоялен в этом смысле к человеку. Человек, говорящий по-русски, обычно мало в чем виноват: он как будто не столько субъект собственной жизни, сколько жертва обстоятельств и игры мироздания.
Итак, случилось следующее. На торжественном вечере в местном союзе театральных деятелей оскорбленный режиссер Новоселов назвал критика Вилкина «крысой пера», противопоставив таким образом всем приличным критикам и журналистам, которых принято звать «акулами пера». Кстати, само по себе название «акула пера» тоже удивительно. С моей точки зрения, акула никак не может претендовать на роль животного, сравнение с которым будет считаться лестным. Но как есть так есть: акула пера – это хорошо, а крыса пера – плохо.
– Ну что ж, это плохая новость, – вздохнула Вика.
– А вы можете написать в экспертизе, что это как бы не совсем оскорбление? – вкрадчиво поинтересовался Орлов и тут же пояснил свое предложение, расписав приблизительно то же, что я только что подумал о крысах и акулах, добавляя где надо и не надо словосочетание «в метафорическом смысле».
– В метафорическом смысле это ведь даже и неплохо. Крыса – она ведь умная. И очень быстрая. Давайте напишем, что Новоселов имел в виду, что крыса пера – это в хорошем смысле. В метафорическом, – ласково настаивал Орлов.
– Ну тогда Вилкин скажет, что шакал тоже не так уж плохо, – парировала Вика, глядя на адвоката не менее ласково, правда, в ее глазах читались кроме нежности также и упрек, и ирония. – Все ведь все понимают, Даниил Дмитриевич…
– Что же делать? – всплеснул руками адвокат.
– Извиниться.
– Как?
– В прямом смысле. Не в метафорическом. Извините меня, господин Новоселов. Простите, господин Вилкин.
– Нет, ну что вы! – запротестовал Орлов и в голосе его отчетливо слышалась обида. – Это категорически исключено.
– Тогда судиться.
– И что будет?
– Скорее всего то же самое: «извините меня, господин Новоселов, простите, господин Вилкин». Но только по предписанию суда.
Вика с юристом еще немного поприпирались для виду, так как, конечно, ситуация была понятна и адвокату, и эксперту, но первый должен был донести позицию своего подопечного, а второй вразумительно ответить, почему на сей раз подопечный точно не прав. Совсем не прав. Безнадежно. Даже по меркам собственного адвоката. Ибо быть оскорбленным еще не повод оскорблять в ответ. Во всяком случае, ответное оскорбление должно быть как минимум изящнее предыдущего, до совершенной недоказуемости в суде. В конце концов Орлов засобирался. Пройдя мимо меня, он весело подмигнул, погрузился в свои каноэ и бесшумно растворился.
Сейчас мне очень хотелось слить на Вику шок от посещения кафедры и очередной встречи с Миллер и с Сандалетиным, но как только за Орловым захлопнулась дверь, зазвонил наш домашний телефон.
– Вадим, – удивился я, взяв трубку.
Вика редко кому давала домашний номер.
– Чего хочет, спроси? – попросила она, зарываясь в подушки на диване.
– Сказал, что едет сюда.
– М-м-м.
– Что «м-м-м»? Зачем он опять едет?
– Откуда ж мне знать. Приедет, скажет.
– Кажется, вы все уже выяснили?
– Он тебе не нравится? – вопросом на вопрос ответила тетка и прищурилась.
– А тебе?
Она подняла брови, изобразив на лице какую-то смесь ехидны и утконоса.
– Если не считать серьезных внутриличностных проблем, то ничего плохого я про него сказать не могу, – пожала плечами она.
Мне опять показалось, что Вика придуривается:
– А почему ты нервничаешь?
– Я? Нервничаю?
– Этот Вадим чуть ли не каждый божий день здесь ошивается.
– Человек брата потерял, что ты от него хочешь? – упорствовала она.
Я закатил глаза. Это становилось просто опасно.
– Вика, у меня от твоих поклонников уже зубы клацают. Со страху. Стальной лом перекушу – не замечу! Где ты их берешь таких… ужасных?
– Ты шутишь? – она улыбалась, и это только сильнее раздражало. – Какие поклонники?
– Давай по порядку, – терпеливо начал перечислять я. – Только что кое-как утихомирили Сандалетина, сразу появляется этот вампир. Миллер – это вообще огонь! Не разберешь, кто чья девочка! Более менее приличный человек – следователь Борис. Но все одинаково и игноре. И все смертельно обижены, ну кроме Бориса, пока, слава богу, но и до этого, наверное, не долго осталось. Ты вообще кого-нибудь кроме себя видишь?
Виктория посмотрела изумленно. Пару раз в жизни я бывал в Третьяковке и всегда обращал внимание на юношей и девушек, которые как привязанные до закрытия стоят перед какой-нибудь «Неизвестной» или одной из Шишкинских лесных чащ. Взгляд их выражает сложную смесь умиления, восхищения и удивления. Позже я выяснил, что так на картины смотрят студенты художественных училищ, – аналог «девочек Миллер» от живописи. На самом деле, по-моему, они больше позируют, чем смотрят сами, поэтому никогда не упускаю возможности «случайно» наступить на ногу или переложить в другой зал рюкзак такого истукана. Взгляд Виктории сейчас выражал ту же палитру эмоций, что у тех студентов в Третьяковке, когда они обнаруживали, что их вещи кто-то попер. Другими словами, взгляд зашкаливал изумлением.
– Почему ты так смотришь, – не выдержал я.
– Как так?
– Так, как будто… Черт! Если писать с тебя детектив, то я не знаю, какие человеческие черты тебе придать! У тебя их нет! Ты девушка Джеймса Бонда!
– Быть девушкой Бонда давно не модно, – хмыкнула она.
– А ну да, модно быть девушкой вампира, – не мог не съязвить я.
Виктория расхохоталась:
– Дорогой, вот ты моложе меня, а не знаешь, что вампиры тоже вчерашний день! – в легком тоне продолжала она.
– А что сегодняшний день?
– Сейчас модно падать в обморок, когда новый Шерлок Холмс – Бенедикт Камбербэтч – снимает шарф.
– Тебя шарфом не пронять, – проворчал я. – Тут кое-кто из трусов выпрыгивает, все без толку.
Конечно, злиться было невозможно, хотя и следовало. Она возвела долу невинные очи:
– Значит, я жду принца в трусах! Без трусов мне не надо. Кстати, а почему тебя это так волнует?
